Том 1
Том 1, глава 1

Темнота. Она простирается, насколько хватает глаз. Не слепая тьма, которая обрушивается непереносимой волной страха, но мутная темень, позволяющая рассмотреть размытые очертания окружающих предметов.

И тихо.

Запрограммированный на «всесезонный комфорт» кондиционер работает едва слышно. И всё же потоки горячего воздуха колеблются, нарушая безграничную власть этого неровного сумрака. Они движутся неспешно, словно густая плотная масса.

Потом послышался тихий шорох простыней с кровати, стоящей посередине комнаты. Тени колыхались туда-сюда, разбиваясь о волны лихорадочного жара, поднимавшегося из глубокого колодца тишины. Тени качались влево и вправо, внезапно замирая неподвижно. Тот, что был на кровати, метался, не зная покоя, одолеваемый бессонницей.

Или, напротив, одержимый дурным сном?

Впрочем, нет. Дело было не в том, что он не мог улечься в кровать – он не мог с неё встать.

Запястья его были крепко скованы над головой, вытянутые руки подрагивали от напряжения. В отчаянном сопротивлении он сжимал кулаки.

Он должен освободиться, любой ценой. Однако для обладателя столь неукротимого духа он вырывался будто бы нехотя.

Вероятно, он сдался или уже устал бороться. Выражение его лица оставалось неясным, хотя с губ то и дело срывался надрывный стон, словно у него не осталось больше сил терпеть.

Его прикованное тело извивалось, силясь сдержать то, что бесконтрольно рвалось изнутри, заставляя отчаянно сжимать зубы в попытке противиться.

В этих звуках слышались отголоски поэзии. И тот, кто слушал, почти мог уловить в их глубине оттенки удовлетворенных вздохов, полных глубокой страсти.

– Сукин-ты-сын! Ты…

Слова застревали у него в горле, дыхание сбивалось, губы дрожали, бешеный пульс бился прямо в гортань. Он знал, что вырывавшиеся у него проклятья, уносившиеся во тьму, как яд – будут лишь разъедать его плоть. И всё же ругани не было конца.

– Чёртов-сукин…!

Катившиеся без всякого стыда слёзы ослабляли его волю, попирая гордость. И он наказывал себя, закусывая нижнюю губу до крови.

Но как бы он ни кричал, единственным, кто слышал эти крики, оставался он сам. Его пронзило осознание того, что даже если он во весь голос станет звать на помощь – никто не услышит. Ведь вопреки роскошной обстановке, комната, где он был прикован, являла собой не что иное, как тюремную камеру.

Сколько прошло с тех пор, как ему вкололи афродизиак? Он совершенно потерял чувство времени. Может, всего минут десять, хотя вероятнее – битый час. Тупая боль, не переставая, билась в череп.

Мышцы в паху были напряжены до изнеможения, его скручивали судороги – до самых кончиков пальцев ног. Дыхание было рваное, из горла непроизвольно вырывались мольбы об освобождении. От болезненной эрекции по грозящим лопнуть венам струилась тупая сладкая боль, охватывающая горящий огнём член и измученные бёдра. Тело просило освобождения! Больше он не мог сдерживаться!

Попытки контролировать себя лишь усиливали агонию. От этого казалось, что член сейчас взорвется. Взгляд заволокла красная пелена. Поднимаясь снизу вверх, судороги грозили сломать ему хребет.

Кольцо, надетое на член у самого основания, не давало кончить. Физически.

– Сукин ты сын! – он сплюнул, хотя губы дрожали. Почти теряя сознание, он повторял снова и снова: – Чёрт, чёрт, чёрт!

Он не знал другого способа спастись от жгучей пытки, в которую превратилось даже само дыхание.

Тогда дверь открылась, отъехав справа налево. Всецело поглощенный болью, пронизывающей его до костей, он не заметил, как Тот вошел в комнату.

Он подошел к Пленнику осторожным шагом, двигаясь с плавной грацией хищника. Пушистый ковёр поглощал шум Его шагов. Он молча щёлкнул выключателем у кровати: комната наполнилась мягким светом. После заточения в темноте неяркий свет чуть не ослепил Пленника. Даже мгновенно сощурившиеся глаза не сразу привыкли к освещению. И когда взгляд сфокусировался на поразительно хладнокровном, красивом, но безжалостном лице Того, у которого, казалось, нет ни тени уязвимости, из глаз Пленника брызнули слёзы. Его воля и терпение, натянутые до предела, мгновенно лопнули пред Его ликом.

– Ну, как у нас дела? Держишься молодцом? – голос был лишь немногим холоднее безразличного выражения Его лица. Любому услышавшему оставалось бы только покориться этому голосу, наполненному уверенностью пополам с жестокостью, которые свойственны лишь тем, кто привык отдавать приказы.

– Хватит уже! – взмолился Пленник, задыхаясь и глотая слёзы, когда тело выгнулось в очередной судороге.

Ни один мускул не дрогнул на лице Того:

– Я тебе предлагал на выбор любого другого. Но я не разрешал тебе трахать какую-то сучку!

Несоответствие Его беспечного тона и взгляда, ледяного, как смерть, пугало.

– В конце концов, ты знал, что Мимее нашли пару. Разве нет? Даже Рауль в бешенстве. Он говорит, что ты всё испортил. Вот и получаешь по заслугам.

Пленнику оставалось только лежать, пытаясь перехватить дыхание в ответ на эти размеренные, но жесткие слова.

– Твоё тщеславие действительно убедило тебя, будто ты можешь заполучить Мимею? Пусть даже и так. И ты просто играл в Казанову. Но ты должен знать, что у этой игры свои правила, с которыми надо считаться.

Из-за Его спины послышался дрожащий женский голос, разнесшийся по комнате:

– Это была не игра!

Пленник дёрнулся от этого голоса, как от пощёчины. Глаза его расширились в изумлении, когда он увидел Мимею, явившуюся в открытую, после стольких тайных встреч.

– Она настояла на встрече с тобой и слышать не хотела отказов. Говорят, любовь слепа. Но вы двое, кажется, не понимаете: это не вам решать. Так что давай сейчас услышим всё из первых уст.

«Что услышим?» – спрашивал Пленник взглядом из-под дрожащих ресниц, уже начиная смутно догадываться, что Тот скажет дальше.

– Что отношений никогда не было – ты сам это говорил. Если не Мимея – подошло бы любое другое тёплое тело. Тебе было просто интересно, потому что это – самка.

По хребту Пленника поползло новое чувство – не всё возрастающие волны наслаждения, а холодное, тёмное отчаянье.

– Если есть свободная дырка, в которую можно воткнуть свой горячий член, то совершенно не важно, чья она. Разве не ты это говорил?

Он не терпел, чтобы с ним спорили. Угроза, таившаяся в полутонах Его голоса, подавляла здравый смысл. Лицо Пленника застыло, он с трудом сделал вдох и тяжело сглотнул.

Но прежде чем он сумел заставить свои дрожащие губы ответить, заговорила женщина:

– Это ложь! Они все против нас, пытаются разрушить нашу любовь! – голос зазвучал громче, и она укоризненно посмотрела на Него. Для Мимеи человек, имевший право распоряжаться её любимым по своему усмотрению, был скорее соперником, нежели символом абсолютной власти. – Ты хоть знаешь, кого Рауль назначил моим партнёром?! Джена! Наверное, потому что родословная хорошая, – то, как дрожал её голос, и то, как девушка глотала слова, выдавало её отчаянье. – А я не хочу! У него на морде написано, что он извращенец. А мне придётся обнимать его… и носить его ребенка… Меня от этого тошнит!

Женская гордость не должна была ей этого позволять, но через секунду она уже обращалась к Пленнику с болезненной мольбой:

– Ты же не такой, как все, правда?! Ведь ты любишь только меня, разве нет?!

