Капнув в промозглое плотное пространство разбавленной темноты, Кармилла поежилась от холода. «Как в морге». Ах да, она ведь и так в морге. Открыть еще одну дверь и смешаться с тусклым синеватым светом, получивший свой оттенок от кафеля и грязно-синей краски стен, вдоль которых стоят эти шкафы. Обхватив себя за плечи, просто плаваешь в этом запахе формалина и тяжелой, набрякшей инертной плоти, негнущейся и не гниющей, чувствуешь саму себя заформалиненной, так холоден воздух, щетинистым покалыванием сухого формалина обнимающий тело, так неверен свет, бросающий по углам водянистые тени. В нем плавают и белые трупы, лежащие на столах. Какой же верх цинизма в этом распотрошенном безликом трупе с многозначным номерком на пальце, какой символ бессмысленности ухода и обезличенности смерти, в которой остается только факт присутствия на этой земле куска спрессованной органики, отлитой в неверную расползающуюся форму, безжалостная правда которой заключается в том, что ценность ее существования в возможности подачи питания для сотен тысяч микроорганизмов и грибов.
Кармилла пила формалин своих собственных мыслей, которые консервировали ее и не давали развиваться, задерживая в точке заморозки и медленного, не фиксируемого глазом разложения. Кармилла пила формалин собственной всепоглощающей, всеубивающей вины, уничтожавший бактерии гордыни и высокомерия, еще время от времени в этой жизни пробивавшиеся сквозь атаку жадных лейкоцитов комплекса неполноценности. Этот свет, играющий на коже, делал ее лицо таким же подоводно-мертвым, как у лежавших на столах тел. Это был опытный морг, тела не были страшными и обезображенными. Тут не было позеленевших слежавшихся утопленников, плотных, как подгоревшая резина, и усеянных черными пятнами плесени. Не было полусгнивших, не было разорванных на части. Тут лежали опытные экспонаты НЕРВа – выращенные в пробирках люди, дети матрицы, не знавшие боли, убитые незаметно. Это были те счастливчики, на которых изучали анатомию, а не те, которые погибли в результате чудовищных экспериментов – последние сразу скармливались чудовищам, жившим в резервуарах с гелием, находящихся вне восприятия земных органов чувств.
«Счастливчики», думала Кармилла, глядя на эти грибы, выросшие под фосфорическим светом ламп: «Уже отмучились». По понятным причинам этот простой процесс для вампирши был недоступен. Поэтому ее мучение обещало по каплям тянуться долго, долго… Капая, как капает из лампочки протухший формалин.
Эти бледные, казалось, обладающие собственным свечением неподвижные куски протоплазмы продолжали жить и продолжали расти в этом безжизненном и пропитанном химией бетонном мешке. Только грибы могут выдержать такое. Может быть, они и правда светились – трупы при гниении выделяют какой-то газ, а потом и фосфор, который поднимется тусклым облачком. У них не было внутренних органов – только однородная микориза, губчатое пористое вещество, лишенное пигмента, вкуса и запаха. Они никогда не были живы.
Кармилле нравились трупы. Она испытывала к ним какую-то симпатию. Ей было не жаль их – она им тихо по-хорошему завидовала. Один маленький укол в шею – и все кончено. Они ничего не знали, их никто не предупредил. Таких товарищей кладут на конвейер и позволяют приблизится тонкой механической руке со шприцем. И они красивы.По крайней мере, их ничто не тревожит.
Кармила прошла между столов, выдвинула один ящик, заглянула в дымящуюся холодом темноту. Увидела пальцы на ногах, как бледные отростки глубоководного червя. На одном висит номерок. Прошлась между столами, рассеянно проводя рукой по спрессованной тяжести этих кафельных тел. Опустила палец в кровосток. Облизнула ноготь, покрывшийся лаково-блестящей субстанцией. Походя отломила палец у какого-то парня, с хрустом откусила посиневший ноготь. Кровь на фиолетовой коже была цвета вина.
- Можете делать тут все, что хотите, - суетливый фельдшер с серым лицом, в сером халате почтительно возник у нее за спиной. Кармилла только рассеянно кивнула, обводя взглядом мерцающие ряды.
- Я могу делать что хочу? – все-таки решила нарушить торжественное молчание она.
- Конечно, сколько хотите, - бесцветным голосом сказал усталый фельдшер. Трупом больше, трупом меньше, по правде говоря, их никто не считал. Куда пошло очередное клонированное тело – на корм чупакабре или под нож – никого не интересовало, лишь бы без проблем развивалась научная отрасль. Медики сами управляли прибытком и убытком мяса.
Кармилла подошла к столу, на котором, распластавшись, бесцветная, как соленая рыба на закуску, лежала женщина с жидкими льняными волосами. Вампирша взяла ее руку – с опухшими пальцами, отцветшую, сложенную в бутон, - и стала с удивлением разглядывать, сравнивая со своей – жесткой, металлической, безукоризненно-выточенной бессмертной рукой. Провела по ногам, неуклюже раскинутым, погладила беспомощно-задранные к потолку носки, попыталась согнуть пожелтевшие пальцы, покрытые ороговевшей кожей. Оглядела девушку в целом – узкие, но прямые и угловатые плечи, длинные бедра, круглое лицо с безвольным, невыдающимся подбородком. Выпуклые веки, из-под которых так и рвутся полные смертельной тоски глазные яблоки.
- Теперь уходите. Слышите, оставьте меня тут одну. – Кармилла не смотрела на фельдшера, и он, бесшумно развернувшись и даже не кивнув, удалился. Она легла на тело, закрыв глаза и прижимаясь к холодным ногам, пытаясь почувствовать разницу между мертвым и бывшим когда-то живым, пытаясь понять тайну, почему люди придают столько значения этой молчащей, твердой и нечеткой субстанцией, размазанной по ткани мира, как акварель, некогда говорившей, но теперь кажущейся вечно молчавшей, как рыба и червь, у которых с рождения не было слов и глаз.
Когда-нибудь все оставшиеся побочные продукты распадутся до атомов. Нужно только выбрать. Как уйти. Либо ядерная реакция и взрыв, либо тихое свечение шипящего газа. Кармилла устала выбирать взрывы.
Когда пробирка Кармиллиных страданий закончится, из нее выйдет маленькое облачко фосфора – последний продукт реакции длинною в затянутую жизнь.

В кабинете ждет кого-то добрый доктор Че.
Но туда,
Куда ты не войдешь,
Для харакири у амура нож.