Огромный металлический поднос покрыт всевозможными тарелочками, вазочками, блюдцами: салат из свежей капусты, канапе с черной икрой, жареный гусь с каштанами, кусок орехового торта со взбитыми сливками, шоколадные трюфели, рисовый суп, стакан апельсинового сока и таблетка «Ксанакс» под розовой салфеткой. Поднос летит в стену. Вместе со всем его содержимым. Я не голоден.
Апельсиновый сок смывает с холодного бетона прилипшие гранулы риса. Не в силах сопротивляться рвотным позывам, я сгибаюсь пополам и неуклюже блюю на собственную койку. Это все от нервов. За последние пол года проведенные в камере, они катастрофически расшатались.

- Я вижу, обед вам не понравился? – интересуется входящий в камеру священник.
- Мням-мням, - угрюмо отзываюсь я.
- Да, это знаете ли не жаркое из двенадцатилетних мальчиков, к которому вы так пристрастились на свободе.
Я закрываю глаза и медленно считаю до десяти, пытаясь совладать с окутавшей меня яростью.
Он улыбается. Даже сквозь плотно сжатые веки, я вижу эту надменную ухмылку. Ухмылку, воплощающую для меня всю несправедливость и сюрреализм происходящего. И тут я не выдерживаю. Бросаюсь на него, вонзаю зубы в толстую цековную шею, кусаю, грызу, лакаю водянистую жидкость с привкусом меди. Он хрипит, вырывается, улыбка сходит с его наглого лица, сменяясь маской недоумения, боли и отчаяния, его уверенность в божественной защите угасает с каждым движением моих челюстей. И в этот момент мы похожи. Идентичны своим бессилием перед надвигающейся пустотой.
Я открываю глаза. Священник сидит напротив, пристально смотрит на меня, словно пытаясь пронзить своим одухотворенным взглядом.
- Думал вам по сану не положено отпускать подобные шуточки.
- Ну, это же не для протокола. Здесь только мы вдвоем, - он заговорчески подмигивает мне. - Знаете, окажись я на вашем месте, не дай Бог конечно, тоже не стал бы это есть. Никогда не понимал смысла этих «последних обедов». Какая разница, что будет в животе, когда заряд в две тысячи вольт превратит вас в хорошо прожаренный бифштекс.
- Знаете, я несколько по-другому представлял священников. Более гуманными что ли…
- Да, вы правы. Я не священник. Я актер. Играю роль кукушки в часах, что отмеряют последние мгновения вашей жизни. А вы не смертник, вы – актер. Играете осужденного на смертную казнь. Попробуйте мыслить в этом ключе. Так легче.
- И что же дальше по сценарию?
- Хм… посмотрим,- он листает Библию. – По сценарию вы должны исповедоваться. Покайтесь. Расскажите, зачем вы убили всех этих невинных людей. Используйте свой последний шанс обрести жизнь вечную.
- Готов поспорить, вы не один вечер провели перед зеркалом, репетируя эту речь. Я уже говорил: я – никого не убивал!
Он улыбается мне своей ослепительно голливудской улыбкой.
- А кто тогда убивал? Может я?
- Может и вы.
- Может и я… - задумчиво произносит священник, на его губах играет легкая улыбка.
А я задыхаюсь от чудовищной несправедливости. Окружающего зловония. Повсеместной безнадеги.


