Стихи ру
авторы произведения рецензии о сервере
кабинет ваша страница продвижение счета


Национальный сервер современной поэзии | сделать стартовой | в закладки | проза | классика | литературный клуб | литпортал
Версия для печати

кедров на иврит
Константин Кедров
"ВЕСТИ" Общеизраильская русская газета.11ноября 2007
Космическое зрение Константина Кедрова

Екатерина Соломонова

Константин Кедров, поэт, доктор философских и кандидат филологических наук, лауреат премии Grammy.ru за 2003 и 2005 годы в номинации «Поэзия года» (премия ежегодно присуждается деятелям литературы и искусства по итогам голосования русскоязычных пользователей Интернета), в 2003 году номинировался на Нобелевскую премию в области литературы. Недавно на иврит была переведена поэма Кедрова «Компьютер любви» (переводчик – Феликс Гринберг, друживший с Кедровым с юности); собственно, это обстоятельство и послужило поводом для моего звонка в Москву и нашей продолжительной беседы.

– Константин Александрович, вы поэт, филолог, философ, педагог – ипостасей множество. В этой связи вспоминается старая история об Орсоне Уэллсе, выступающем в захолустье, – в зале почти никого, и он перечисляет свои регалии, – режиссер, актер, сценарист, и кричит в зал: «Теперь вы убедились, как мало здесь вас, и как много меня?» Скажите, все ваши ипостаси мирно уживаются?

– Может, это нескромное сравнение, но я сейчас процитирую Блока, который в своей речи памяти Пушкина сказал следующее: «Мы знаем Пушкина – государственного деятеля, Пушкина-монархиста, Пушкина-революционера, Пушкина верующего, Пушкина атеиста, Пушкина-крепостника, Пушкина – борца с крепостным правом, но все это упирается в одно слово: Пушкин –поэт». Я, конечно, ни в коем случае не претендую на место Пушкина, тем более – при дворе, но, действительно, поэт – очень емкое понятие, вбирающее все, что было перечислено выше. Конечно, я занимался философией – но философией как комментарием к поэзии, не более того, все прочее было невозможно в советских условиях. К тому же у меня особая судьба – 12 ноября исполняется полвека моей поэтической деятельности, я веду отсчет от моей первой публикации, после которой я замолк и не печатался примерно двадцать пять лет. Я, естественно, искал выход для поэзии, и нашел его в филологии, где еще можно было нечто сказать, – так, мой первый диплом назывался «Хлебников, Лобачевский, Эйнштейн». Мне самому не очень понятно, как я смог утвердить эту тему в Казанском университете, – конечно, то, что я делал, было нежелательным, никому не нужно было возрождение традиций футуризма. К тому же я носил тогда фамилию Бердичевский, а начиналась Шестидневная война, и вместе с ней – новая антисемитская кампания, так что травили по всем линиям.

Все три упомянутых имени (Хлебникова, Лобачевского и Эйнштейна) в 1967 году были не слишком популярны, я могу по пальцам пересчитать тех, кто в то время занимался Хлебниковым – это Н.Харджиев, историк искусства и литературы, Н. Степанов, которому книга о Хлебникове стоила инфаркта (спустя десять лет после моего диплома), и А. Парнис, искусствовед, историк искусства, вот и все, на всю страну. Что касается Эйнштейна, то упоминание его имени, во всяком случае, в хрущевские времена (а Хрущев, как всем известно, был антисемитом) считалось крайне нежелательным; ну а на Лобачевского никакого запрета не было. Вот эти три имени составляли круг моих интересов. Почему? Потому что геометрия Лобачевского и теория относительности Эйнштейна очень близки современной поэзии, и, чтобы как-то заявить о своей поэзии, я говорил о Лобачевском, Эйнштейне и краюшком захватывал Хлебникова. Вот этот прием позволил мне стать сначала кандидатом филологических наук, а затем – преподавателем Литературного института, который был тогда литературным гестапо.

– Насколько я знаю, вас исключали из университета, не пускали в аспирантуру, – а как же вы оказались в Литинституте?

