…Это никогда не вернется…
Грустно осознавать, но то, что осталось в твоей памяти, никогда не вернется…
Наша станция, наше Царицыно, с раздолбанной платформой и скрежетом тополей, со свободным входом и выходом ,с гнусавыми криками диспетчеров в летнем мареве :"По третьему грузовой…",с запахом мазута и загаженными голубями скамейками… С темным кирпичным вокзалом и фонарями, которые знал еще Чехов, с холодным и гулким залом ожидания, где стояли деревянные диванчики 20-х годов и сквозь немытые окна были видны проносящиеся прыжками деревянные вагоны товарняков с открытыми почему-то дверями…
Она никогда не вернется.
Деревянная каланча, на которой неимоверно августовским вечером отражался немыслимо малиновый левитановский закат, и рыжие лучи прокалывали щели.Каланча, оттеняемая изумрудным тополем….
Она никогда не вернется.
И станционный склон , поросший лопухами и полынью…Полынный запах!Полынный рай! И косогор из одуванчиков, колышущихся в такт проходящей электричке, перемежающийся невинными глазками вьюнков… Время, когда можно было сидеть на бревнышке и из голубых зарослей цикория смотреть как вдаль уходят поезда…
И старый осокорь в три обхвата, вросший в горячий асфальт у ступеней виадука, осокорь, под которым бабушки торговали петрушкой и козьим молоком в бидоне, осокорь на который клеили объявления, и где мужички в накинутом на одно плечо пиджачке любезничали с женщинами в косынках и ситцевых платьях…
Это никогда не вернется…
И навес за вокзалом Царицыно , с теплыми выщербленными лавочками, на которых кормили голубей булкой из пристанционного буфета, а на некоторых из них сладко спали вечные алкоголики, свернувшись калачиком.С вечной очередью около кассы, предутренним тошноватым холодком, и туманом, пробирающимся туда по утрам…
Он никогда не вернется.
И мороженщица с квадратной белой скрипучей тележкой с кусками дымящегося льда, которая шла через горячие рельсы с базы, толкая перед собой тележку по теплым хлопающим доскам перехода над галечной землей…
На дне тележки всегда прятались мятые резиновые вафельные стаканчики с неизменной розовой розочкой… и колючие палочки для мороженого, завернутые в случайную бумажку.
И грязный фартук, в карман которого клались скомканные деньги.
И – лужа от упавшего мороженого на раскаленном асфальте,и рассыпающиеся от нее в стороны воробьи…
И снова скрип уходящей тележки…
И лошадь с двумя гремящими бидонами, спешащая неизвестно куда, каждое утро.
И завывания точильщика- «Точить… ножи ..ножницы…»
И одинокий глаз приземистого светофора в утреннем тумане
И я, бегущая с березовой горки навстречу бабушке….

…Горку давно срыли, бабушки уже нет, как нет и каланчи с тополем, и садистски срубленного осокоря.
Старинный вокзал покрасили в поросячий розовый цвет, зал ожидания закрыли на замок, а диванчики и фонари – ровесники века - исчезли еще раньше – вместо них теперь новые современные стекляшки.
Навес над лавками снесли, на его месте сверкающие турникеты, призванные не впускать и не выпускать никого просто так на станцию.
Мимо стройно идут вполне порядочные с виду товарняки.
Мороженщица давно не приходит на станцию – мороженое продают в магазинчике из удобного прилавка-холодильника, все больше ровное и немятое.
Да и базу закрыли – на ее месте теперь – хозяйственный магазин.
Косогор с цветами исчез под бетонным забором; цветов тоже нет- их скосили.
Светофор перестал быть одиноким - мимо него день и ночь несутся потоки машин.
И все вроде бы хорошо – "окультурено и обустроено".
А на самом деле - плохо.

Плохо от того, что то, что было, уже никогда не вернется…