Я – главное блюдо сегодняшнего вечера. Я – пульсирующий комок нервов. Мои руки намертво прикреплены к подлокотникам, ноги – к креплениям ножных контактов. На чисто выбритой макушке мрачным предвестником смерти лежит губка, пропитанная солевым раствором. Теоретически, это не больно. Практически же, у меня могут лопнуть глаза и обуглиться кожа, что, несомненно, приведет собравшуюся публику в настоящий экстаз.
- Филипп, ну что ты расселся, как истукан? – шепчет мне на ухо высокий брюнет в костюме от Armani. Я понятия не имею, кто он такой. Впрочем, я сейчас и родного брата не узнал бы, такой страх окутал меня с головы до пят. Умирать страшно.
- Ты хоть знаешь, сколько людей пришло посмотреть на твою смерть? – шепчет мне в другое ухо девушка в ярко-красном платье от Bill Blass. Кстати, и ее тоже я не знаю. - Неужели ты и впрямь думаешь, что все они мечтают лицезреть, как негодяй тихо и мирно отойдет в мир иной? Нет, они хотят шекспировских страстей, запаха горящего мяса, фонтанов крови, извергающихся прямо на них, обличительных речей. Дай им это, Филипп. Дай им это. Закричи, что ты не виноват. Это ведь так? Пусть все знают. Если хочешь, я могу ослабить крепления, ты вырвешься и побежишь на них. Кричи, что ты еще вернешься, что вы все встретитесь в аду, импровизируй Филипп, заставь их почувствовать весь драматизм момента!
Я отрицательно мотаю головой и кусаю губы, пока ярко-красные капельки росы не начинают скользить по подбородку.
- Филипп, нельзя быть таким эгоистом! – возмущается брюнет, нервно поправляя галстук. – Тебе же уже все равно, так не порти же людям праздник. Они заплатили деньги, немалые деньги и имеют полное право увидеть зрелище. Настоящее зрелище. Ты должен гордиться, ведь рубильник опустит сам Дональд Трамп, а Стефан Мерфи будет комментировать все это в прямом эфире для BBC.
Я стараюсь отрешиться от этих навязчивых голосов, словно приглушаю громкость телевизора. Все тише, тише и тише. Вокруг лишь пустота. Во рту только привкус собственной крови.
- Молчишь? Ну и молчи, урод! Надеюсь, ты сгниешь в аду! – истерично взвизгивает девушка, затем подходит к микрофону, грозно возвышающемуся в центре импровизированной сцены, и объявляет:
- Дамы и господа, Филипп Уэст – самый жестокий маньяк со времен Джека-Потрошителя, отказывается от токопроводящей губки и от всей души желает вам приятного просмотра.
Зал на секунду замирает, решая плохо это или хорошо, а затем взрывается громогласными аплодисментами и свистом.
- Ничего личного, Филипп, просто бизнес, - поясняет брюнет, убирая губку с моего затылка.

Первый ряд– VIP ложа. Банкиры, медиамагнаты, воротилы нефтяного бизнеса, всемирно известные писатели, модельеры, художники, политики всех рангов и мастей.
Второй ряд – пресса и телевиденье.
Третий ряд – родственники и друзья погибших. 50% скидка на билеты.
Четвертые и пятые ряды – все те то смогли потянуть немалую стоимость билетов.
Шестые и седьмые ряды – ветераны боевых действий, дети с онкологическими заболеваниями, инвалиды и сироты.
Снимать нельзя, но на выходе из зала в небольшой палатке можно будет приобрести DVD c записью казни. Сейчас там продают попкорн, большие стаканчики Coca-Cola, футболки с надписью УУУ, что расшифровывается, как «Умри, Уэст, умри!», глиняные фигурки, брелки, бейсболки, наклейки на автомобиль, открытки якобы с моим автографом, написанным кровью.
Под бурные аплодисменты Дональд Трамп выходит на сцену, произносит пафосную, полную гниющего гуманизма речь о детях, чистом небе над головой, наркомании, «психопатах вроде Филиппа Уэста». 20% от доходов с сегодняшнего вечера пойдут на защиту редкого вида тропических панд от вымирания. Трамп подходит к рубильнику.
5.50 – в местном тотализаторе это коэффициент на то, что от удара током у меня лопнут глаза. Публика затаила дыхание. Не слышно даже коварного хруста попкорна.
Трамп опускает рубильник. Для меня все уже в прошлом.