Поезд мчался сквозь бесконечную черноту, распугивая грохотом мерцающие огни, мятущиеся линии и редкие искры за окнами. Если посмотреть на поверхность стекол, то в них исковерканными прямоугольниками отражаются лампы дневного света под потолком вагона, делающие стены и лица сидящих по обеим сторонам людей мертвенно-бледными, сияющими изнутри полупрозрачными неоновыми лампами. Если не присматриваться, то кажется. что у них отсутствуют лица, вместо них - гладкие плафоны округлых ламп. Люди, похожие на пластмассовые манекены в ночной витрине, смотрят в пустоту глазами из мутного стекла, куда-то сквозь собственные отражения в стеклах напротив. Отчасти, для тех невидимых и призрачных форм жизни, проносящихся в черноте за поездом, они и были холодными, молчаливыми манекенами.

 Людей в вагоне было мало, сидели они далеко друг от друга, каждый сам по себе, сложив на коленях спокойные ладони. Это не было усталостью, обреченностью или меланхолией, это было умиротворяющей кататонией, наркотическим сопором. Но один из пассажиров поезда не был человеком.

 Он был бледнее парафиновых лиц, бледным до черноты во впадинах острых суставов, и холодность его хищного лица была не мертвой, а осознанной и жестокой. В складках его одежды из черного винила преломлялись жесткие контуры вагона, отражались, как в глубине внимательных глаз, огни и вспышки за окнами, отражения бледных лиц в стеклах вагона, блики на сгибах поручней, мятущиеся тени во тьме. Несмотря на обилие свободных мест в полупустом вагоне, он стоял, зацепившись за турник птицеподобными пальцами, продленными тонкими черными ногтями, легко постукивающими невесомый металл, как костяшки трупа, повешенные под ветром. Легко цеплялись за тюленьи уши теми же невесомыми черными изгибами наушники, в которых потрескивала белым шумом музыка пустоты. Разлет к кошачьим вискам раскосых рысьих глаз напоминал блеск тонкого скальпеля, спрятанного в руке - они казались задремавшими, но внимательно следили за каждым движением воздуха. Только люди, казалось, не интересовали существо; высокое, как растянутое движением вверх, с тонкими руками и ногами, покрытыми тонкой кожей, под которой были видны сухие мышечные волокна, оно покачивалось в такт почти бесшумному движению вагона.

Парень, сидевший ближе всего к Анхуману, поднял формалиновое лицо и оглядел суставчатую гибкую фигуру. Казалось, расслабленные кости постукивали друг об друга.

- Садись, чувак. Полно свободного места.

Анхуман улыбнулся трещиной безгубого рта. Прищур его металлических глаз сверкнул иронией. Он, казалось, впервые осознал существование парня.

- Зачем ты сидишь здесь? Куда ты едешь?

- А разве есть какой-то выбор?

- Что это за поезд? Как ты попал сюда? Ты можешь сказать, сколько ты здесь?

- Что за пурга, чувак. Садись и отдохни. Поезд - просто поезд. Разве метро - это не месть, где отдыхаем, именно потому, что нет никакого времени? Когда ты садишься в вагон, разве ты думаешь о том, когда ты выйдешь? Или это способ пережить момент вечности, погрузившись в это состояние, полусонное, трансовое или я не знаю как это назвать, просто смотреть за мельканием огней за окнами, поддаваться этому ритму, полностью отключиться без всякой наркоты, перестать существовать? Если нет, то что ты вообще здесь делаешь?

Анхуман смотрел на парня, словно изучая. На самом деле ни этот человек, ни все прочие не интересовали его.

- Вечность, ты всерьез называешь это вечностью? из-за цикличности, из-за повторяющихся действий? Но разве ты не видишь, как поезд выходит из тоннеля и проносится по поверхности, разве не видишь, как меняются огни, как колеса высекают новые искры из рельс. И эти существа, которые пролетают за окнами, эти тени, они тоже не одни и те же. и наблюдая за ними, я могу управлять временем.

- Что за чушь? Ды думаешь, что все, происходящее за стеклом - не иллюзия? Но никто даже не знает, что за область там лежит. Если это и вправду огни, что же тогда их зажигает? Разве это не дефекты нашей сетчатки? Там пустота, просто космос и холодная пустота, движение сквозь пустоту - все, что у нас есть. Выбор - закрыть глаза или держать их открытыми. Весь выбор в этом. и о каких существах ты говоришь? Какая жизнь возможна в космосе? Этот вагон абсолютно герметичная капсула с законсервированной жизнью.

Анхуман с шипением выпустил воздух - это было нечто вроде смеха. Он протянул руку к стеклу. Тонкими птичьими когтями, обмотанными проводами плеера, он отодвинул холодное стекло форточки. И в стерильную капсулу вагона с шипением, свистом, шепотом огоньков ворвался леденящий ветер. В его дыхании не было ни запахов, ни слов, но в нем была Ночь, и она была живая. Она поглощала и прибирала к рукам, она проникала в легкие, захватывала мозг в металлические когти, она несла с собой электрическую пыль и ощущения созданий, которые были лишь лоскутками ее разорванного плаща.

Парень не сказал ничего. Он просто сидел под форточкой с широко распахнутыми глазами. Казалось, он впервые увидел и услышал. По крайней мере, подумал Анхуман, он должен так чувствовать. Поезд со слышимым теперь грохотом вылетел из тоннеля, и черноты по обе стороны вагона сразу стала бесконечной, открытой вдаль, приглашающей.

- Для кого-то это всего лишь способ никогда не умирать. Но я знаю, зачем я здесь. Я знаю, как проснулся сюда, что вы все забыли. Возможно, ваши теля до сих пор валяются где-то на больничной койке с замедленным ритмом сердца. И я знаю, куда я пойду дальше.

Анхуман развернулся к вечно закрытым дверям, спиной к парню, пауком обхватившему кожаное сиденье, обдуваемое ветром. Переложил руку на противоположный поручень.

- Остановите Землю, я сойду.