Больная.

Когда её привезли, все говорили: она поправится. Говорили: ничего страшного, не стоит переживать.

            Так говорили сначала. Так же говорили в течение первого месяца.

            Через месяц они уже молчали и прятали глаза.

            Когда её привезли, она выглядела маленькой молоденькой девочкой, жизнерадостной и бойкой. К ней приходили её друзья. Часто бывала мать. Через месяц родители её друзей запретили приходить к ней. Мать тоже стала появляться реже.

            Это всё потому, что через месяц на её голове не осталось ни единого волоса. Всё потому, что её руки стали синими от уколов и капельниц. Всё потому, что её рвало почти каждый час, а то и чаще. Тело стало совсем хиленьким, тощим.

            Её назначили кормление внутривенно.

            Это всё было только через месяц после того, как её привезли в больницу. Через месяц.

            Сейчас, по прошествии трёх месяцев, она не ходит. Она только лежит. Полуживой скелетик. Медсёстры боятся её. Её собственная мать боится её. Она мочится под себя.

            Говорят, что смерть – это ужасно. Но, когда люди смотрят на неё в первый раз, то они говорят: «ужас». И эхо гуляет по коридорам больницы. Ужасающее эхо. «Ужас, ужас, у-ж-а-с…»  

            Врачи иногда заходят к ней, пытаются подбодрить, но она не улыбается больше. У неё нет сил улыбаться. Мышцы начинают отрафироваться от бездействия. Ей назначили процедуры, на которых медсестра вместе с одним из докторов двигают попеременно её конечности, для того, чтобы не появились пролежни. Им противно. Но это их работа.

Иногда эта маленькая девочка слышала то, что говорят другие. Она слышала: «скорей бы…бы…бы…умерла-ла-ла»… Она слышала. Слышала слишком много для ребёнка, чувствовала слишком много для ребёнка.

И вот, однажды пришёл врач. Тот самый, что при её приезде в больницу говорил ей и её маме: «Всё будет хорошо. Мы знаем как её лечить. Она скоро поправится». Девочке казалось, что она до сих пор слышала эхо слова «поправится»…

И вот этот самый врач пришёл, сел на край её кровати, и стал долго смотреть на неё. В палате пахло мочой, лекарствами и блевотой. Он долго смотрел в её глаза. Редко мигающие глаза ребёнка. А потом он сказал: «Ты только умирай скорее!» А потом он вышел.

Эхо от слово скорее не кружилось в голове. Она не слышала этого слова. Она слышала только слово «умирай». «У-м-и-р-а-й!»

Слёзы текли из её глаз. Она слышала только эхо. И ещё эхо от слова «эхо», которое звучало как смех Санты.

…

Через два месяца она поправилась. Все удивлялись. Никто не мог поверит своим глазам. Но через два месяца её выписали. Все были рады, или делали вид, что были рады за неё.

В день выписки из больницы девочка попросила ручку и листок бумаги. Она написала короткую записку тому врачу, который сказал ей эти злые слова в лицо, и отнесла в его кабинет, оставив её у него на столе.

В записке было всего четыре слова накорябанные ещё полностью неокрепшеё детской рукой. «Ты только умирай скорее»

Больная.

Когда её привезли, все говорили: она поправится. Говорили: ничего страшного, не стоит переживать.

            Так говорили сначала. Так же говорили в течение первого месяца.

            Через месяц они уже молчали и прятали глаза.

            Когда её привезли, она выглядела маленькой молоденькой девочкой, жизнерадостной и бойкой. К ней приходили её друзья. Часто бывала мать. Через месяц родители её друзей запретили приходить к ней. Мать тоже стала появляться реже.

            Это всё потому, что через месяц на её голове не осталось ни единого волоса. Всё потому, что её руки стали синими от уколов и капельниц. Всё потому, что её рвало почти каждый час, а то и чаще. Тело стало совсем хиленьким, тощим.

            Её назначили кормление внутривенно.

            Это всё было только через месяц после того, как её привезли в больницу. Через месяц.

            Сейчас, по прошествии трёх месяцев, она не ходит. Она только лежит. Полуживой скелетик. Медсёстры боятся её. Её собственная мать боится её. Она мочится под себя.

            Говорят, что смерть – это ужасно. Но, когда люди смотрят на неё в первый раз, то они говорят: «ужас». И эхо гуляет по коридорам больницы. Ужасающее эхо. «Ужас, ужас, у-ж-а-с…»  

            Врачи иногда заходят к ней, пытаются подбодрить, но она не улыбается больше. У неё нет сил улыбаться. Мышцы начинают отрафироваться от бездействия, для того, чтобы не появились пролежни. Ей назначили процедуры, на которых медсестра вместе с одним из докторов двигают попеременно её конечности. Им противно. Но это их работа.

Иногда эта маленькая девочка слышала то, что говорят другие. Она слышала: «скорей бы…бы…бы…умерла-ла-ла»… Она слышала. Слышала слишком много для ребёнка, чувствовала слишком много для ребёнка.

И вот, однажды пришёл врач. Тот самый, что при её приезде в больницу говорил ей и её маме: «Всё будет хорошо. Мы знаем как её лечить. Она скоро поправится». Девочке казалось, что она до сих пор слышала эхо слова «поправится»…

И вот этот самый врач пришёл, сел на край её кровати, и стал долго смотреть на неё. В палате пахло мочой, лекарствами и блевотой. Он долго смотрел в её глаза. Редко мигающие глаза ребёнка. А потом он сказал: «Ты только умирай скорее!» А потом он вышел.

Эхо от слово скорее не кружилось в голове. Она не слышала этого слова. Она слышала только слово «умирай». «У-м-и-р-а-й!»

Слёзы текли из её глаз. Она слышала только эхо. И ещё эхо от слова «эхо», которое звучало как смех Санты.

…

Через два месяца она поправилась. Все удивлялись. Никто не мог поверит своим глазам. Но через два месяца её вписали. Все были рады, или делали вид, что были рады за неё.

В день выписки из больницы девочка попросила ручку и листок бумаги. Она написала короткую записку тому врачу, который сказал ей эти злые слова в лицо, и отнесла в его кабинет, оставив её у него на столе.

В записке было всего четыре слова накорябанные ещё полностью неокрепшеё детской рукой. «Ты только умирай скорее»