– Это заслуга двух моих учителей. Первый из них – профессор Семен Иосифович Машинский, сделавший чрезвычайно много; его, к сожалению, затравили, и он умер в 58 лет, будучи моложе меня нынешнего на двенадцать лет, хотя тогда он мне казался человеком сверхсолидным. Второй мой учитель, Валерий Яковлевич Кирпотин – человек сложноватой судьбы, в 1919 году он поверил в то, что советская власть покончит с антисемитизмом, и пошел в Красную армию, стал комиссаром, ну а потом события развивались таким образом, что он оказался при Сталине главным специалистом по литературе. Кирпотин был приставлен к Горькому в качестве секретаря, – причем такого секретаря, который еще диктует, что следует писать, и к сожалению, именно Валерий Яковлевич придумал термин «соцреализм». Он, смеясь, говорил мне, что имел в виду совсем не то, что получилось; он предполагал, что написанный Фадеевым «Разгром» – это первый или пятый класс, но Фадеев и прочие еще будут учиться у классиков, Толстого и Достоевского, и глядишь – напишут советскую «Войну и мир», и еще на более высоком уровне, но, увы, все разгромом началось и разгромом закончилось. Именно Кирпотин и Машинский поддерживали меня справа и слева и каким-то образом проволокли в течение почти семнадцати лет, хотя, конечно, каждый год нечто происходило, то меня обвиняли в том, что я рассказываю про Фрейда, то в том, что говорю на лекциях про Бога и про черта, – я не преувеличиваю.

Уже перестройка, уже человеческий фактор, и тут вдруг КГБ распоясался, – меня отстранили от работы в сентябре 1986 года, и, кстати, одновременно началась травля одного известного ленинградского профессора, которого обвиняли в том, что он на своем семинаре по кибернетике использовал «сионистские и масонские знаки». На меня было заведено дело по статье «антисоветская пропаганда и агитация с высказываниями ревизионистского характера», формулировки были такими же, как и в случае Войновича. Такого рода стереотипные дела заводились на деятелей культуры с последующей посадкой или непосадкой, – в моем случае до посадки дело не дошло, поскольку советская власть, слава тебе Господи, рухнула. Но вплоть до 1989 года я находился в безвоздушном пространстве.

– Если не ошибаюсь, в 1989 году вышел ваш первый поэтический сборник, а также монография «Поэтический космос».

– Выход первого сборника «Компьютер любви» был чудом из чудес. Мне разрешили издать его за свой счет, и я, конечно, ринулся в издательство «Художественная литература». Все шло хорошо, но дело-то на меня еще не закрыли, и вдруг все застопорилось. Тогда я обратился к своему другу, редактору «Известий» Игорю Голембиовскому, у которого были хорошие отношения с бывшим редактором той же газеты Ефимовым, возглавлявшим комитет по печати. Ефимов снял трубку – а уже перестройка, 1989 год – и приказал не чинить препятствий. И вот так сборник напечатали, хотя до распространения дело не дошло. Ну а книгу «Поэтический космос» вообще пытались арестовать, перехватить на выезде со склада – тираж был очень приличным, 20 тыс. экземпляров, и его удалось частично вывести в Прибалтику, а оставшуюся часть разослали по каким-то деревням. Должен сказать, что изолировать меня удалось, и последствия этого я до сих пор ощущаю.

– В «Поэтическом космосе» вы излагаете теории метакода и метаметафоры и пишете, что открыли существование единого кода Вселенной. Можно об этом подробнее?

– Как ныне известно, существует генетический код со своими закономерностями, и точно так же имеется культурный код, к этому вплотную подходил Юнг, но он забуксовал на архетипах и каких-то элементах, единых во всех культурах. Оставался еще один шаг до того, чтобы додуматься и понять, что в гуманитарных областях познания и в естествознании просматривается единый код, он присутствует и в теории относительности Эйнштейна, и в Библии, и в Коране, и в Махабхарате. Собственно, этот шаг я и сделал.

– Вы пишете: «человек – это изнанка неба / небо – это изнанка человека». Судя по всему, речь идет о каббалистическом Адаме Кадмоне?

