Автор играет с нами,
то есть, на самом деле, со мной.
Кто-то из нас - больной.


Бездарности нет красивей.
Цвет подворотен – синий.
Я хочу, чтобы все шлюхи в городе
ссали тебе на лицо.
Удобней быть подлецом.
Больной, извращённый и возбуждённый,
в грязной комнате,
вот что такое поэзия
двадцать первого века.
Это когда лезете
во внутренности человека.
В общем то хирургия –
кишки, дерьмо и скальпель.
Я, безусловно, предатель.
Я тебя ненавижу – Россия!
Вместе с твоими берёзами
и городами, где
весна начинает грозами
ебаную канитель.


Безразлично, которое время суток,
то есть, какой-нибудь промежуток
на циферблате, совсем безразличен.
И хотя он, конечно же, явно отличен
от других, что появятся много позже,
в чём-то они похожи.
Эта похожесть, предельно шатка -
у неё есть своя загадка.
Не будем же торопиться с ответом,
давай, лучше, этим летом
курить и бухать, и не думать вовсе
о том, о чём нас не просят.
Луна оказалась совсем раздетой
и небо, разорванной грязной газетой,
скомкано. Видимо так и надо.
Всё предопределено.
Так не выдерживает взгляда выбитое окно.


В купе уже засыпали,
в плацкарте бухали
и лапали девок.
И те, и другие не знали
зачем и куда они едут.
Я тоже не знал,
спать не хотелось.
Я был в вагонах, где лапали девок,
пили из горла водяру,
смеялись, когда хотелось
плакать и выть от отчаяния.
Но вместо этого мы все кричали
какую-то песню и пили водку,
запивая её минеральной водой.
Кто выходил из вагона уже не возвращался.
Никогда.


Время это растаявший лёд,
оно в лужу вселенной течёт.
Поэты об этом не говорят.
Это тот самый последовательный ряд
всей нашей жизни.


Двадцать четыре дороги,
выползают из города
в разные стороны.
по стране, в которой
мы живём, где мы вечером слушаем
как говорит на чужом языке
город с ножом в руке,
как распинается утро
на перекрёстках и площадях -
матом и разговорами
о следующей заработной плате.
Этот город как будто в платье
из паутины железных дорог,
из новостроек, окружающих центр
безупречного серого цвета.
Практически существуют только жертва
и палач. Наблюдатель и объект.
Плюс закон компенсации.
На границе у цивилизации
так было всегда и, наверное, будет.
Здесь
по шесть месяцев
холодно.
Двадцать четыре дороги по людям
выползают из этого города.


Из крана капала вода
и задавала ритм.
Внимание! говорит
бесконечность. Никто не слушал.
Перебивая друг друга, несли чепуху,
а ритм был идеальным.
Я вскочил и закричал:
– Заткнитесь суки!
Меня ударили в лицо,
связали руки,
делали вид, что меня просто нет.
– Ну, что вы! Очень примитивный поэт,
под явным влиянием Бродского,
Маяковского,
Рембо и Аполлинера.
Меня пиздили ногами. Для всеобщего примера
выставляли политиканом
или безграмотным наркоманом,
но из крана капала вода
и я слышал невиданный ритм
бесконечной вселенной.


Издайте сборник моих стихов,
а лучше идите нахуй.
Я, собственно, уже разговариваю с будущим,
и так далее.
Я не бегаю по редакциям, потому что они мне не нужны,
я пишу стихи для шпаны,
и девчонок из концлагерей,
которые будут всегда,
следовательно, когда
стыдливо
выговаривая моё имя
профессура будет считать цитаты -
у меня для них выгребная яма -
пусть не забывают,
что я ненавижу
любую причину – прямо.


Каждый убийца конечно художник,
даже если рисует мелко
и, в самом деле, ведь ножик
не бухгалтерская скрепка!
Моя учительница была такой же –
проверяла мои ощущения,
своей перекошенной рожей
вызывая одно отвращение.
Не замечая бирюзовой волны
неба, в окружении новостроек,
фабрик, заводов, тюрьмы,
телеграфных столбов, помоек…
– она лезла мне в душу,
наглая тварь…
в этом вся, правда!
Она хотела меня наебать
и если б у неё получилось,
была бы рада.
Я ударил её в лицо кулаком
и на нём появились знаки –
смирения и доброты,
а потом
меня выгнали из путяги.


Когда мои чувства,
всей своей стаей
распяты на CD-R-ах
магнитофонных лентах,
листах бумаги,
подлым обманом
кажется всё. И выходит
есть только право на ненависть.
Имеет смысл воевать
только с ветряными мельницами.
Полон рот слюны и низость
кажется совершенством -
крайностью чистоты,
а так называемая близость -
пустые мечты.
Ни с кем
не быть
вместе
вот любовь и ненависть.


Крайних условий гордость,
грязная, как мораль.
За то, что хотели вольность,
они получили сталь.
Деньги - свободу в бумаге ,
системы развитых культур.
Грязь фиолетовой радуги,
зависимость от купюр.
Действительность это абривиатура ;
полуфабрикаты стоят дешевле.
Постмодернизму дворовая культура -
петля на шею.


