В блестящей холодным металлом лужице, покрытой тоненькой коркой льда, шуршали, изгибались черными танковыми гусеницами позвоночники. Шорох позвоночнико, беспокойно, волнообразно извивающихся, трущихся друг о друга, бился о ледяную корку лцжицы, заставляя ее вибрировать. Через вибрацию ледяной крышки, мутной, словно ванна, наполненная формалином, вибрации передавались дальше, огибая неровности затвердевшего снега, о бетонные, покрытые инем блоки, в беспорядке сложенные друг на друга. соприкасаясь своими трещинами. Unhuman сидел на бетонных блоках, поставив ногу на изогнутый кусок арматуры, задрав к небу худое колено, как стрелу подъемного крана. Склонив по-совиному кошачью голову, Unhuman наблюдал за позвоночниками, которые своим методичным звоном старались разбить лед на поверхности лужи. Колония позвоночников неуклонно росла, буквально с каждым часом, но пищи в молочно-белом дне лужицы явно не хватало. Unhuman поднял голову к зениту. Убийственный холод Циркуля дамокловым мечом стоял над миром. его занесенная над пустотой игла вот-вот, казлось, должна опуститься. Пока же только вечный туман стоял над пустотой, окутывая редкие стебли воды над простирающейся в отдалении трясиной. Голубоватая дымка витала над котлованом, где покров облачности был содран, и холод космоса окрашивал в цвет медного купороса снег и беспорядочно лежавшие плиты. Когда-нибудь тонкая игла циркуля упадет, и существование этого застывшего мира закончится. Игла проткнет пространство бесконечно-тонким острием, и материю всосет в микроскопическое холодное отверстие. Unhuman выдохнул облачко пара, колючего и едкого, как жидкий азот. Он не чувствовал страха перед будущим. Настоящее было слишком мертвым, чтобы позволять проявляться какому-то чувству. Да и самого настоящего не было, не было будущего, не было смерти, не было ничего; паучьи лапки циркуля, как стрелки часов, замерзли навсегда, вмерзли в космическое небо, в ось тверди, основанием упираясь, возможно, в устье воронки далекого и еще более глубокого карьера, как в центре паутины судьбы. Невесомые стрелы подъемных кранов, смотрели на ощетинившийся трубами горизонт безучастно и жестоко, как хищные звери, как позвоночники, шуршащие в стремительно замерзающей луже, пропитавшейся безвременьем насквозь.