– Да, конечно, и это мое открытие, которое основывается в первую очередь на личном опыте, душевном и поэтическом, и где-то он смыкается с геометрией Лобачевского. Каббалистический Адам Кадмон – это человек – Вселенная, у которого кожа – звезды, а дыхание – пространство; мы можем представить себе великана, разросшегося до пределов Вселенной, но это построение еще доэнштейновское и долобачевское. В геометрии Лобачевского не требуется великан, чтобы охватить всю Вселенную, поскольку эта геометрия – на выгнутых поверхностях, а выгнутое зеркало вмещает целиком и полностью все окружающее пространство, независимо от того, большое оно или малое. Поэтому при выворачивании меньшее охватывает собой большее, – при выворачивании человека, условно говоря, во Вселенную, хотя после выворачивания получается не во Вселенную, а в самого себя, – «человек – это изнанка неба \ небо – это изнанка человека». Это уже только мое открытие, чтобы его сделать, требовался полет мысли, основывающейся на достижениях новой геометрии и новой физики. Существует, к примеру, частица-Вселенная Фридмана. Это микро-частица, а если взглянуть из другого мира – то это вся Вселенная, все мироздание. Наша Вселенная из другой Вселенной может рассматриваться как микро-частица, – понимаете, речь идет о внутренней и внешней перспективе, которая почему-то человечеству не очень хорошо открывается, в силу, может быть, каких-то особенностей психологического восприятия, или же еще не созрели. Вот это то, что мне удалось открыть, и что я назвал словом «метаметафора».

– Константин Александрович, что служит для вас критерием поэтического, независимо от того, идет ли речь о стихотворном тексте или любом другом?

– Вот, к примеру, Тора – поэтический текст с точки зрения поэта, с точки зрения философа – это философский текст, с чисто религиозной точки зрения – канонический текст, ну а математик обнаружит в нем математическую подкладку. Конечно, я вижу мир поэтически, умом мне до этого не додуматься, у меня нет успехов в математических науках. Пытаясь осмыслить то, что я чувствую, я открываю такие вещи, как метакод и метаметафора, но все-таки главное – как мне удалось это выразить словесно. Если удалось, то это – поэзия. В данном случае я вместе с футуристами, считавшими, что поэзия открывает совершенно другое пространство, другое время, другие миры, мы видим то, что ранее не видели, слышим то, что не могли до этого слышать, и мысль добегает до таких вещей, которых раньше она не касалась; вот это поэзия.

– Точка отсчета для вас – Хлебников?

– Да, Хлебников был точкой отсчета, началом, но с тех пор прошло много лет, и все это время мы не сидели сложа руки и ушли далеко вперед, – как я говорил, исполнилось полвека моей деятельности. В принципе, можно было бы сказать, что Хлебников занимает в моей иерархии первое место, если бы не его утопические проекты всеобщего счастья и не его зацикливание на географических и прочих делах, на материковом и островном мышлении. Мне все-таки кажется, что человек прежде всего существо космическое, а когда открывается космическое зрение, то какие уж там материки, какие острова! Хлебников, родившийся в калмыцкой Ставке, под Астраханью, был немножечко зациклен на буддизме, что дало ему возможность совершить массу открытий, – но у меня более всеохватное сознание, для меня любой мистический, религиозный опыт есть прежде всего проявление метакода. Существуют четыре книги – Тора, звездное небо, человеческое сердце и природа, – и все они говорят об одном, надо только уметь их прочитать, и это уже не мое открытие.

– Насколько я знаю, вы встречались с Бурлюком и с Крученых?

– Да, это два самых близких мне поэта. Бурлюка я впервые увидел, когда мне было лет пятнадцать – моя тетушка, кремлевская учительница (она преподавала литературу Светлане Аллилуевой, а потом учила внучку Хрущева) достала билет на встречу с Бурлюком и взяла меня с собой. И вот мы пришли на эту встречу, и когда я услышал, как Бурлюк читает «сатир несчастный, одноглазый, доитель изнуренных жаб», я сразу почувствовал такую теплоту! До этого поэзия была тем, что меня заставляли любить, – вот люби Пушкина, Тютчева, Есенина, вот надо ямбом, хореем. Освоить эту систему было несложно, но от нее веяло холодком, а Бурлюк оказался живым, и я понял, что стихи могут быть живой человеческой речью. Кроме того, он процитировал Хлебникова «бобэоби пелись губы, пиээо пелись брови», что меня страшно удивило. Получалось, что поэзия – не обязательно то, что понятно, вроде «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», а это то, чего я не знаю и что осмыслить сразу не могу. Я сразу почувствовал – именно этим мне хочется заниматься, и хотелось всегда.

