- Не важно, насколько род богат; даже голубая кровь может запаршиветь. Огромная коалиция раздавит маленького человечка. Но одна слабая опора повалит навзничь громадную башню, - продолжал Катце.

- Неужели он и правда был такой испорченный и пропащий? Или он был героем? Может быть, решать это стоит людям вовлеченным, а не чужакам?

- Тебе это кажется слишком нелогичным?

- Мне всё равно. Мне кажется, то, что кто-то называет справедливым и истинным – это лишь одна из версий правды. В любом случае, я поступлю, как сочту нужным.

- Даже если за это тебя станет презирать тот, кто рядом? – Устремленный на Рики взгляд пепельно-серых глаз Катце был жестким.

Вздох застрял в гортани. Рики не мог отвести глаз. Он не понял, почему Катце говорит ему это; надо полагать, это как-то связано с историей про того парня, из-за которого пришла в упадок вся семья.

Это было совершенно на него не похоже. И у Рики возникло чувство, будто он углядел отблеск настоящего Катце сквозь трещину его извечной маски холодной безразличности.

- Может, если выбора нет, ты просто учишься с этим жить? – Выдавил Рики, под тяжелым взглядом Катце чувствуя необходимость сказать хоть что-то. – Рано или поздно начинаешь понимать, что кое-кто никогда не будет от тебя в восторге, и тебя это не шибко колышет. Тогда-то и бросаешь дурацкие попытки быть своего рода святым, тебе так не кажется? – Рики говорил сейчас о том, что обычно оставлял невысказанным. – Если у тебя только две руки, чтоб держать покрепче то, что в жизни важнее всего, то, как бы паршиво ни было, третье придётся отпустить.

Это была абсолютная истина, и никому из ныне живущих не дотянуться было, чтоб изменить её хоть самую малость. В руках обитателей трущоб, познавших на себе эту истину, не было ни мечтаний, ни надежд. Но Рики твёрдо помнил это правило: «У тебя всего две руки, держи в них самое важное в жизни».

Значимость этой фразы и сейчас отразилась на лице говорившего.

- Так значит, от того, что ты не можешь удержать, ты избавляешься? – пробормотал себе под нос Катце; и когда осознал значение этих слов, щека его дёрнулась. От этого шрам, трещиной пересекавший его привлекательное лицо, заострился – и равнодушный облик дрогнул. Из-за этой отметины Катце прозвали Ледяной Шрам.

Рики поразила настолько живая реакция. Катце достал сигарету из любимого портсигара и с привычной лёгкостью прикурил. Глубоко затянулся, медленно выдохнул – тоже привычно.

- Понимаю. Так вот как строится твоя нерушимая политика. – Он уже пришел в себя. – Что-то не помню, чтоб в Попечительском Центре такому учили. Сам додумался? Или кто-то научил?

Упоминание Центра застало Рики врасплох. Обычно, беседуя с ним с глазу на глаз, Катце о трущобах не заговаривал. И никогда не устраивал длинных скучных лекций на тему, никоим образом не относящихся к работе.

Рики даже вообразить не мог почему, но сегодня Катце был не такой, как всегда. И Рики почувствовал дуновение чудного ветерка, пронёсшегося по комнате, запах тайны, которую он не мог разгадать. Странное это было чувство… но не слишком сильное, так что он решил списать всё на игру воображения.

На чёрном рынке был один-единственный человек, его брат по трущобной крови, у которого было то же прошлое. Рики не обольщался по этому поводу, однако сам факт существования Катце стал для него своего рода компасом. Стоит ли говорить, что это ему очень помогало?

- Айре мне это сказала, когда я уходил из Центра.

- Айре? А, старшая сестра в твоём блоке?

- Она мне не была сестрой. Она была другом.

- Значит, подружка?

- Не совсем. Она не была «Донни»,- сказал он прямо, используя трущобный жаргон, обозначавший любовницу. – Она была «Мэри». – Он имел в виду близкого коллегу или соратника.

Услышав слова в таком контексте, Катце слегка заколебался. Он стряхнул пепел с сигареты – так рыбак поддёргивает леску.

- Не «Донни», а «Мэри», да? Как чётко ты тут проводишь границу.

- Это не я проводил границу, - сказал Рики, и выражение лица стало чуть печальным, – а они.

Сколько бы лет ни прошло с того момента, как он покинул Центр, а некоторые вещи так и не изменились.

Катце не улыбнулся, но не стал и цинично ухмыляться – лишь молча перевёл на Рики взгляд.

В Попечительском Центре у Рики не было «друзей». Были скромные наблюдатели и свидетели, державшиеся на расстоянии, и были враги, которые - кто раньше, кто позже - скалились во все клыки и щёлкали когтями. Но была одна животворящая душа, которая его понимала.

Всё прошлое, всё детство он делил со спутниками и соратниками. Отношения, которые с чистой совестью можно было назвать «дружбой», были ему неизвестны. Единственный «детский сад» трущоб – Попечительской Центр – не был ему ни домом, ни адом, но надёжным прибежищем.

- Понимаю. И что? Айре была старше тебя?