Но Пленник не слышал и половины её слов. Все силы уходили на то, чтобы не стонать в голос и контролировать своё тело, чтоб не метаться по кровати во время разговора. Единственное, что он понял из слов Мимеи: об их тайных свиданиях стало известно, и это грозит ей наказанием.

Впрочем, когда всё всплыло, даже сверстники, те, кто разделял с ними положение, радостно подключились к осуждению: «Нам не нужен парень, который запал на бракованную «принцессу» из Академии». А про Мимею говорили: «У неё нет вкуса, раз она запала на такой кусок мусора». Так говорили за их спинами. Она – предмет зависти, продукт высшего качества, произведенный Академией, и он – рожденный и выросший среди отребья.

Но Мимея знала. Продираясь сквозь бесконечные насмешки, отмахиваясь от хлёстких пощёчин общественного порицания, игнорируя острые, как кинжалы, уничижительные взгляды, она одна – из всех – понимала, что это за редкий тип.

Несмотря на достоинства его родословной (или отсутствие оных), несмотря на его красоту (или её отсутствие), несмотря на его преступное прошлое (или отсутствие такового) – уникальность этого существа завораживала. К добру ли, к худу ли, а здесь природная самобытность, которую он полагал нерушимой, уничтожалась без всякой пощады.

Мимея с самого начала знала, что будет: ложь, изо дня в день разделяющая их, притворство манерной безразличности, блеск души из-под стеклянного колпака.

Из всех их сверстников он был самым красивым. А мерзкие и жестокие слухи, чёрная зависть и интриги были ему нипочём. Его речь и поведение оставались диковатыми и резкими, а дух противоречия не давал просто спокойно жить. И при этом все его действия были осмысленны. Он один достиг собственного эталона «чистоты».

И поэтому Мимея хотела его, несмотря ни на что. Они оба были птицами в клетках. Но ей так хотелось верить, что их союз может привести к чему-то новому.

Поэтому она тянулась к нему, дразнила его поцелуями, бросалась обнимать и так страстно желала ощутить их тела единым целым – ведь тогда он будет принадлежать ей и только ей. Вот такими были её хрупкие, наивные мечты.

Несмотря на его подчеркнуто резкое и грубое обращение со всеми, до недавнего времени на неё он смотрел самым нежным взглядом на свете. Теперь же он лишь отвернулся без всяких объяснений. Это было совершенно невозможно выносить. Его молчание вызывало у Мимеи оторопелое изумление:

– Почему ты молчишь?

Реальность оказалась ужасна: он не желал её видеть. Какова цена жизни в невидимых цепях? Рабской жизни?

Сутолока мыслей не укладывалась в голове. Не в силах больше этого выносить, она выкрикнула на грани истерики:

– Почему ты на меня не смотришь?! Скажи что-нибудь!

Девушка подняла глаза и сжала губы, зная, что он не ответит на этот взгляд. В одну секунду пред ней предстал безобразный лик невероятного предательства – всё в отвернувшемся Пленнике, не желавшем даже защититься от обвинений, как пристало мужчине. Не было слов, чтобы выразить ярость, сжигавшую её.

«Ну, вот и конец», – подумал Пленник.

– Трус! – на грани крика выплюнула Мимея.

Это отозвалось рвущей, жгучей болью в спине, словно по ней прошлись шипастым кнутом. Он еще сильнее закусил губу. Во рту стал ощущаться вкус крови, боль смешалась с убийственным ядовитым жаром, выжигая грудь. Руки и ноги окаменели, а сквозь стиснутые зубы прорвался то ли стон, то ли всхлип – он сам не знал, что.

У него за спиной Мимея отвернулась, губы её дрожали.

– И ты, надо полагать, усвоил пару полезных уроков? – убедившись, что девушка торопливо направилась к двери, Тот присел на край кровати. Он не торопился. – Этот вывод был очевиден с самого начала, – мягко сказал Он. Затем откинул одеяло и оглядел обнаженное тело ещё не окончательно возмужавшего юноши. Гармоничная симметрия этого тела, и то, как оно изгибалось в агонии наслаждения, лишь усиливало Его жестокость.

Взгляд заскользил по наготе Пленника. В холодных спокойных глазах не отразилось возбуждение, пульс не участился, и только когда этот безжалостный взгляд добрался до промежности Пленника, лицо Его слегка потемнело.

Твёрдый, до предела возбужденный член лучше всяких слов выражал безмолвный крик Пленника своему палачу: «Я хочу кончить! Дай мне кончить!»

– Хочешь кончить? – ласково прошептал Он.

У пленника перехватило дыхание. Губы его дрожали, в глазах стояли слёзы и читалась мольба. Он с трудом заставил себя кивнуть – раз и еще раз.

Когда Тот ловко развёл его ноги в стороны, юноша сделал глубокий вдох, на секунду поверив, что сейчас освободится от этой безумной пытки.

Однако в ответ на такой скороспелый оптимизм Тот не удостоил даже взглядом набухший, абсолютно готовый член – осторожно коснулся пальцами внутренней поверхности бедра, а затем скользнул вверх, в щель между ягодиц.

– Ты без моего разрешения спал с Мимеей. И действительно думал, что тебе всё сойдёт с рук после того, как это стало известно?

Вот теперь в глазах Пленника мелькнул настоящий страх.

Он как всегда был невозмутим – до полной бесчувственности. Даже голос Его всегда оставался бесстрастным. Но за этой маской скрывалось лицо безжалостного палача. И Пленнику это было известно лучше, чем кому-либо.

Поэтому он и не взывал к милосердию, вопрошая: «Почему?»

Заводя отношения с Мимеей, юноша проявил неповиновение, о чём Ему стало известно. Пленник опередил назначенного ей самца и втянулся в последовавшую аферу. Такое с любым могло случиться, но у него была причина так поступить.

Он любил Мимею. Её блистательную внешность. Её чистое, взлелеянное высокомерие. Её незнание настоящего мира, с которым она не соприкасалась вне пределов определенного ей места в жизни. Мягкость её кожи, каждый раз как она касалась его. Ему нравилось в девушке всё.

Она относилась к нему совсем не как другие, без предрассудков, и была его единственным другом. Мимея принимала все его бродяжьи привычки за личные качества, а его самого – за настоящего человека. И всё же он знал, во что выльется им этот короткий «медовый месяц». Но каждый раз, как они обращались друг к другу «любимая», «любимый» – в этом крылся особый тайный восторг от осознания, что он предал Того.

Причиной этому была золотая клетка, которой Пленник никогда не желал. Диковатого ребенка, который в жизни никогда не лизал ничьих сапог и не знал другой правды, кроме кровью и потом заработанного самоуважения, здесь неминуемо душила клаустрофобия.

И чем дальше, тем хуже. Иначе и быть не могло. Он словно разваливался на части, загнивая изнутри, и это его убивало. Спалив свою израненную гордость и бросив пепел на ветер, униженно подчинившись Ему, он уничтожит себя.

Вот потому-то, даже когда правда вышла наружу, парень принял это как должное. Хотя он и чувствовал вину перед Ним, и вдвойне – перед Мимеей.

Но сейчас… Сейчас ему стало страшно.

– С Мимеей было… Мы это сделали… только один раз…

Он знал: Того не удовлетворит столь нелепое оправдание, но также с ужасом понимал, что хоть какое-то объяснение дать придётся.

– Мне всё равно – один раз или сто. То, что ты держал её в объятьях – уже достаточная причина.

Кончик его пальца, дразня, пополз к анусу. Пленника передёрнуло. Теперь не только напряженный до боли член, но и всё внутри него содрогалось от невероятного наслаждения. Хотя обычно до такого состояния его могли довести лишь долгие предварительные ласки.