– Ну а Крученых?

– «Однажды я беседовал с Крученых \ вы молоды сказал он вы умны \ давай пойдем со мною в Дом ученых \ там было кофе – правда до войны \ и мы пошли с Крученых в Дом ученых \ но не было там кофе для Крученых». Этот стишок передает совершенно реальный эпизод; я тогда учился на первом курсе МГУ, откуда меня потом вытурили. Ну что, Крученых не знал, что в Доме ученых кофе нет? Знал, конечно, но ему просто хотелось пройтись и поговорить, его заинтересовали мои стихи и он придумал такой веселый повод, прекрасно зная, что кофе в Доме ученых было до войны. За этим последовала смешная сцена у дверей, когда его не пускали, а он говорил «я ученый», – почти как у Булгакова.

– Не могу не спросить вас еще об одной выдающейся фигуре. На вас, вероятно, оказал влияние Алексей Федорович Лосев, автор фундаментальных трудов по античной философии, с которым вы были близко знакомы?

– Знакомы – не то слово, я и сейчас дружу с его женой, Азой Алибековной Тахо-Годи, мы с ней вместе работали в Литературном институте. Когда я написал свою маскировочную кандидатскую диссертацию, называвшуюся «Эпическая основа русского романа первой половины XIX века», Аза Алибековна показала ее Лосеву, и он страшно заволновался, увидев там сопоставление изображений на щите Ахилла со сменой времен года в романе «Евгений Онегин». С тех пор мы общались, и продолжалось это очень долго, но, конечно, мы друг друга боялись.

– Вы тогда не знали, что Лосев – ученик Флоренского?

– Нет, не знал, он убеждал меня, что он – атеист и материалист. Видимо, он считал, что раз молодой человек работает в Литинституте, значит, ему доверять нельзя. Общались мы главным образом по телефону, он звонил и начинался очень долгий разговор, но как только доходило до религиозных проблем, он мгновенно, в секунду, прерывал беседу. Только в 90-х годах выяснилось, что он – глубоко верующий человек. Лосев, по-моему, не раскрывался даже самому себе. Я не знаю, может быть, отсидка так подействовала, но он был каким-то замороженным, от него тянуло крещенским холодом, вот разговариваешь – и прямо какая-то изморозь, лед.

– Константин Александрович, вы как-то сказали, что вас больше знают за рубежом, чем в России.

– Тут вот какая странность, – по всему тверскому околотку каждая собака знает мою легкую походку. Я семнадцать лет проработал в Литературном институте, студентов у меня были тысячи, потом я работал обозревателем в «Известиях» – с 1991 по 1997 год, сейчас преподаю в московской Академии образования, так что меня знают, но не знают мою поэзию. А в мире – другая ситуация, как выяснилось, там очень хорошо известна моя главная вещь под названием «Компьютер любви». Эта поэма, которая ныне, благодаря Феликсу Гринбергу, существует в ивритском варианте, переведена на множество языков. Она четырежды переводилась на китайский и была напечатана в крупнейших китайских изданиях. Японцы перевели меня в 1995 году, причем, над моим «Поэтическим космосом» трудились пять профессоров, и его издали очень большим для такого рода книги тиражом – 3,5 тыс. экземпляров. «Компьютер любви» я трижды читал во Франции, в Сорбонне, но, понимаете, там знают мою поэзию, а обо мне самом имеют довольно смутное представление.

– Но ведь в России информационной блокады уже нет?

– Есть, ведь в толстых журналах сидят те же люди, что сидели в советские времена, и они не могут пропустить то, что раньше не пропускали. Кроме того, мне кажется, им удалось наладить преемственность – уже появилось множество молодых людей, называющих себя культуртрегерами, очень консервативных в эстетике, хотя и не обязательно консервативных в политике. Но, с другой стороны, благодаря Интернету блокада прорвана, все-таки поэзия пробилась, – об этом говорит присужденная мне премия Grammy.ru.