Надо резать горло,
чтобы целовать внутри.
Вырезать глаза и лизать
солёные леденцы.
Выбиваться в богатую сволочь
или толкать речь,
а если появятся деньги
надо их сразу жечь.
И если появится право
делать, что хочешь, знай –
вся жизнь это только расправа
или открытка. Рай
это просто облако,
оно ритуально рвётся.
Свобода стоит, так дорого,
что больше не продаётся.


Понять тебя, куда как, просто
и невозможно в то же время.
Хоть, я давно уже не верю
в ответы на вопросы,
я слушаю тебя и мне не важно
о чём
ты говоришь. Мне нравится, как горячо
горят твои глаза. Как страшно
становится, когда приснится старый сон,
что видел пару лет назад.
Вот точно так же;
ты говоришь о книгах или тряпках,
а я, испуганный, так внятно
вижу - говоришь не ты,
а время сквозь пространство.
И дело здесь не в тряпках или книгах -
придуманной, ненужной ерунде.
Тут дело в вечной красоте,
которая в твоих глазах застыла,
как у раскрашенной мадонны Рафаэля.
Всё дело в том, что ты любила,
а я в любовь уже не верил
и видел в ней лишь книжную мораль,
блевотину для телесериалов.
Но в миг, когда ты перестала говорить,
застыла даль
земли, небес и океанов.
И я простил тебе любовь.


Только мы имеем право отменять согласные.
Стихи всего лишь кайф.
Как музыка, архитектура, как живопись
и редкие, прекрасные минуты,
когда всё то, что называется культура -
хороший героин.
Всё остальное лицемерие и низость.
И эта близость к пониманию искусства,
всего лишь то, что называется приход
у наркоманов, но поэты,
которые умеют слушать век
всегда оказывались где-то
не там где каждый человек.
Они проваливались в яму
позорных рифм и пустоты стихосложения.
Но, ведь, стихи важнее всех людей!
О, дайте мне такую дозу,
чтоб ярче тысячи огней
сверкали строчки. Как угроза!
Я должен видеть это сам.
А я, как будто на коленях,
показываю небесам,
как тянутся мои видения
блестящей, разноцветной лентой.
Когда меня поставят к стенке
я буду им кричать, что это
так бесполезно, что едва
мне вышибут мозги -
мои несчастные, ужасные слова
кристаллизуются в стихи.


Восемь исписанных авторучек в месяц.
Лампа светит в лицо.
Сбоку от входа шатается воздух.
Здесь и сейчас!..
В этот момент... один из вас
мне крикнул в лицо
– Тебя здесь все
считают подлецом, грязной сволочью…
ты не заслуживаешь успеха, -
я стал, буквально, задыхаться от смеха,
а он продолжал,
– Таким как ты - время от времени
следует давать пизды.
– Что ж, я согласен!..
конечно…конечно…
в определённом смысле это полезно
каждому…
именно это, я имел в виду,
когда выдумывал на ходу
весь этот сборник…
втаптывал океаны в грязь,
бредил какими-то интервью,
убеждённый, что сразу
все страны стихами перекрою.
Назову их другими словами!
Вслед за Хлебниковым и Туфановым
обозначу их самыми главными!..
Оказалось, что много круче -
восемь исписанных авторучек.


Это жалкий запах духов
или встреча в чужом подъезде.
Разве это счастье, когда
из-за этого весело?
Это мир, точно мыльный пузырь,
или рифма из белых стихов.
И летает по небу пыль
в окружении облаков.
Это счастье, когда швырнут
очередную сплетню - похуй.
А вот когда зима,
это действительно плохо.


Это инстинкт.
И я повинуюсь
твоему великолепию улиц,
которые скользят под ногами.
Так оранжевыми кругами
расползается кровь на бумаге.
Хватит!
Я думал стихи - необходимость
и превратился в мишень,
в подонка, выцеживающего слова
в любых обстоятельствах.
Везде и всегда.
Кому это надо?
И для чего?
Я уже, блядь, не узнаю никого
и никому не верю,
точно прирученный волк,
скулящий перед твоей дверью.


Я всё время теряю свои авторучки
и убеждения, которые нельзя терять.
Нельзя оставаться без убеждений,
без них невозможно спать.
Но, сейчас, мне важней авторучка,
рифма прыгает, мешает уснуть,
вырастает гигантским деревом,
выражает секретную суть.


Я не хочу говорить словами.
Словами надо насиловать, а
лучше всего убивать.
Красивая девушка - это свинья.
Все остальные прячут
интимные части тела, тоску
или кровавый шухер рассвета,
и приставляют меня к виску
Маяковского пистолета.


Я по-прежнему пишу дурные слова,
а что делаешь ты?
Слушаешь музыку, читаешь книжку
или всё-таки думаешь обо мне?
Или с отчаяния привела пацана
и он тебя трахает. Ах, не надо.
Это всё лишнее.
У меня температура – тридцать восемь.
Здесь слишком поздно начинается лето
и слишком рано кончается осень.


Я тебя люблю, люблю, но скажи – зачем?
Мы с тобою в окружении этих стен.
Сотен глаз и бездны неба,
грязной синевы,
в окружении деревьев,
без листвы.
Как? Ведь по календарю весна, а на деле?
Мы точно сошли с ума
в самом начале недели.
Я тебя люблю, люблю, но скажи – зачем?
Мы с тобою в окружении этих стен.