Это цитата сообщения sidor-z Оригинальное сообщение

Григорий Кружков.(Поэт-переводчик).

Поэзия - не магазин женских мод, она не может обновляться с каждым новым сезоном. Всегда находились азартные молодые (и не очень молодые) люди, которые кричали, что старая поэзия протухла. Бывают тухлые времена и тухлые мозги; но настоящие поэты обладают преимуществом ангелов Сведенборга, среди которых "наиболее старые кажутся самыми молодыми".
Я против того, чтобы раздувать ажиотаж относительно современной поэзии, якобы непонятой и непереведенной. Не существует никакой "современной" поэзии, как не существует осетрины первой и второй свежести. Это - миф. Существует просто поэзия, которая нормально живет, питается традицией и обновляется, как все живое. Несмотря на все изгибы, она непрерывна. В общественном сознании - да, бывают разрывы, когда общество отказывается от наследия многовековой культуры и заменяет его симулякрами. Так было, например, в 1920-х годах, когда поэтами считались Жаров, Безыменский и прочие новосоветские рифмоплеты. Дореволюционную поэзию отвергли. О Мандельштаме и Ахматовой писали, что это живые мертвецы и ничего не способны понять в новой действительности. Господи, зачем же мы сами себя унижаем и хороним, заявляя, как Марк Фрейдкин, что, мол, "я это как поэзию даже и воспринимать не могу, но это я, наверное, такой урод!" Впрочем так уже было. Пастернак тоже называл себя "уродом", помните: "Иль я - урод, и счастье сотен тысяч не ближе мне пустого счастья ста?"
Видите, ситуация повторяется. Сейчас мы тоже наблюдаем деятельность весьма агрессивных симулякров, но уже в глобальном масштабе. Просто идеи коммунистической уравниловки сменились идеями рыночно-потребительской уравниловки. Но мне лично неохота, задрав штаны, бежать за этим новым комсомолом или "мериться пятилеткой" (как сказано у Пастернака). Тут прозвучали упреки в "гордыне" и "маргинальности". Я не считаю себя маргиналом, и, конечно, не считаю маргиналами Томаса Венцлову, Анатолия Гелескула, сидящего здесь Асара Эппеля и многих других, высказывающих сходные мысли. В соответствии с прямым значением слова маргинальными я считаю те явления, которые существуют на пограничье (margin) между вчера и завтра и живут не за счет своего собственного веса и значения, а за счет завихрений времени и пространства. Как пена на берегу. Известно, что она состоит из пузырей, довольно быстро лопающихся.
И еще - о нынешних французских поэтах, которых якобы никто не может перевести. Бунимович говорит, что это "замечательные поэты; просто у нас нет соответствующего русского контекста поэзии, через который это можно было бы передать". Как это так? Баллады Франсуа Вийона перевели, даже те, что написаны на воровском арго пятнадцатого века; Ронсара с Дю Белле перевели; "проклятых поэтов", включая все хулиганства и озарения Рембо, перевели; неуловимого Маллармэ - туда же; сюрреалистов - только что вышел прекрасный том, составленный Михаилом Ясновым - отлично перевели. Самые каламбурные и перченные песни Брассенса - очевидно непереводимые - тот же Марк Фрейдкин переводит с блеском. А вот это самое - "бутылка - стояла - на столе" - не можем! То есть можем, но счастливая дрожь по хребту не пробегает. А нам говорят: надо перевести так, чтобы дрожь! А не можете, значит - "слабеющие силы вам начинают изменять и вы должны, как старожилы…" И прочее. В общем, требуют восхищения и покаяния. Но ведь речь-то идет о платье голого короля.
Конечно, сей предмет туалета - вещь интимная, и разговаривать о нем принято шепотом. Но вот американец Артур Кляйнзалер, с чьей статьи устроители сегодняшней дискуссии, по-видимому, предполагали начать разговор, решился, как тот андерсеновский мальчишка, нарушить приличия. Он пишет о кризисе американской поэзии, не щадя ни профессионального, ни национального самолюбия, доходя порой до весьма энергичных выражений. И я вполне понимаю его пафос. Поэзия в США и в Англии мутирует; школы, факультеты creative writing и - страшно сказать! - кафедры английской литературы - устанавливают чудовищно низкие стандарты. От поэзии требуют, прежде всего, постановки каких-то социальных, гендерных, психологических и прочих вопросов, а вовсе не поэзии. Стихи пишутся на упрощенном, общедоступном языке. То, что было у Мильтона и у Китса многозвучным органом, превратилось в какая-то скучную пищалку. Начисто утеряна гармония, музыка, суггестивность поэтической речи. Те опусы, что печатаются в журналах, - стихи комнатной температуры. "О если бы ты был холоден или горяч!" - по слову апостола. Поэзию, которая не волнует, хочется "изблевать из уст своих".
У Михаила Эпштейна не так давно была замечательная статья о последствиях информационного взрыва на человеческую психику, о травматическом шоке, разрушающем нормальные человеческие эмоции. Эмоциональное обеднение современного человека впрямую сказывается на состоянии поэзии. Это - одна из причин, и, конечно, это явление глобальное. Кому-то, наверное, покажется, что это я разношу в пух и прах английскую поэзию. Нет, говоря о них, я прежде всего думаю о нас. Если я и потрошу сейчас западную поэзию, то лишь для того, чтобы, как авгур, по внутренностям жертвы угадать, какое будущее ожидает нас. Ведь опасности, в общем-то, те же самые.