– Что является для вас движущим смыслом работы?

– Двигатель – я сам, у меня все точно передано в четверостишии: «Земля леТЕЛА/ по законам ТЕЛА / а бабочка леТЕЛА / как хоТЕЛА». Умение писать мне дано, но, главное, удалось это сохранить, что потребовало определенной внутренней настойчивости – все же полвека деятельности или в подполье или в полуподполье, в изоляции или в полуизоляции. Во всяком случае, я понял одну интересную вещь: талант – это еще умение распорядиться своим талантом. Я видел очень много талантливых, на грани гениальности, людей, которые или начали работать на массовую культуру, или занялись политическим конформизмом, или потеряли себя, как Есенин, в угаре пьяном.

– В средствах информации были сообщения, что в 2003 году вас номинировали на Нобелевскую премию в области литературы.

– Началось с того, что мне позвонила журналистка из «АиФ» и спросила, можно ли взять у меня большое интервью. Я ответил, что можно, и тут же сказал жене: «Слушай, не иначе как меня на Нобелевскую премию выставили». – «Да, – задумчиво говорит она, – похоже». Журналистка взяла у меня интервью, и в конце спросила: «А почему вы ничего не говорите про Нобелевскую премию? Вас выдвинули». Потом включаю телевизор – ОРТ, НТВ, ТВЦ, Си-Эн-Эн сообщают, что среди претендентов на Нобелевскую премию по литературе за 2003 год два поэта – живущий в Париже сирийский поэт Адонис и я. Ну а в 2005 году опять по всем средствам массовой информации прошла дрожь. Мои сведения – только из СМИ, я в данном случае зритель. Но, вообще говоря, ведь и Набоков был номинантом, так что я – в хорошей компании.

Израиль, «Вести» (общеизраильская газета на рус. яз.), 11 ноября 2007 г.


ФЕЛИКС ГРИНБЕРГ (Израиль

Любопытна история появления
Переводов Кедрова на иврит…
В 1962 – м году в закрытом Союзе
Казанский университет, знаменитый
Ленинским присутствием,
Был очень престижным
И притягательным для молодых
Дарований.
Ну, прямо – таки советский Йель
Мы, группа буйных и бурных
Будущих журналистов, математиков,
Физиков , географов,
Резво создали свой факультет-
Вестибюльный.
Вестфак,
В котором сознательно слышали
Два английских слова.
Блуждая по необъятным коридорам
Имени Ленина,
Мы там спасались - кто
От марксизма и вопросов языкознания,
Кто от сопромата и диамата.
Фак был привлекательнее всех матов.
И делились прочитанным в Новом мире,
Иностранке,
И, главное, действительно великом отделе
редких книг и рукописей
Нашего Йеля
Там я впервые потрогал
Древний свиток торы в истлевшем ковчеге –
Девочки мнс-очки
Позволяли нам это
Под клятву о неразглашении,
С придыханием метался
От Фрейда к хиромантии,
А Костя Бердичевский
Притаскивал Рамаяну на русском
и санскрите,И свои юношеские стихи-
Даже не в тетрадке, а с голоса..
Так с голоса они и засели на всю жизнь…
На Из Усть.

Вот стихотворение,
Которое Костя называет своим первым.

Стих 57 – го года рождения:

* * *Есть на свете страна печали
там тоскливые мамонты качают гибкие ветви
там на гибких ветках печальные обезьяны
из стеблей лиан вяжут мамонтам гибкие петли
Я пришел из эпохи великой людской печали
я ходил со слонами по диким лесам разлуки.
И меня обезьяны как маленького качали
на ветвях тоски на ветвях мировой печали
Видишь милая у меня совсем прозрачная кожа
по губам моим стекает небесный сок
ты взяла мою голову эти слезы
слезы мамонта падают на песок
Обезьяньи морды усеяли гибкие ветки
Я сказал тебе – это просто глупые рожи
Ничего подобного милая
Это просто печальный ветер
Он пришел и ушел он придет опять ну и что же
Просто есть страна нездешней печали
Я молчу я любимая больше не буду
Это просто мамонты прокричали
но ведь их все равно никогда не услышат люди