- На три года, если точно.

- Три года в Центре – почти целая жизнь. А женщины обычно болтают почём зря… она, наверное, была очень разумной девочкой, раз в таком возрасте говорила такие мудрые вещи.

- Наверное. Помню только, что она была красивой. Её все звали Святая Ланджейс. Ангел.

Блистательная блондинка с кудрявыми локонами и огромными изумрудными глазами. Няньки (как их называли) всегда её прихорашивали и наряжали с головы до пят. И Айре сияла, словно один из ангелочков, нарисованных на потолке для украшения.

- Не вздумай пойти куда-нибудь и пропасть, Рики, ладно? Ты мой талисман счастья. Пообещай, что останешься со мной навсегда-навсегда?

И не было в мире ничего лучше сладких слов, слетавших с её очаровательных вишневых губ, и поцелуев перед сном, которые она ему дарила. Так давно это было, но этот образ был свеж в его памяти. Айре была для него целым миром.

А потом был тот день, когда раздались крики, разносящиеся эхом, переходящие в рёв. На них налетела стая взрослых, которых он прежде никогда не видел, и разорвала их мир в клочья. Думая об этом сейчас, Рики понимал: именно тогда кончилась мечта и началось всё остальное.

Но тогда маленький Рики ничего не понял. Он осознал лишь, что привязан к жестокому колесу судьбы и ничего не может с этим поделать, потому что ещё слишком мал.

Катце однако его сентиментальные воспоминания мало волновали.

- Хм. Похоже на редкое исключение. В этом месте обычно брали за правило, что все дети одинаковые. Ни к кому так трепетно не относились, никого особо не выделяли и специальных условий не создавали. Неужто всё так сильно изменилось, пока ты был там?

Равнодушие, с которым говорил Катце, болью отозвалось у Рики внутри. Они словно говорили о двух совершенно разных местах. Но Рики удалось выровнять мысли и остаться спокойным:

- Разве сама идея о том, что все дети равны и одинаково симпатичны – не чистой воды ложь? Те, которые делают, как им сказали, с которыми легко справиться – те считаются милашками. А упрямцы и бедокуры – нет. А хуже того – маленькие ублюдки, которым всё надо сделать по-своему. Все это знают, хотя никто не говорит. Мне лично маман нашего блока говорила, что я кромешный бедокур, у которого даже мысли не пробегает договориться по-хорошему. – Он сжал губы в горькой гримасе.

Видимо, чтоб окончательно разобраться с тем, что он говорит, Катце затушил сигарету и подвёл мысль:

- В общем, не так важно, сестра или мама - все они люди, так ведь? Будь то дети или родители, привязанность между ними – всё равно своего рода химия.

Рики решил, что это конец разговора.

- Я поехал на третий склад. Значит, увидимся. – Он повернулся, чтобы уйти, а Катце, как и следовало полагать, не стал его останавливать. Рики забрался в лифт и, когда двери закрылись, тяжело вздохнул.

Мэри, да?..

Поверить сложно, что он вспомнил это слово теперь. Всего восемь человек – его соратники – делили с ним прошлое вне стен Попечительского Центра. Он не знал даже, откуда они взялись – просто столько, сколько он себя помнил, им всем было понятно, что надо держаться вместе.

Комната с яркими обоями, украшенная ангелочками, феями и драконами; мягкая постель, на которой так сладко спится; беззаботные улыбки и приятные запахи – сначала Рики не знал, что это за место, да и не хотел знать. В каком-то смысле это было всё, что ему нужно.

«Детки-конфетки» - так его и остальных называли время от времени приходившие люди. Рики терпеть не мог, когда они являлись. Тогда не разрешали выходить из комнат целый день, и играть тоже было нельзя. А хуже всего – няньки приносили им сок, заставляли пить, а на вкус он был как моча. И чувствовал он себя от него дерьмово.

Какого чёрта всё это значило? Внезапно мир мечтаний, в котором они жили, лопнул как мыльный пузырь, и Рики понял впервые в жизни. Правда навалилась на них – нравилось им это или нет. С точки зрения сочувствующих взрослых Центра, они были милыми детьми – которыми жертвовали во имя желаний взрослых.

Осознание смысла жизни было шоком, сравняв с землёй их чувство собственного достоинства. Их это совершенно ошарашило.

Теперь это твоя новая семья.

Больше тебе не о чем беспокоиться.

За этими словами жалостливые взгляды говорили им: «Как было, так всё и будет, вы не сможете этого изменить» - и затаскивали их в паутину своей власти.

Может, потому что Рики был тогда совсем маленьким или из-за серии медицинских процедур, называвшихся «консультации», воспоминания его о том времени были спутанными и мутными, поблекнув в тумане времени. Он едва мог вспомнить лица соседей по блоку – парней от шести до одиннадцати лет; так почему же он тогда так ясно помнил лица друзей, которые у него там были?..

Светловолосая Айре. Иссиня-чёрные волосы и льдисто-голубые глаза Лин. Шейла – с огненно-рыжими волосами и янтарными глазами. У Гила белоснежные волосы и красные глаза. Хэлс – светлые волосы медвяного оттенка, а глаза карие. Рэйвен – серебристые волосы и серые глаза. И сколько бы лет ни прошло, эти лица были в его памяти вечно молоды.

