…И стынет на губах слово «временщики». Мы обживаем снятые на ночь стихи, но ты живешь на шесть строчек ниже, и поэтому я тебя редко вижу. Не успев осмотреться, успокоиться, отделить сахар от соли, начинаем взаимность с боли. И все потрясающе несерьезно и вообще ничего не значит, а строчка, отбившись от рук, скачет в безадресность…
Закрывая раны, как двери – руками, твердо знаешь, как жить с волками, отличая агнцев от козлищ, теряя десятки имен и сотни прозвищ. Так воспитаем в себе без-личность! Но безличность от безразличности, отличает всего-то «раз» - один такт метронома. И тогда в любом обществе ты, как дома. Одиночество, знаешь ли, не имеет границ. Что мешает умному человеку слиться с любой подвернувшейся рядом стеной?

…И стынет на губах «общий язык». Всякий приезжий, из тех, кто к тебе привык, говорит, что твой голос посажен. Говорит, не подозревая даже, что голос сед, как прямая прядь, и хочется просто молчать и молчать, пока этот же цвет не победит все вокруг. А там за давностью лет, за воем метели никто не услышит открывшего рот без цели. Только галька посыпается изо рта, и не звука – чистая немота. Потеряв последнюю нить, мы станем вдруг счастливы – ибо разучимся говорить.

…И остается спокойствие. На самом дне стакана двойственность и немного вина. Я не знаю, свойственна ли тебе та тишина, которой ищут мудрецы в молитвах, а воины в проигранных битвах? Ты ведь вечно, вечно бежишь, сражаясь насмерть за эту жизнь…
А мой верный даймон нагнал меня прямо здесь. Поздоровался, потрепал по плечу, да и вышел весь. Ночами мы с ним поболтаем еще не раз, чтобы стать мудрей и в урочный час, насмешливо глядя в даль, позабыть надеть свой любимый сандаль…