А вот оно на иврите:


Эрец а-тугА

Ешь эй-шам Эрец а-тугА
Шам мамУтот - бней тугА
митнодедОт аль анАф гамИш
шам кофИм – бней тугА аль анАф гамиш
соргИм ле мамУтот лулаОт – малькодОт ми лиАнот гмишОт
иг-Ати анИ ми ткуфА шель тугА ацумА бней энОш
шотАтети анИ ахрЭй пилИм тох шамАм яарОт предА
вэ кофИм надедУ отИ кмо гур горИла
тох наднедА гмишА ми анфЕй тугАт улЯм горалИт
ауватИ, р-и, табИти – орИ легАмрэ шакУф
миц а шамАим нозЭль ми сфатАй шакУф
ат охЭзет рошИ – дмаотАй тифтУф
дмаОт мамУта эль холь ратУв
пней хайОт шель кофИм маль-У анафИм гмишИм
амАрти, ауватИ, эм стАМ шотИм
а эмЕт ше ахЭрет, ауватИ – калатИ
зот айтА рУах а тугА, рухИ
ше аврА вэ шАва, таавОр вэ ташУв шув
шум давАр, аль даагА, калатИ
пашУт ешь эй-шам Эрец а тугА тэвелИт
хадАльти ми зэ, калатИ, рухОт а тугА аврУ
зэ пашУт мамУтот цавхУ
ах отАм леулЯм лё ишмеУ

Мы с Костей не виделись 45 лет
Да и после пока не виделись



Косте отказали от ленинской титьки
За сиволизм, абстракционизм,
И прочую бердичевщину,
Я выбрал в пользу театрального училища,
Где учился тогда параллельно с универом,


А с год назад,
После приятного во всех отношениях
Обеда под Беер – Шевским фикусом,
За любовно – поэтическим десертом
Я услышал от неё стих
И завопил : плагиат!!!
Никакой это не Кедров!!!
Так мог писать только Костя Бердичевский,

гений!

Разыскать мне срочно в Интернете
Мейл этого самозванца – Кедрова…
Мейл был подан,
Разоблачительный пыл поутих,
И нацарапано прямо онегинское письмецо:
" Костя , ты ли это , Бердикедров? "


Сразу получен ответ,
И вновь заработал вестфак
По семинару – Перевод.
Бердичевского на Кедрова,
Кедрова – на иврит.


А предисловие ко всем переводам Кедрова на иврит,
Даже эпиграф ко всем переводам,
В том числе и будущим,
Такой:

вино константина кедрова


предисловие к переводу.

кедров пишет без заглавных букв.

так написана тора-святое писание.

кедров-человек торы-святого писания.

значит- святой человек.

кедров. человек кедров.

ливанских. из песни. песни песней царя соломона.

значит, соломон. значит, есть у него суламифь.

значит, это его жена.

значит, это лена кацюба.



значит, он знает вино.

значит, у него есть виноградник.