К тому моменту, как Рики покинул Попечительский Центр, их осталось всего пятеро.

Женщины, способные к деторождению в будущем, становились общественной собственностью Центра. Им нечего было желать. Что бы ни было на душе и на сердце, так или иначе дорога им лежала прямиком в новую семью, которой был Центр, и они становились её членами.

По этому поводу Рэйвен говорил, мол, никчёмные мальчишки сюда попадают, цепляясь за павлиньи хвосты девчонок.

Рики оказался единственным, кто дожил до сегодняшнего дня.

Окружающая их реальность давила таким стрессом и жестокими стычками, что легко сломила Хэлса, Гила и Рэйвена. Слишком много в них было бунтарства для Центра, где ты по рукам и ногам должен быть связан «равенством» со всеми кругом.

- Смотри, не кончи, как я. Обещай мне. – Хэлс был ровесником Айре. Он сжимал руки Рики, в глазах стояли слёзы.

- И я совсем разбит, - были прощальные слова Рэйвена. Голос его надломился, глаза остекленели.

- Я уж точно не буду, как они! – Заявил Гил. Но лицо его было усталым и выражало чудовищное напряжение. – Прости меня… прости меня, Рики. Я пытался… я пытался, но… - голос его угас.

Рики схватил друга за руку. Гил всхлипнул и потянулся к нему. Он стонал и всхлипывал, и голос дрожал; он жался к Рики и руки были тонкими как тростинки – жалкое зрелище.

А Рики должен был сказать хоть что-то.

- Всё хорошо. Хорошо. Ты не обязан продолжать пытаться. - Он погладил тусклые секущиеся волосы.

На следующий день ему сказали, что Гил умер легко – словно задремал. Рики плакал тихо. Он ведь сказал Гилу, что можно перестать пытаться – разве не поэтому его воля к жизни истощилась, и нить оборвалась?..

Сердце его словно сжали тисками. Боль была нестерпимой. Гай обнял его:

- Ты ошибаешься, Рики. Ты просто поцеловал его перед сном. Он хотел, чтобы ты сказал ему, что можно, наконец, заснуть. И в конце концов он был счастлив.

Сначала один, затем другой, потом третий из его друзей скончались. Рики остался последним. Он не знал, считать ли, что ему везёт, или нет. Но так или иначе, Попечительский Центр за всю историю еще не видел такого бедокура. Первостатейный геморрой на задницах всех «мамок» и «сестёр».

А с другой стороны, Рики был благословен. Заточенный в этом пристанище хитрости и лжи, он оказался везучим настолько, что отыскал там единственного человека, который мог его понять – то был Гай.

За день до того, как им предстояло покинуть Центр, к ним пришла Айре.

- Рики, - сказала она, - запомни вот что: у тебя только две руки, чтоб удержать самые важные вещи в жизни. И как бы дорога ни была тебе третья, с ней придётся расстаться. Никогда не выпускай из рук то, что важно. Не допускай ошибки. Один раз упустишь – назад уже не вернёшь.

Девочек, как только у них начинались менструации, переводили в другое здание, и их после этого мало кто видел. Но так как на завтра они прощались с Центром, Айре получила разрешение и пришла его повидать.

Он не видел её довольно долго, и теперь она казалась совсем взрослой. С минуту Рики просто глазел на неё, ошеломленный. Вчерашняя девчонка стала почти неузнаваемой, великолепной молодой женщиной. В ней не было первобытной женской ауры; скорее казалось, что очаровательный ангел поднялся на небеса еще выше, в рай, и стал богиней.

Однажды, возможно, на спине её вырастут крылья, и она воспарит в облака вместе с Гилом и остальными. Видение это еще долго его преследовало.

Айре нежно обняла его – совсем как раньше.

Всегда помни… никогда не отпускай… не ошибись…

Искренность её слов тронула его до глубины души; чувства переполняли его сердце, но он не мог найти слов.

И с этим невыносимым прощальным объятием Айре пропала из его жизни навсегда.
Если следовать указанным маршрутом к главному порталу на максимально разрешенной скорости, путь до приграничного округа Лакун в системе Веран должен был занять три дня.

И всё это время Рики обращался с секс-куклами как с товаром. Не болтал попусту, всё выполнял по инструкции, без сучка, без задоринки.

Их сопровождали андроиды, обеспечивавшие круглосуточную охрану и обслуживание, так что у живых на корабле не было практически никаких забот. Но Рики не удавалось избавиться от неприятных мыслей. Единственное, что он мог противопоставить столь омерзительному уродству – это внешнее хладнокровие.

Процесс эволюции видов и загадки жизни давно уже не были в руках богов. И всё равно судьба оставалась несправедливой. Например, к овцам, не знавшим ничего, кроме того, что надо жить год за годом в стенах своей тюрьмы, делать, как говорят, и принимать всё, что подкинет им жизнь.

Другими словами, сожалений не было у того, у кого не было мечты.