Словно желая убедиться в том, что юноша уже находится почти в бессознательном состоянии, Он легонько погладил кончиками пальцев вход.

– Вот так тебе больше всего нравится…

«Нет!»

Но тело предало Пленника прежде, чем он смог сказать хоть слово. И осознание того, что он не в силах противиться, испугало его еще больше. Мурашки побежали по коже, и плоть отдалась на волю острого, как тысячи иголок, экстаза.

Тот медленно ввёл палец внутрь и стал дразнить Пленника неторопливыми волнообразными движениями. У юноши вырвался глухой гортанный стон, и всё тело бесконтрольно дёрнулось.

– Что, всё ещё пытаешься спасти свою гордость? Можешь громко повизжать – для разнообразия.

Голос Его был словно вечная мерзлота, и это настолько отличалось от присущего Ему безразличия, что от одного этого Пленник уже немел от ужаса. С каждым движением Его пальца одна волна сладострастия накатывала за другой, посылая по телу беспомощную расслабленность.

Полубессознательно Пленник попытался сжать ягодицы, но вместо того, чтобы противиться проникновению, тело плотнее обхватило палец, стремясь ощутить его глубже, со всё возрастающим наслаждением. Бёдра стали рефлекторно двигаться вперёд – красиво, бесстыдно, отчаянно.

И всё же…

Даже этого Ему показалось мало – Он наклонился и провёл языком по мочке уха Пленника:

– Вот так. Хороший мальчик.

– И-иии, – у юноши вырвался короткий вскрик, и тело выгнулось дугой. Лёгкое покалывание в позвоночнике внезапно сменилось резкими и сильными уколами, пронзавшими его с ног до головы. Прикованные руки и ноги затрясло судорогой.

Словно в отместку, Тот двинул палец еще глубже, и Пленника до мозга костей пронзили раскаленные иглы. Он задыхался, чувствуя, будто все кровеносные сосуды готовы взорваться в нём одновременно – от опухшего члена до напряженных сосков.

Обморок спас бы от этой невыносимой агонии, но Тот не давал ему скатиться в забытьё, каждый раз заставляя вовремя сделать вдох, но всё еще не давая кончить. Играя пальцами, разыскивая самые чувствительные точки внутри него, Он ввергал его в беспамятство абсолютной похоти.

– Аааах… ааа… хннн…

Неровное дыхание Пленника рвалось из горла, губы дрожали. Он резко вскидывал бёдра, но на кончике члена сверкнула лишь крохотная капля влаги – и ни намёка на облегчение.

– Аааагрх!

С каждым его стоном, всё больше походившим на крик, волна обжигающего жара скатывалась по телу к увлажнившемуся члену. Такова была невообразимая жестокость Его увертюры.

Он безжалостно терзал соски юноши, пока они не приобрели острую чувствительность. Затем потянулся к головке члена, дразня кончиками пальцев – и Пленник взвыл в голос. К первому пальцу добавился второй, растягивая отверстие шире.

– Ии-йааааа…

По лицу парня текли слёзы, на рваном дыхании, выплёвывая почти бессвязные слова, он взмолился:

– Прошу… хватит… не… это не… повторится-ааа!

Он просил – умолял – о прощении. Больше никогда. Никогда. Он больше никогда так не сделает!

Пощады!

Эти искренние слова срывались с его потерявших чувствительность губ снова и снова, словно в горячечном бреду. И тогда Тот снова прошептал ему на ухо:

– Я дам тебе кончить. Столько раз, сколько тебе понадобится. До тех пор, пока ты не пожалеешь, что обнял Мимею.

А затем с несравненным бесчувственным спокойствием провозгласил приговор, пропитанный сводящей с ума тьмой:

– Ты мой пэт. Запомни раз и навсегда.

Синие глаза Его были так неимоверно красивы, что любой бы замер в благоговении. Но в этот момент в них мелькнул отблеск льдистого пламени – может статься, то был блик ярости, уязвленной гордости, а, быть может, тень одержимости.

Неважно, что из этого верно. Потому как сам Он знал: в основе надменных обвинений лежал тёмный, запутанный клубок Его извращённой ревности к Мимее.


Том 1, глава 2

Мидас. Город греха. Калигула, презирающий тихие, спокойные полночные часы.

Или Мефистофель, преисполненный злобы и превосходящий в этом дьявола. Воплощение Шангри-Ла, поднимающей полы своего яркого кимоно и с распутным смехом совращавшей живых.

В Мидасе разлагающиеся нравы, души и разум были на каждом шагу, стекались в гнилое болото – и правили тьмой, неподвластной никаким иным законам.

Вот потому Мидас и называли Кварталами Утех. Печально известный город появился на окраине центральной метрополии Танагуры, управляемой Лямбдой-3000 – гигантским универсальным суперкомпьютером, более известным как Юпитер. Всё в пределах его досягаемости служило единственной цели – получать удовольствие – с учётом желаний и потребностей смертной плоти. Казино, бары, бордели – любое развлечение.

В пределах Мидаса понятий морали и табу просто не существовало. Лишь вспышки ночей, сладострастных, похотливых, полных тайных желаний и возможности их осуществить. Шумные, яркие часы – калейдоскопом до самого рассвета.

Однако под блестящим фасадом скрывался иной, куда более неприглядный лик – гротескный образ Мидаса, бесконечно сервирующего банкетные столы наслаждений простыми инстинктами, сплетенными с оголёнными человеческими желаниями.

Бесконечные, соблазнительные и заманчивые лучи света лились сквозь мрак, и в этом сиянии набитые, как кильки в банку, толпы бесхребетных живых вяло извивались в тепловатой жиже бытия. Жадное дыхание Мидаса вилось, обволакивая руки и ноги человека, афродизиаком размягчая сознание, превращая сердце и разум в желе.

Но стоило пересечь два концентрических кольца, составлявших самую душу Мидаса – Зону-1, Лхаса, и Зону-2, Флэр – как дурман постепенно спадал.

Примерно так же быстро, как остывал ночной ветер, менялся и городской пейзаж.

На окраине Мидаса находилась Специальная Автономная Зона-9 – Керес. «Задница» Мидаса, трущобы. Даже хозяева Кварталов Утех неодобрительно хмурились и не пересекали его границ.

Не было ни высокой нерушимой стены, разграничивающей Зоны, ни лазеров, отслеживающих лазутчиков и перебежчиков. И тем не менее, линии, отделявшие «там» от «здесь», были отмечены весьма резкой сменой окружающего, очевидной каждому, кто не слеп.

На обломках утонувших в мусоре улиц не было и следа человеческого обитания. Стоит ли говорить, что свет неоновых огней Мидаса сюда не доставал, разливаясь где-то на другом краю вселенной. А здешним постройкам доставались лишь грязные коричневатые блики.

Их нелепый вид заставлял предположить, что безразличное течение времени нарушилось, смешав будущее и прошлое самым неожиданным образом.

Этих пределов не достигали ни бездумная страсть Кварталов Утех, ни кокетливые голоса, преисполненные лести – всё это разбивалось еще на подступах к пустоши о стену зловещих блеклых цветов.

Керес давал прибежище грязи, осыпавшейся с сапог идущих по пути этого века. Даже попытки вычистить эти мусорные кучи уже давненько не предпринимались. А все потуги к самоотречению и самоочищению, которые могли бы снова собрать воедино людей как общество, на корню умирали, толком не родившись.

Если здесь и раздавались звуки, то это были сдавленные возгласы недовольства или вздохи отчаянья. День и ночь здесь несли тошнотворный дух тлена и смерти. Уже ничто не могло облагодетельствовать отравленную землю, людей и сам город. Под постоянной моросью презрения людские мечты загнивали, разлагались и гибли в трущобах.

