Поздним вечером, когда солнце не освещало уже узких городских улочек, в полное владение своё вступила белая луна, а свет московских окон, столь сильно притягивающий лирического героя известной советской песни, уже был зажжён, из маленького старого дома на Новом Арбате вышел молодой, достаточно дорого и со вкусом одетый и очень хороший собою молодой человек. Однако, несмотря на всю внешнюю привлекательность свою, в лице его скорее читалась то ли какая-то робость, то ли неуверенность в себе и окружающем его мире, то ли просто обычная человеческая боязнь перед непреклонно приближающимся будущим и уже безвозвратно ушедшим прошлым, столь внезапно, увы, настигающая нас порою в нашей, и без того непростой и чуждой ко всем мечтам человеческим, жизни. Будто бы в спешке, герой наш, освещаемый тусклым светом редких фонарей, быстро зашагал по арбатской мостовой.
Но мысли, всё как-то неопределённо-тревожные и постоянно беспокоящие душу его, всё не желали его покинуть, и ни та, казалось бы, будущая встреча, что ещё ожидала его впереди, ни романтизм вечернего московского времени, ни необычайно жаркая для ранней осени погода никак не могли отвлечь молодого человека от них. Ему казалось тогда, что будто какой-то чёрный, с длинными и скользкими щупальцами спрут прочно засел в его голове, и все старания юноши навсегда уйти от него и покончить с вечно преследующими его проблемами были безрезультатны. Какая-то необъяснимая и невыносимо тяжёлая тревога пронзила всё существо его, будто бы желая полностью подчинить его себе, навсегда увести от состояния любви, счастия и покоя.
...Но и этому состоянию рано или же поздно должен был прийти конец, и очертания дома его друга, показавшиеся уже взору и всё неумолимо приближавшиеся, заставили его временно забыть и о нём. Когда его пальцы прикасались к кнопке звонка, мысли юноши были полностию заняты будущею встречею, будто бы и не было уже вовсе ни тревоги и робости перед окружающим его миром, ни какой-то особенно глубокой и непрерывной печали, таившейся в его сердце, ни того чёрного, омерзительного спрута, что не так давно всё не желал его отпустить, оставить навеки, не навязывая ему ни своей воли, ни этого бесконечно тоскливого и безнадёжного состояния.
Когда молодой человек поднялся вверх по лестнице, его уже ждали. Из квартиры доносились звуки громкой музыки и радостных человеческих голосов, а у двери стоял юноша лет семнадцати, старый приятель нашего героя, радостно протянувший ему свою тонкую и красивую руку. Он и сам был достаточно красив, особенно хороши были добрые и светлые глаза его, как-то особенно проникновенно и с видимым сочувствием смотревшие на нашего героя. Но и тот был очень рад их встрече: впервые лицо его осенила счастливая, искренняя улыбка. Пожимая его руку, он мягко, без тени уже тревоги в голосе проговорил: "Здравствуй, Саша."