поэзия кедрова относится к действительности,

как вино относится к винограду.
***

ПТИЦА СИРЕН

Волнообразная тишина

сиреневое пространство

предъяви мне эту дрожь

из сирени

не отделяя лица

от сугроба из аромата

В гроздь сиреневых микрофонов

жаждущих слова

пой говори

говори пой

это так

Агамемнон

развернул колесницу

и въехал в Елену

Троянцы ощетинились шлемами

из сирени

гроздь за гроздью

осыпались когорты

плыл Агамемнон

над гроздьями аромата

опьяненный сиренью

сиреневый воин

в сиреневой колеснице

а когда он вернулся в Грецию

пронзили его три меча

Первый меч – печаль

Второй меч – воспоминанье

Третий меч - разлука с другой сиренью

с гроздьями из нот

СИ и РЕ

Потому что в Греции

другая –

ионическая сирень

потому что в Трое

другой –

дорический лад

на котором пела

птица Сирин

птица Сирен

о другой

сирени –

Сирене

1993



Звучит так



ципОр ширИн



шЕкет Бен галИм

мерхАв бэцЕва лилАх

тамцИ ли цмармОрет

милилАх

лелЁ леафрИд бейн панИм

левЕйн аремАт шЕлег миарОма

эль тох эшкОль микрофОним бэцЕва лилАх

цмеИм лемилА

ташИр тедабЕр

тедабЕр ташИр

зэ кАха

агамЕмнон

парАс аглатО

унихнАс тох элЕна

троЯним истамрУ бэкасдОт

милилАх

эшкОль ахрЕй эшкОль

нашрУ ко-Ортот

нисгАв агамЕмнон

миАль карболЁт галИм

бэцЕва лилАх

микевАн шэбэявАн

ахЕр

офАн дОри

модус дорикус

шелефИв шАра


***


Твое сердце

и мое сердце

любят друг друга

как сон и ночь

Твое сердце

и мое сердце

любят друг друга

как снег и дочь

дочь летит в середине снега

снег образует свидетелей

из стекла

Я из снега

и ты из снега

каждый из снега

в себе стена







так звучит:



либЕх

улибИ

оавИм ададИ

кмО шалЕм ухЕлек

либЕх

улибИ

оавИм адади

кмо бат ушЕлег

бат Афа бейн ашлагИм

шЕлег йоцЕр эдИм

анИ мишЕлег

уАт мишЕлег

коль эхАд мишЕлег

хомА тох ацмО

***

Библия бабочки

Две стены как бабочки
под углом расправляют крылья
Бабочка ночная колышет тень
Четырехугольной бабочкой
восьмикрылой
комната давно готова взлететь

Мир амурный из моря крыл
замирает в морях укромных
Словно Библию приоткрыл
и захлопнул

***

СЕфер а парпАр

шней кирОт-шней а парпарИм
кнафАйм порсИм

лефИ теш-Им парпарИм
маалОт кирОт
парпАр алАйла менаднЕд целО
парпАр мерубА
бен шмонА кнафАйм
матИс хЕдер,амухАн лаУф
амУр аулЯм микенфЕй а-Ям
итпогЕг цанУа бэмАйм
кмо шеСЕфер патАх
вэтарАк хазарА миЯд
***
Можно сто...

Можно сто раз повторять слово 'однажды'
но однажды оно тебя повторит
Когда ниспадают с двух тел одежды
тело вспыхивает как сухой спирт

Как спириты
вращая блюдце
возвращаются к одной цели
так два тела в одно сольются
оставаясь в собственном теле

Звучит:

Эфшар мЕа…

ЭфшАр мЕа паАм лашУв лемилА – эй-паАм

ЭфшАр меА паамИм лахзОр лемилИм –бэ йОм мин аямИм

АвАль

Эй-паАм

Бэ йом мин аямИм

МилА эй-паАм тахзОр элЕйха

Бэ рЕга шебгадИм ношрИм мишнЕйхем

ВээварИм кофцИм миИд лив-Ор


Кмо спиритИзм цлухИт

СохрЕр софИт

Ках штей гуфОт митяхадОт

БеЯхад улехУд эм ниш-арО
***

ШАХМАТНЫЙ РОЯЛЬ

Отлегло уже от зубного
И навалилось глазное
Шахматы знают белый ритм клавиш
ход конем - ля
партия ферзя - до
белые начинают - си
черные заканчивают - ре

Можно сыграть шахматную партию на рояле
Концерт - турнир
Черно-белых рыцарей ладьи и рояля
Вливается вливается рояль в ладью
И затихает ладья
Пролетая по скользким волнам

Негр неистовствует в рояле
Он изгоняет себя из доски
Дабы доска была только белой
Дабы клавиши были белые
Лебеди имени Чайковского и Вэн Клайберна

Он склоняется над доской
Как Фишер (Дискау) над ребусом
из двух букв
извлекает некий квадрат Малевича
белый на черном
черный на белом
и улетучивается
в шахматный ритм доски



Поётся так:

