Когда мы ломились в папину квартиру, слыша внутри переливы мобильного телефона, мы уже знали, что найдем. До последнего верили во что-то, но замок был закрыт изнутри. Первые часы было не до мыслей. Надо было съездить за паспортом, надо было вызывать каких-то людей, надо было вообще что-то делать. Потом были обычные процедуры, спешный поиск денег на похороны.
Жуткий холод маленького помещения. Крышка у стены. Побритый, и потому незнакомый человек в гробу. Запах. Едва слышный сладковатый запах морга. Мои коленки с трудом умещались между лавкой и боковой стенкой гроба. Я сжимаю мамину руку и тихо плачу. Мне хочется рыдать в голос, но не получается. Поэтому я сжимаюсь в комок, захлебываюсь внутренним воем, желая всем вокруг провалиться ко всем чертям. Мой платок давно сырой насквозь, я сморкаюсь в мамин, но и он скоро не поможет. Сквозь вату слышу голоса. Одни тихо сочувствуют, другие что-то обсуждают. Поднимая голову, я смотрю на кого-то и хотя почти всех знаю, никого не узнаю. Я снова сжимаю мамину руку и закрываю глаза. Хочу, чтобы все скорее закончилось.
Солнце. На улице, оказывается, очень солнечно. И очень много людей. Они пришли проводить папу.
Шушуканье бабок в автобусе. Мы едем мимо района, где была квартира. Всем интересно.
Стараюсь смотреть куда угодно, только не на гроб.
Ветер. Холодно. У меня промок уже второй платок, и я хочу домой.
Зал. Стол. Речи.
Впервые за много лет опрокидываю в себя что-то с градусом. Мечтаю запустить пустым бокалом в очередного "докладчика". Говорят много хороших слов, но по одним рельсам. Я точно знаю, что примерно треть из присутствующих папа терпеть не мог. Как хорошо, что про нас с мамой они забыли.
Тогда я не могла о нем говорить. Мне казалось, я жалуюсь.
Потом мы с мамой иногда стали вспоминать тот или иной момент нашей жизни.
Потом моя подруга, слушая меня, сказала: "Хорошо, что ты можешь хотя бы об этом говорить".
Спустя полгода я понимаю, МНЕ НУЖНО о нем поговорить. Я хочу о нем говорить. Но не с кем. Мама винит себя за то, что не обратила внимание на его жалобы "пузо болит", думает, что он уже тогда чувствовал боли в сердце. У него, как у маленького ребенка, любой дискомфорт в организме сводился к этому "живот болит".
Мама была у нас вчера. Впервые с мая. Сказала, что она здесь жить бы не смогла.
Я могу здесь жить, но мне нужно выговориться. Мама и Лена переживают не меньше меня, заговорить - это еще раз растеребить подзабытое.
Я не могу навязываться малознакомым людям вроде коллег или приятельниц. Недавно пришлось к слову, так я минут десять, не затыкаясь, пересказывала историю, как папа за меня перед родней заступился.
Я хочу поговорить, хочу рассказать. И про санки, и про растущую луну, и про вождение, и про удочку, и про мохнатую шапку, и про те порции мороженого, и про пилюли, которые нужно было делить, и про яичницу на голове, и про Дашку Викторовну...
Некому.
Услышала песню про отца и расклеилась окончательно.