Для жителей Кереса центральная метрополия Танагуры, где всё всегда было и до скончания веков будет в полном порядке, казалась недостижимо далекой. Невообразимый, совершенно иной мир. Их не допускали даже лизать сапоги Мидаса, тщеславного тирана, повелевающего ночью.

Они жили здесь, имея лишь жестокую реальность настоящего и призрачные мечты о прошлом. Им никто никогда не обещал в жизни розового сада.



В тот день тяжелые низкие облака скользили по небу неожиданно быстро. С утра погода была еще ничего, а вот к полудню совершенно испортилась. Внезапный дождь за десять минут превратился в сильнейшую грозу.

Струи воды беспрерывно бились о землю, словно стремясь полностью смыть трущобы с лица земли. Канализационные стоки заваленных мусором улиц засорились, и, не имея возможности стекать туда, вода неслась бушующим потоком, смывая всё на своём пути.



Потом настала ночь.

Растеряв всю ярость и унесясь прочь, гроза оставила за собой небо, проклюнувшееся звёздами. Только в такую ночь привычно глухая темнота казалась странно свежей и чистой.

Стало прохладно. Из-за грозы местная молодёжь была вынуждена коротать дневные часы по своим норам. Теперь же они деловито взялись греться.

Наливали алкоголь, трахались по паре раз, помогая делу наркотой. В общем, не было ничего необычного в ребятах из здешних шаек, слонявшихся по территории, бивших друг другу морды и встревавших в неприятности.

Власть в Зоне-9 менялась постоянно, но, как вопреки щедро вылитому гербициду, пробившийся после дождей новый сорный побег не несет ни искры, ни запала – так слухи о переворотах и внутренних стычках никто всерьёз не воспринимал. Столкновения между бандами не выходили на уровень «битвы Великих Полководцев».

Громил и крутых парней было здесь хоть отбавляй, но ни у кого не хватало силы воли и харизмы, чтоб поставить их в строй и начать завоевания. В конце концов, нельзя отрицать, что эти «мышиные войны» жестокостью своей были обязаны полнейшему упадку общественного порядка в трущобах.



В последнее время война за лидерство шла между бандами Джикс (эдакое новое поколение Гипердеток) и Бешеными Псами Мэддокса, стремящимися вернуть утраченные позиции. Поговаривали, что это битва между старым и новым режимами, а потому все более-менее наделенные силой третьи стороны стояли пока поодаль, выжидая удачного момента для удара.

И так продолжалось уже почти четыре года. Вместо того, чтоб поставить на карту свою жизнь, веру и просто нужное им, нынешние вояки довольствовались собиранием крошек, раз за разом убеждаясь во всеобщем нейтралитете, причиной которому была всеобщая же бесхребетность. И так повсеместно.

В прежние времена самыми крутыми в Зоне-9 были Бизоны, прибравшие к рукам территорию, где было разрешено оружие, которую называли Хот Крэком - Горячей Трещиной. Но на пике своего успеха они внезапно распались, и новый лидер пока не определился.

И вот теперь решалось дело между Джиксом и Мэддоксом.

– Осталось только выбрать время для coup de grâce[1], – хвастались трепачи. Но чтоб это осуществить, не хватало одной немаловажной детали – силы воли, которая вдохновит последователей и заставит их сплотиться.

Лишь однажды в трущобах был человек с такой харизмой. Мальчишка, в тринадцать лет выбравшийся из Детского Попечительского Центра Гардиан – без всякого особого положения и привилегий. И всё же, он удивительно быстро заработал известность в трущобах.

Виной тому, разумеется, была не внешность. Он не дрался без причины, ни перед кем не гнул спины и почти никому не доверял. Все, кто знал его, сходились во мнении, что это всё благодаря природе и силе его личности, намного превосходящей возраст паренька.

– Он просто Ваджра, – говорили они. – Ни перед чем не остановится.

В Мидасе все знали легенды о Ваджре – мифическом чудовище, демоне подземного мира (его еще называли Рагон или Грендель), уничтожителе душ. Хищная тварь, способная одним движением стальных челюстей с острыми, как бритвы, зубами откусить человеку руку или ногу. Страшная химера, поднимающаяся в воздух на четырёх крыльях, с иссиня-чёрной чешуёй.

С одной стороны, его звали Ваджрой из-за угольно-чёрных волос и обсидиановых глаз, редких даже в трущобах, и выдававших в нём полукровку.

С другой стороны – за бешеную ярость, которой никак нельзя было предположить за такой внешностью. И если закон джунглей заключается в том, что «выживает сильнейший», то для людей существовал закон «слабый ищет покровительства сильного и старается держаться к нему поближе».

Но он не обращал внимания на тех, кто откровенно подлизывался и щедро расточал ничего не значащие комплименты. И, даже завязавшись с кем-то, никогда не требовал «ответных услуг». Потому что рядом с ним всегда был его «спутник жизни», тот, кого можно было назвать «второй половинкой». Без преувеличений, кроме этого парня он ни на кого не смотрел.

С годами люди взрослеют, жизненные тяготы накапливаются; это так же верно, как и то, что есть люди, чей характер не зависит ни от возраста, ни от пола. Каждый шаг Рики изучался с неприкрытым интересом и любопытством, а ему до этого не было никакого дела.

И тем не менее, рука его, с благородной скромностью отмахивающаяся от искр славы, не знала ни сомнений, ни пощады. А круг очарованных его личностью продолжал расти. И неудивительно, что под его началом Бизоны мгновенно возвысились над всеми остальными.

А потом наступил день – словно гром раздался среди ясного неба, и Бизоны распались. Люди не верили, онемев от изумления. Их просто не стало, и всё.

Вариант был ровно один – говорили, что Рики от них ушел.

Почему? В чём причина?

По трущобам прокатилась волна шокирующий сплетен, а с ней – шквал непристойностей и раздутых слухов, подающихся как гипотезы. Но правда о развале Бизонов оставалась покрыта тайной.

Только он мог вести их вперёд. И какой бы ни была истинная причина распада, без огненного центра притяжения в лице Рики Бизоны просто перестали существовать. Они словно вымерли, превратившись в яркую городскую легенду.



С тех пор прошло почти четыре года. Основатели Бизонов постепенно собрались вместе и по-своему сплотились – хотя не сказать, чтобы слишком удачно – и это породило беспокойство.

Естественно, на протяжении этих лет множество претендентов пытались их подмять и присоединить к собственным уличным шайкам. Может, Бизоны и распались, но их присутствие всё еще ощущалось в воздухе, и молодые сорвиголовы, мечтая урвать себе хоть каплю их славы, непрестанно пытались их привлечь на свою сторону.

В то время, как некоторые втихую, а то и в открытую, объявляли себя бывшими членами Бизонов, экс-партнёр Рики и остальные «ветераны» банды от этого намеренно воздерживались, как бы щедро им ни расточали лесть. Ощутив однажды восторг, стоя плечом к плечу с Рики, бегая в его стае, они понимали, что никто и ничто не займёт его места.

Как стоячая вода со временем тухнет, так и проблемы менялись. Кто не справился с приливной волной нового времени, неизбежно отстал и вынужден был отправиться целовать задницу кому-то другому.

И в этом свете выбор бывших Бизонов определялся исключительно зовом сердца. Их былую славу безжалостно втоптали в пыль. Так что уже само по себе то, что они ни под кого не прогнулись, могло считаться достижением.

И всё же были те, для кого одно их присутствие уже являлось неуважением чистой воды. На данный момент к такой «ультра-правой» группе относились банды Джикса и Мэддокса. Джиксы из Гипердеток и Бешеные Псы Мэддокса. Как бы велика ни была их власть, как бы глубоко не простиралось влияние в трущобах, прочие группировки лишь пожимали плечами.