Та ситуация, с которой столкнулась Наталья Ванханен на одном из зарубежных фестивалей и о которой она нам поведала, очень узнаваема (со мной происходило буквально то же самое). "Поэты без бумажки не могут прочесть собственные стихи - они их просто не помнят: там нет ни рифмы, ни ритма, ничего. И я были единственная, кто читал что-то в рифму, на языке, не понятном никому в зале. И - слушали затаив дыхание. А потом подошли и спросили: "А скажите, что это было? Вы пели?"
Западная публика отвыкла от поэтического голосоведения в стихах. И она по этому тоскует. Ритм и музыка - то, связывает человека с природой, с космосом.

На мой взгляд, Асар Эппель справедливо отметил, что "современная поэзия быстро осваивается графоманами: пишущий человек называет себя поэтом, ничего "поэтического" по сути не производя". Добавьте к этому, что при демократическом устройстве общества все решает большинство, а большинство всегда было и будет за графоманами. Там тоже свой рынок, люди воюют, конкурируют между собой. Свой бизнес, хотя и мелкий, - вроде собирания бутылок. Поехать на фестиваль, сшибить грант, пристроиться на теплое местечко в университет и т. д. - таковы их маленькие цели. Но понятие о поэзии как о чуде, которое одним своим присутствием в мире облагораживает и возвышает земную жизнь, понятие поэтической чести и правоты утрачено. Ныне каждый поэтический сверчок знает свой шесток. "И слава Богу, - говорят, - поэзия стала частным делом, нам не нужно больше быть властителями умов, жрецами и так далее". Среди людей, которые так говорят, действительно есть одаренные поэты. И во Франции, где "поэзия умерла", и в Польше, где "пусто", - хорошие поэты есть повсюду. Но их мало, и их голоса заглушены.

Вы скажете: а когда их было много? Согласен, но у всякого времени есть своя тенденция и уклон. И бывают эпохи, благоприятные для поэзии, например, "серебряный век", а бывают времена (скажем, 1920-е годы), когда поэты настолько выбиты из колеи, что сами себя в зеркале не узнают.
Я недавно перечитал "Козлиную песнь" Константина Вагинова. Какая горькая смесь лиризма и самоиронии! Его Тептелкин - обломок дореволюционной культуры - еще не Васисуалий Лоханкин, но все уже готово для его превращения в Лоханкина. Нужны лишь чужие глаза, и метаморфоза совершится (победители всегда превращают побежденных в чертей, замечает Вагинов).
Друг Тептелкина, неизвестный поэт рассказывает сюжет задуманной им поэмы: "в городе царствует метафизическая чума; сеньоры избирают греческие имена и уходят в замок… Но они знают, что осуждены, что готовится последний штурм…"
Сейчас наступает та же самая метафизическая чума; мы с говорим с большинством на двух взаимонепонятных языках - как в 20-е годы люди, вышедшие из "серебряного века", говорили с новыми зощенковскими персонажами. Нужно не бояться и признать: да, это две культуры, которые враждебны друг другу. И не стоит сетовать, что мы якобы немножечко отстали, не знаем этого языка... Поэзия пишется - и всегда писалась - отнюдь не на "современном", а на особом поэтическом языке, в котором материализуется связь поколений. На Западе, в том-то и суть, он почти забыт - произошел разрыв культур. Люди не знают того языка, на котором написана их великая английская поэзия. Они ее не читали, они не могут продолжить разговор. Здесь прямая катастрофа; а интеллектуалы разводят руки и спрашивают друг друга: "Может быть, в этом и есть великая сермяжная правда?"

Взято:http://www.stosvet.net/union/Kruzhkov/#ogl