Мохнатые горы спят. Лошадь чавкает по глине. Я чувствую, как перекатываются под развилкой голеней ее бока. Впитывая голой кожей ее тепло я смотрю в клубящийся горизонт.

Слякоть. Она везде. И не снять одежду. Кожаная юбка верхом выглядит нелепо. Сапоги не просыхают даже у костра; днем и ночью, даже во сне я борюсь с холодом и сыростью. я выживаю здесь - в месте, которое называю раем.

Я смотрю на ветер. Он корежит свинцовый лист озера, и лист скрипит. Скрипит и вибрирует до самых клубов серого горизонта, до самых спящих гор. Меня раздражает этот ветер, холод и морось, временами зависающая над жирной черной тропой под черными блестящими плетками лип. Странно - раньше я рвалась сюда, хотя уже много лет не видела ничего кроме тоски и слякоти.

Бесит дорога. Даже на джипе проехать невозможно. БТР-ы развезли все в мясо; она похожа на зигзаги во всех трех плоскостях - повороты, глубокие колеи с чавкающей грязью. По обочинам ползут многоножки, похожие на бронированные орудия. Наш отряд едет верхами, принюхиваясь к обжигающему ветру.

Куда мы идем? Может быть, к колючей проволоке за поворотом? Может быть, к горбатым спящим горам? Ночью ту будет холоднее. Чернота дойдет до сердца; лошадь дико закосит глазом и встанет, яростно глядя в плоскую черную стену за волнами...

Спит Великий в вечной черноте,
Весь поросший вечной чернотой.
Одинок и бледен в темноте
На равнинах сна далекий вой.

За хребтами – звезд прибитых свет.
Кто-то, отрешенный и немой
Слыша, как стенает чей-то бред,
Выть не в силах, бредит тишиной.

Волны волнорезу режут грудь.
Кто-то знает – небо и хребты
Плоско нарисованная жуть.
Плоскость на картине черноты.

Молча, тяжело, туда-сюда
Как безумец, движется прибой,
Бьется бесконечные года
Монотонно в плоскость головой.

Спит Кутулху, мир ушел в себя.
Небеса безмолвны и пусты.
Кто их знает, где грибы вопят.
Где прибиты к черноте хребты.