– С Бизонами им не сравниться!

– Позёры! Просто фальшивки!

Сравнение их с Бизонами вызывало всегда одну и ту же, ненавистную им, совершенно автоматическую реакцию.

Бизоны. Бизоны! Бизоны!

Без сомнений, ребятам, полагавшим себя ключевыми фигурами, удерживающими власть в трущобах, это имя стояло поперёк горла. Для них не имело смысла соревноваться с легендой, которая осталась от того, что некогда было. А потому они договорились раз и навсегда раздавить догнивающие остатки имени «Бизоны» и всё, что с ним связано.



Две луны, стоящие в зените, никогда еще не были так прекрасны, оттенив ночное небо своей контрастной яркостью.

– Ха… ха… ха…

Запыхавшись, Кирие прислонился лбом к растресканной стене здания на пустынной улочке и сделал тяжелый глубокий вдох. Он вышел из дома и отправился туда, где они обычно встречались, намереваясь пообщаться с кем-нибудь из приятелей. Так какого чёрта происходит?!

Сукины дети! Грёбаные, грязные…

Нападавшие выпрыгнули словно из ниоткуда. Он с грехом пополам закрылся от первого удара, а потом решил, что надо сваливать, и рванул, как сумасшедший, стараясь удрать от преследователей. И теперь понятия не имел, где находится.

Чёрт!

Сердце колотилось, как бешеное, а пот лил с Кирие ручьём. Из судорожно сжатых губ вырывались лишь невнятные обрывки гневной брани.

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

В таком состоянии ему только и оставалось, что сыпать проклятьями. Он вытер пот со лба. И вдруг, оглядываясь кругом, краем глаза он зацепил в темноте красноватую точку.

Он инстинктивно пригнулся, насторожившись, а потом выглянул из-за стены. И увидел во мраке кого-то, сидящего на обломках разрушенного здания напротив. Разбитая дорога терялась в густых тенях, освещённая лишь неверным голубоватым светом лун.

А красная точка, очевидно, была всего лишь огоньком зажженной сигареты. Какого хрена он себе думает, прикуривая в подобном месте?! Но только Кирие успел удивленно поднять брови, задавшись этим вопросом, как послышались приближающиеся шаги, эхом отдающиеся по переулку.

– Он там?

– Не-а. Похоже, удрал.

– А я те говорил, нефиг было засаду устраивать, надо было прямо его хватать и всё.

– Да что ты говоришь! Шустрый маленький ублюдок.

Голоса были высокие, мальчишеские, еще не ломающиеся, выдавая юный возраст своих обладателей. По размытым силуэтам видно было, что они раздраженно жестикулируют.

– Что теперь? Он нас видел.

Казалось, сам воздух вокруг них сгустился, напоённый страхом и ненавистью.

Кирие был один, их – несколько. И если его сейчас найдут, то один к десяти, что ему удастся выбраться из этой заварушки, не покалечившись. Понимая это, он отступил подальше в темноту, только сейчас сумев успокоить дыхание.

– Ну и что. Мы ему задали жару, и хватит, разве нет, э? А уж в другой раз раздумывать не будем, сразу выбьем из него всё дерьмо.

Кирие сжал кулаки и стиснул зубы, слушая это бахвальство. Умные ребятки. Парнишка и сам всего третий год как жил в колонии, но про банду Джикса говорили, что там одни подростки – все моложе пятнадцати. Иными словами, вчерашние дети, бесстрашные, еще не осознающие разницы между жизнью в Гардиан и в трущобах.



По той же причине Бизоны в своё время были ещё круче, ещё опасней, чем Джиксы. В тринадцать лет ребят выставили из Попечительского Центра. Нравилось им это или нет, а они оказались предоставлены сами себе, и выбора не было, кроме как подобрать сопли – да побыстрее.

Потому-то оставшиеся в живых члены банды были для Джиксов изрядной занозой в заднице. И они не упускали случая унизить бывших чемпионов, показывая, что они – всего лишь тень от былой славы знаменитой банды. И пока Бизоны существовали – хоть кто-то из них – всё, что делали Джиксы, сравнивалось с легендарным «посмертным образом».

А то, что Рики оставался так и не павшим идолом, лишь обостряло ситуацию. Выйдя из игры абсолютным победителем, он стал призраком и примером, с которым считались.

Впрочем, не важно, что было тогда. Теперь, даже если ты просто зависал с Бизонами, это означало перо под ребро в тёмной подворотне, и Кирие такое положение дел решительно надоело. А объяснять, что он просто случайно попал не на ту сторону, всё равно, что мёртвому припарки.

Ребята Джикса спать не будут, пока не выкосят всё, что осталось от Бизонов, на корню.

Один из сорвиголов наконец-то заметил парня, который спокойно курил, сидя на кирпичах.

– Эй, засранец! Ты что там делаешь?

Презрение и раздражение в словах выдавали досаду парня от того, что добыча ускользнула. А ответ оказался неожиданным:

– Тут посреди ночи детям не место. Быстро отъебитесь – и по домам.

Это прозвучало неожиданно властно, и за шутливым тоном скрывалось что-то, неприятно царапнувшее сознание бесстрашных ребят. Кирие помимо воли выдохнул:

– Вот идиот, а.

Он-то знал: перед ним ребята Джикса. И если этот парень нарывается с ними, то у него либо яйца должны быть стальные и размером с якоря, либо он величайший дурак на планете.

– Знал бы ты, с кем говоришь, старик, ты б дважды подумал, прежде чем рот свой открывать, – выдал парень, стремясь спасти уязвленную гордость члена банды. – А раз не знаешь, сейчас мы тебе объясним. Смотри, штаны не намочи! – и, всё еще чувствуя себя опущенным, решил вернуть должок: – Всё, поздно к мамочке бежать плакаться.

Теперь они решительно переключились на него. Для того, чтоб сбросить пар, этот парень был прекрасной мишенью:

– Да-да, ты сейчас раскрыл рот на банду Джикса.

– Джикса? – равнодушие в голосе парня граничило с разочарованием. – Извини, не знаю такого. Это он тебе пеленки меняет по ночам?

Даже не будь сарказма в голосе, сказано было так, что стало ясно: это не просто дурная шутка. Кирие совершенно обалдел. «Наверно, парень не в себе», – подумал он, и эти слова чуть не вырвались вместе с недоверчивым вздохом.

– Ты не в курсе? Не знаешь банду Джикса? Совсем тупой?

– Да ладно! Если он не знает, щас мы ему объясним.

– Точно, блядь. Сейчас он это всей шкурой поймёт!

Они уже орали в голос. И всё же парень заговорил снова:

– А я-то думал, что знаю трущобы. Оказывается, нет, – он не торопясь докурил.

– Спускайся, старик. Мы тебе щас затычку в рот вставим, а дырку новую сделаем.

– Ладно, ладно. Давайте поиграем. Время – деньги. – И он спрыгнул с горы обломков.

Свет от лазерного ножа вспорол темноту. Но вместо того, чтоб запаниковать и отшатнуться назад, парень лениво отступил в сторону, перехватил руку нападавшего и ударил вдогонку. А потом, воспользовавшись тем, что противник потерял равновесие, безжалостно добавил ногой с разворота.

Кругом словно потемнело. Не может быть. Чистое изумление. Не может этого быть! Они, наверное, спят.

Дело было совсем не в физическом превосходстве. Удивила такая точность в защите и нападении. Они подались назад, переводя дыхание. Джикс обычно делали так: выслеживали свою жертву, загоняли в угол и били, куда могли дотянуться. Они не мешкали. Если им и не хватало физической силы, они это компенсировали количеством: если кому и приходилось стонать от боли, по-детски плакать и просить пощады, уползая с поля боя покалеченным, так это жертве.