ПсантЕр канАф –клей шах
АвАр бэшалОм шель шинАим

ИгИа гэУт эйнАйм

Клей шах йод-Им кЕцев лавАн кледИм

МаалАх сус ашАх - ля

ТафкИд малькА – до

ЛеванИм матхилИм – си

ШхорИм мафсидИм – рэ

БОу ненагЕн крав шах аль псантЕр канАф

КончЕрто – тахарУт

АбирЕй царИах упсантЕр- шхорИм улеванИм

МитмазЕг псантЕр тох царИах

Вэ ниргА ацарИах

МеофЕф миАль галИм халаклакИм

КУши миштагЕа – лев а псантЕр

МегарЕш эт ацмО милУах шахмАт

БэтиквА лаафОх лУах лекулО лавАн

ЛаафОх кледИм лекулЯм леванИм

Цад битнА шелО лавАн

БарбурИм бэшЕм чайкОвски уван клайберн

КУши миткофЕф миАль лУах кледИм шахмАтиим

Кмо Фишер (Дискау) миаль хидАт шней тавИм

ХидАт шахмАт бат шней маалахИм

ШолЕф эйзЕ – ше-У рибУа шель Малевич

***

Мои началь...


Мои начальники хрусталь и ночь
Мои помощники печаль и пламя
Двуногий день вторгается в луну
и отраженный Бог в надежде плачет
Как радуга затачивает нож
так я молчу и думаю о Боге

Прозрачный череп исчерпал всю ночь
Избыток звезд переполняет горло
Ныряя в мир я вынырнул в себя






ЕСЛИ ХОЧЕШЬ,НАПИШУ РУССКИМИ БУКВАМИ,КАК ЭТО ЗВУЧИТ:





МЕНАЭЛИМ ШЕЛИ



МЕНАЭЛиМ ШЕЛи КРИСТаЛЬ УЛаЙЛА



ОЗРаЙ ТУГа УЛЕАВа



ЙоМ БАР РЕГЛаИМ КВаР ПАРаЦ ТОХ ЛуНА



ВЭэЛЬ НИШКаФ БОХэ МАЛе ТИКВа



ВЭМАШХИЗа САКиН АНаН АКеШЕТ



ШОТэК АНи УМЕАЛеЛЬ АЙа



(ТУТ ИСТОЧНИК СЛОВА АЛИЛУЙЯ –СЛАВЬТЕ ГОСПОДА



ТО ЕСТЬ МОЛЧУ Я И СЛАВЛЮ Его)







ШКУФа ГАЛЬГаЛЬТА –КВАР ИГДиША ЛаЙЛА



ВЭ ШеФА КОХАВиМ МАЛа ГАРоН



ЦАЛяЛЬТИ ТоХ УЛяМ – ЯЦаТИ ТОХ АЦМи

***



Земля летела



По законам тела,



А бабочка летела,



Как хотела







Так звучит на иврите :


Кадур а-арец од рихеф
Лефи кохот а-мешиха
Вэ бо-зманит парпар рихеф
Ки-даато лефи симха
***
А.Вознесенский "Демонстрация языка" http://video.mail.ru/mail/kedrov42/1/274.html
























© Copyright: Константин Кедров, 2007
Свидетельство о публикации №1712040207
Список читателей Заявить о нарушении правил
Вы можете проголосовать за это произведение в СМС-чарте. Для этого отправьте СМС-сообщение с текстом stihi 1712040207 на единый короткий номер 1151 из России (или 5012 из Украины, 9912 из Казахстана), поддерживаются все операторы. Стоимость СМС - 1$. Автору произведения за каждый голос начисляется 50 баллов, см. подробнее условия голосования.
Рецензии
Добавить рецензию
Всего на данное произведение написано 14 рецензий. На этой странице отображаются только последние несколько рецензий. Все остальные вы сможете найти в полном списке рецензий.
Вы вдохновили человека, занимающегося переводами с санскрита. "Ключем к ведам" стал "Поэтический космос".

Невысказываемо 12.12.2007 12:13 • [Заявить о нарушении правил] [Удалить рецензию]
Добавить замечания
Да этот ключь я назвал в 1982 г. словом МЕТАКОД.Спасибо за приятную новость.В разных концах земли и страны меня,несмотря на замалчивание слышат умные люди.