Но этот, казалось бы, хорошо отработанный план запросто похерил один-единственный парень.

Схоронившись в темноте, Кирие прошептал себе под нос:

– Ну ни хрена ж себе.

– Око за око – таков закон трущоб. И пока мы тут, то же самое относится к мясу и костям. – Парень бесстрастно выступил в пятно тусклого света от уличного фонаря, словно из-за тёмных кулис в свет прожектора. – И я закон чту. Если хотите драпать – сейчас самое время, – губы слегка изогнулись в улыбке: – Или будем продолжать, пока кровь не прольётся? – и он невесело рассмеялся.



Пятница. Вечер.

Лунная радуга, переливаясь, изогнулась в тихом глубоком ночном небе. В комнате разрушенного здания, служившей им убежищем и штаб-квартирой, ныне легендарные члены Бизонов бездумно коротали долгие унылые часы.

Когда-то давно эти парни прослыли бандитами, носясь по трущобам и переворачивая всё с ног на голову. Но сейчас они изменились и больше не рычали и не скалились в ответ на провокации. По крайней мере, так казалось сторонним наблюдателям.

Уровень безработицы в трущобах был почти абсолютным. С утра до вечера ребята только и делали, что следили за разборками банд, лишь изредка и ненадолго выбираясь куда-то на заработки. Если не обращать внимания на то, какую именно работу им приходилось выполнять, прокормиться, как «нормальные люди», было вполне возможно.

Здешние жители вообще не представляли себе жизненные стандарты «нормальных людей».

У человека, измотанного трудом до бессилия, может не быть ни мечтаний, ни желаний, но он всё равно будет хотеть есть. Пища – основополагающая потребность человека. В трущобах никто не претендовал на красиво сервированный обед из шести блюд, но и сдохнуть с голоду, как собака, никому не хотелось.

Разумеется, еда распределялась не равномерно, а в соответствии с усердностью труда. Ребята осознавали эту горькую истину намного скорее, чем им бы хотелось, – где-то к двадцати пяти, когда юношеский максимализм несколько притуплялся.



Передав по кругу бутылку «триппера», крепкого галлюциногенного напитка, Кирие помедлил и, словно внезапно что-то вспомнив, заговорил:

– Слышали, в Мидасе открывается рынок?

– Рынок? – удивившись, переспросил Сид. – В смысле, Пэт Аукцион?

Кирие коротко кивнул.

– Говорят, на сей раз все пэты – производства Академии. Всем так не терпится – аж из шкуры выпрыгивают, даже эти денежные мешки с Кана и Регины. Ходят слухи, что ставки будут в десять раз выше обычных.

Вот откуда он это знает? Все они держали нос по ветру, но Кирие всегда обо всём узнавал первым.

– Породистые и чистокровные, а? – проворчал Гай себе под нос.

– Ну и хрен с ними, нам-то какое дело, – отозвался Люк.

– Я, конечно, не сравниваю нас с этими академскими ничтожествами, но сдаётся мне – немного времени и денег, да если нас отмыть получше – то и мы будем ничем не хуже. Весь вопрос в отношении. А, Рики?

Кирие поднял на него глаза – от природы разного цвета, серый и синий – и засмеялся. Словно чтоб показать полнейшее отсутствие интереса, тот молча сделал глоток стаута. Кирие нахмурился от такой неприкрытой демонстрации безразличия. В конце концов, когда тебя на глазах у всех игнорируют – это похуже, чем если с тобой просто не согласны.

Хотя, конечно, поначалу Бизоны и отмахивались от него, точно от сопляка и аутсайдера, они никогда не оскорбляли его как Рики – словно пощёчину залепил.

Сукин ты…

Стиснув зубы, Кирие припомнил тот вечер, когда Гай нежданно-негаданно притащил Рики на их сходку. В первую секунду или две все так изумились, что онемели. А потом – в следующий миг – стали повторять его имя – странными, возбужденными и радостными голосами.

– Рики!..

– Рики?

– Они сказали «Рики»? Правда?

Кирие его узнал. Перед его взором предстал парень, чьи чёрные, как смоль, волосы и глаза вполне соответствовали стандартам продуктов, произведенных Академией. Когда-то его называли «Харизма трущоб».

Даже сейчас Кирие легко вспоминалось невыразимое, почти наркотическое чувство, овладевшее им, и всё из-за той ночи три дня назад. Этот образ словно въелся в сознание – будь то жестом удачи или судьбы, но бывший лидер Бизонов нос к носу столкнулся с ребятами, подчинявшимися Джиксу – тому самому Джиксу, который утверждал, что превзошел Бизонов! – и случайно им навалял.

Приходилось признать это «иронией судьбы». Нет, скорее, подарком. И вот он встретил эту легенду снова, хотя с той ночи думал, что больше никогда его не увидит, и пришел в глубочайший восторг – пожалуй, даже больше, чем кто-либо из Бизонов.

Но ведь он же не стал никому рассказывать, что с ним приключилось тогда. Так отчего же Рики оказал ему столь холодный приём? Может, потому что его, единственного из всех, он не знал раньше? Может, легендарного героя что-то тревожит, раз он с первых слов так на него накинулся?

Но даже если принять всё вышеперечисленное в расчет, Кирие это не утешало. В результате он замолк, оборвав разговор, и втянул голову в плечи. Он ничего не понимал! Кажется, Рики его за что-то невзлюбил, причём это чувство не покидало его с самой первой встречи. Может, кто-то ему что-нибудь уже успел нашептать? Но в лицо ведь никто ничего не говорил.

Однако суровый взгляд Рики, хлестнувший его острым краем, оставлял именно такое впечатление. Даже сарказм или открытая злоба были бы лучше – так можно хоть что-то ответить. Но Рики не давал слабины. Более того, он просто презирал Кирие, и паренька это в крайней степени не устраивало. Глаза его злобно сузились. Не обращая на это никакого внимания, Рики даже не попытался опустить взгляд, продолжая смотреть вдаль. Совершенно взбешенный, Кирие нахмурился, размышляя, как бы на это отреагировать.

И вот именно тогда, словно специально дождавшись момента, заговорил Гай:

– Что с тобой, Кирие? – сказал он негромко: – Хочешь себе ошейник с ярлычком?

Кирие с досады щёлкнул языком, упустив шанс высказаться. Пришлось вздохнуть, чтоб собраться с духом, и через силу выдавить смешок:

– Да, конечно. Только добавь к этому хозяина, который будет меня кормить и поить «Дублинским крепким», и я ему туфли до дыр залижу.

Вот эта фраза достала Рики до печёнок. Безразличное выражение лица сменилось холодным – настолько, что Кирие непроизвольно сжал кулаки и вздрогнул. По непонятным для него самого причинам, от жесткого взгляда Рики у парнишки кровь застыла в жилах. Когда он в полной мере прочувствовал неудовольствие Рики, его сдерживаемое раздражение наконец-то вырвалось наружу.

«Да что с этим сукиным сыном?!»

Молчаливый и холодный, как смерть, взгляд пригвоздил Кирие к месту, и, несмотря на душившую его обиду, он не смог сказать ни слова. Оставшееся чувство унижения от собственной неловкости грозило прожечь в нём дыру.

Тут Люк, сидевший справа, заулыбался и тихонько прошептал:

– Проснись, ублюдок тупой. Ты же не думаешь всерьез стать чьим-нибудь беспородным трущобным пэтом?

Никто не засмеялся. Потому что то была истинная правда – нечто такое, над чем не принято смеяться и язвить. Очевидно, стараясь разрядить атмосферу, тишину прервал Норрис, слегка раздосадованно протянув:

– Да ну их к чёрту. А что там с Джиксом и его болванами-мелюзгой?

– Да, кстати. Сам не знаю почему, но в последнее время они с нас прямо не слезают.

– А я слыхал, что на днях они таки налетели на парня, который их хорошенько взгрел. – Спокойно пустив эту информацию в качестве слуха, Кирие украдкой кинул взгляд на Рики.

Тот даже ухом не повёл.

– Ну и поделом им. В любом случае, надо бы и нам кое-кому намылить шею. Для начала наведём порядок здесь, в округе.

Даже виду не подав, слышал он сказанное или нет, Рики опустил взгляд и допил стаут. Алкоголь отозвался на губах ощутимой горечью, покалывая на языке, и опьянение на этот раз было совсем не такое, как обычно. Ощущение было тяжелое, жёсткое и тёмное настолько, что описать сложно.

Наверное, просто показалось.

Рики медленно проглотил стаут, так и эдак прокручивая мысль в голове. Конечно, если хочешь промочить горло, лучше поискать спиртное, которое пьётся помягче, но это было лучшее, что тут можно раздобыть.

Он отстранился от разборок между бандами и установил некую дистанцию между собой и диковатыми подростками, сновавшими по Кварталам Утех в поисках развлечений и наживы. Но это не значит, будто он отошел от дел и начал вкалывать до седьмого пота, чтоб заработать на хлеб.

Из года в год всё больше молодых людей попадали в Зону-9, но трущобы, настоящие артерии Кереса, давно отвердели, и ни у кого из вновь прибывших не хватило бы сил вскрыть этот нарыв и выдавить инфекцию из жизненно важных органов.

Если у тебя нет богатого папочки, клянчить деньги будет не у кого. Для этих ребят, чья молодость была практически лишена радости и удовольствий, роскошные галлюциногенные вина были всего лишь бесплодной мечтой.

Мечтой. Даже тот стаут, который они сейчас пили. Три дня назад Люк где-то наткнулся на склад товара «вроде бы высокого класса» – но это не значит, что он успел снять пробу, чтоб удостовериться в качестве. Статут готовился на немаркированных стимуляторах. Самопал.

Пить его залпом, а не потихоньку, было рисковым делом. Если кому-то не везло, то результат был хуже, чем просто «неудачный приход». Хорошенько поблевав и покорчившись от боли, в конце концов бедняга задыхался до смерти.

Разумеется, это создало стауту дурную славу среди алкогольных наркотиков, и именно поэтому он так хорошо подходил жителям трущоб. Если кто-то «уезжал безвозвратно», то это был путь без денежных сборов и поворотов. Он отключался в наполненной фантазиями эйфории, губы шевелились, произнося обрывки слов, дыхание вырывалось из горла с сухим звуком, словно гравий, хрустящий под подошвой.

Стаут снимал непомерный груз с плеч ребят, у которых не было другого способа спустить напряжение. Впрочем, надо отдать им должное, огонь в их душах оставался негасимым, даже если всегда была вероятность, что тебя легко оттолкнут в сторону или урезонят короткой фразой: «Просто так по-скотски устроен мир».

Стаут освобождал их, хотя бы временно, от необходимости существовать. Им никто никогда не говорил, что не надо пить немаркированные галлюциногены, потому что это может быть опасно.

Разговор прервался, и наступившая тишина постепенно отдаляла их друг от друга. И тут Люку невесть с чего вожжа под хвост попала, он встрепенулся и сфокусировал взгляд на Рики:

– Да что с тобой, приятель?! Сидишь на жопе ровно и кривишься, пока этот задрот тебе хамит. Я сказал, что сказал – ты просто жалок!

Что-то таилось в его замутнённом взгляде, пока он скользил по телу Рики – так кошка языком вылизывает шерсть.

– Я, конечно, не хочу сказать, что ты превратился в старого пердуна, рассказывающего каждый день одни и те же старые истории…

Так бывало всегда. В голосе его появилась жесткость, а взгляд стал такой, что у него волосы должны бы зашевелиться. Рики списал всё это на стаут, который начал действовать, и не обратил на него внимания.

Сердцебиение медленно отмеряло время, постепенно возвращая сознание и силы в ослабевшее тело, заставляя руки и ноги дёргаться в странном причудливом ритме. Откинувшись на спинку дивана, Рики с удовольствием потянулся и глубоко вздохнул.

Парень закрыл глаза. Он ничего не видел, не слышал, а чувствовал только что-то сродни лёгкой дрёме. Тело его и душа предались гипнотическому оцепенению, всё более чарующему с каждым вдохом.

Темнота под закрытыми веками рассеялась, и когда пред его взором замельтешил цветной калейдоскоп, Рики утратил интерес ко всему окружающему, позволяя приятной расслабленности наполнить себя.

И тогда Гай, через плечо смотревший на него, уловил тень улыбки, скользнувшую по его лицу, словно след трёх потерянных лет, и опустил взгляд.



[1] coup de grâce (ku:də grɑ:s) (фр.) - завершающий смертельный удар


Том 1, глава 3

Трущобы – монстр, до костей сжирающий души молодых.

Должно быть, давным-давно кто-то так сказал – и все обитатели Зоны-9 на личном опыте знали, что это истинная правда. А те, кто пытался выбраться отсюда, сталкивались со столь глубоко укоренившимся презрением и с таким унижением, которые не всякий может даже представить.

Стареющие бродяги, заживо гниющие с бутылкой в руках. Ибо им ничего не оставалось, кроме как стареть – у них не было мечты. Это не хорошо и не плохо. Их единственное наследие – реальность, в которой они жили изо дня в день – была хуже того, чтобы лежать в земле.

Тем не менее, всех, кто пытался эту реальность изменить, обливали волной злословия. И обида от этого разъедала душу. Выхода не было.

Без мечты человек не может летать, а тот, кто не летал, не ведает страха падения. Даже надежды на перемены давно не осталось. Все это знали. И люди сами ломали себе крылья и выкидывали прочь, говоря, что, поступи они иначе, непременно умерли бы.

Реальность, стеной окружившая трущобы, была нерушима, мрак – непрогляден.

Неудивительно, что осмелившихся лезть через эту стену (даже если понимали, что их скинут вниз), в шутку называли «марсианами» – в честь римского бога войны. Те же, кто спивался до полного разложения личности, в приступах жалости к себе знали: за словом «марсиане» скрывается нечто – им самим заведомо не по плечу.

Рики, как скворец, всё время твердил одно и то же: «Однажды я выберусь из чёртовых трущоб». Он говорил это только Гаю, своему любовнику, своей второй половинке.

Все, кто бредил такими фантазиями и уходил прочь до него, вскоре возвращались с поникшими плечами и павшие духом. Рики без всякого страха верил в то, что говорил, и смело смотрел в будущее.

Однажды. Обязательно.



Четыре года назад.

Прошло три месяца с тех пор, как распались Бизоны, словно самолёт, развалившийся прямо в воздухе. Было давно уже за полночь, когда Рики, шатаясь, пролез сквозь дыру в стене, служившую входом в жилище Гая.

– Эй, как ты тут?

Он открыл дверь, и на Гая пахнуло перегаром так, что парень даже отвернулся. Обычно Рики пил, но не напивался, а сейчас от него разило, будто он с ног до головы облился самогоном.

Гая совершенно изумило, что он в таком виде. Брови хмуро сползлись к переносице даже прежде, чем он пригласил друга войти.

– Рики, что происходит?

Абсолютно не напрягаясь своим невменяемым состоянием, Рики наклонился вперёд, покачнувшись, и уголки губ поползли вверх.

– Маленький подарочек, – сказал он, сунув что-то Гаю в руки.

Парню случалось слышать, будто даже подделки спиртного под этой маркой стоили настолько астрономических денег – самому Господу Богу было бы дороговато – что уж говорить о настоящем? Он проглотил ком в горле.

– Где ты, чёрт побери, это взял? – спросил он хрипло.

Рики усмехнулся, пряча улыбку. Напиток мог быть настоящим, но с равным успехом он мог набраться и дешевого самопала. Гай никак не мог сообразить, что у друга на уме, глядя на его мокрые, неловкие губы. Чтоб немного прощупать почву, он осторожно спросил:

– Настроение у тебя хорошее. Ты где-то разжился?

Он сделал осторожный глоток, а Рики плюхнулся на кровать, как будто так и надо, и пробормотал:

– Ага, что-то в этом роде, – потом поднял тяжелый туманный взгляд и проговорил в нос:

– Но Роджер Ренна Вартан – тоже высший класс.

– Ты что, шутишь?

– А? Да я тут просто набрёл на такой редкий сорт, что даже не подумаешь о таком мечтать. Вот – зашел поделиться радостью. Чёрт, ты же не думаешь, будто я его украл, а?

С этими словами он весь сжался и неестественно, скрипуче захихикал. Не понятно было, чем вызван этот смех – опьянением или приступом кристально трезвой и как лёд холодной самоиронии – но Гай не смог подавить растущее предчувствие чего-то недоброго.

Если память ему не изменяла, это был чуть ли не первый раз, когда Рики сорвал крупный куш, шатаясь ночью по улицам Мидаса. Может, именно поэтому он так внезапно изменился.

Гай обшарил его карманы и обнаружил кипу проплаченных кредитных карт.

– Да тут больше, чем достаточно! Валим отсюда, пока тебе зеро не выпало!

Рики шутя хлопнул его по заднице.

– Леди Удача меня сегодня любит! А раз так – надо мне поиметь ее в ответ. Ты смывайся, Гай. А я еще разок сыграю. – Рики бесшабашно рассмеялся, встал и вышел. Больше в тот день Гай его не видел.



Тогда он не слишком обеспокоился. Хотя то, каким непривычно нервным был Рики, несколько выбивало из колеи. И всё же, от него в последнюю очередь можно было ждать какой-нибудь глупости. Гай был уверен: он пойдёт накачиваться дальше и найдёт какое-нибудь пойло, чтоб подгрузиться на всю ночь.

Но, думая об этом теперь, парень понимал: в тот момент началось что-то – случилось нечто такое, о чём Рики не собирался говорить ни единого слова.

Через месяц раздался гром среди ясного неба. Рики сказал:

– Гай, я ухожу из Бизонов.

Еще раньше, пока Бизоны не успели стать царями горы в трущобах, они взяли под защиту нескольких новичков, у которых в колониях не было ни связей, ни покровителей, а потому их бы в скорости живьём схарчили местные старожилы.

Сильные всегда пожирают слабых. Эти боролись – значит, существовали. Такова была простая закономерность силы в трущобах. Мир принадлежал сильным. А как иначе?

Те, кто побеждал и выходил в следующий тур битвы за выживание, получали возможность объявить себя правым. Льстецов и нытиков – за борт. Никому не доверять. К добру ли, к худу ли, но тех, кто не добыл себе места под солнцем, сожрут с костями.

Лучше стать сильным, чтоб тебя не поимели. Таков был закон трущоб. Даже если каждый по отдельности слаб, собравшись воедино, они представляли великую мощь. Если те, кто поодиночке бы пропал, соберутся вместе и будут работать сообща, то они установят свои порядки. И Рики стал для них катализатором и опорой.

– Держаться тише воды, ниже травы и просчитывать безопасные варианты без толку, – такова была нерушимая политика Рики с того самого дня, как он покинул Попечительский Центр. Однако он также говорил:

– Но это совершенно не значит, что я собираюсь бросаться под нож невесть из-за кого.

Не считая того, что он, в конце концов – когда другого выбора уже не осталось – решился-таки стать де-факто лидером Бизонов, ему не нужны были ни титулы, ни регалии.



Рики просто терпеть не мог тех, кто пытался скрутить ему руки. Или тех, у кого в перчатках скрывались металлические пластины. И еще надоедливых, льстивых прилипал. И мошенников, спасающих свою шкуру за счёт чужой беды.

Восторг его приспешников пылал белым пламенем; но чёрные глаза Рики никогда не загорались ответной страстью – за единственным исключением, которым был Гай. Несмотря на это, само его присутствие было словно колдовским, вводя всех в состояние эйфории.

И так Гай, потом Сид, затем Люк, и из-за него – Норрис, сплотились вокруг Рики, поддерживая трон его харизмы. У них были собственные желания. Они грезили своими мечтами. И еще все они стремились победить противников и стать главными в трущобах.

Но когда Рики «отрёкся от престола», по какой бы причине он это ни сделал, никто не захотел стать его преемником – вот почему Бизоны распались. Как казалось со стороны – они просто растворились в ночном воздухе, без всякого сопротивления.

Он поднялся в такую высь, куда даже ангелы не залетают. По трущобам пошла волна завистливых слухов – поговаривали, что Рики сорвал большой куш. Чуть погодя, когда все уже стали сомневаться, увидят ли его когда-нибудь снова, он вдруг появился с кучей дорогой выпивки, какой в трущобах никогда не видали.

Рики встречал поднявшийся шум с улыбкой, но взгляды, полные зависти и ревности, его ничуть не трогали. Скорее, наоборот. Гай, да и остальные, заметили в его чёрных глазах что-то неуловимое – проблеск голода, невероятного и неутолимого.

И, конечно, не только Гаю и Бизонам, но и всем кругом было интересно, откуда у него деньги.

– Йоу, Рики! Ты что же, прикормился на помойке у кого-то из этих богачей?

– Да брось. Кому по силам обуздать такого, как Рики?

– Ну а в чём же тогда дело?

Ему устраивали перекрёстные допросы, приправленные колким сарказмом и ядовитыми шуточками. Парень отделывался односложными уклончивыми ответами.

И дальше этого дело не шло. Даже теперь, когда они не были вместе по двадцать четыре часа семь дней в неделю, это был всё тот же Рики – и он получал свою обычную порцию антипатии и зависти.

Впрочем, нет.

Его угольно-чёрные волосы и обсидиановые глаза вместе с дикой аурой, скованной в тщедушном теле, стали намного ярче. Он освободился от обузы, которой стали для него Бизоны, и некоторым казалось, что тем самым он открыл великолепие своего истинного облика.

Никто не утруждался облечь эти мысли в слова, но все стали осознавать, что пропасть между ними самими и Рики уже стала непреодолимой. При этом полубессознательно они следили, чтобы щенячья зависть не повлияла на их мировоззрение и ни в коем случае не разорвала цепи, связующие их с Рики.

А Гай тревожился. Не как один из Бизонов, а как спутник Рики, который всегда был рядом.

– Эй, Рики. Ну серьёзно, не высовывайся ты так.

– А чего это ты вдруг на меня так смотришь?

– Ты мне зубы не заговаривай. Отвечай давай!

Гай бесился, потому что хотел быть для Рики камнем преткновения. Желал этого и надеялся, что так оно и будет. Но откуда тогда странное чувство раздражения? И ощущение, будто связывающие их нити рвутся одна за другой, а друг даже не в курсе его тревог?

Рики глубоко вздохнул и покорно заговорил:

– Ты знаешь, Гай, ведь возможности – они на каждом шагу не валяются. Особенно шансы вылезти на свет для таких ребят, как мы с тобой, – он чуть прикрыл глаза, замутнённые хмелем. – К примеру, стау