Слушать этот музыкальный файл

Наверное, одна из лучших и наиболее интересных работ Боба Дилана. И, между прочим, поставленная журналом Rolling Stone в списке 500 лучших рок-композиций на первое место))

Слушать этот музыкальный файл

Эта песня вполне отражает моё понимание жизни, столь близкое мне в сей момент

Слушать этот музыкальный файл

Наверное, моя любимая композиция у The Doors.

Это цитата сообщения _Бемби_ Оригинальное сообщение

игра "пишу на заказ". рассказ о небе. как уж получился, не судите строго.

Однажды по улице шли двое. Один – совсем молодой. Ему было около двадцати лет
Второй – старше на пятнадцать.
И старший был Наставником молодого. Учил, что-то разъяснял, и пытался хоть немножко донести то, что понял сам. Хотя и боялся быть необъективным, исказить правду.
У Старшего было много в прошлом. Он осознавал мир долго, отказался от всех отрицаний, он любил всех и все. Он был очень одинок, но любил мир. И любил Бога.
Ему тоже было трудно, потому что из-за этой любви он не мог полюбить обычного земного человека, как единственное свое чудо, как половинку на этой Земле. Все люди были одинаково дороги ему. Он не мог воспринимать их как плохих, чужих, недостойных. В каждом видел свет. В каждом Его дитя. И со всеми был одинаково любящ и одинаково далек.
Он так хотел любить всех и все, что не смог справиться с собственным отчуждением, и оказался там, куда не приходят поезда. Где только ветер и листья падают.
Дом и любовь не были ему нужен, и только Мир жил в нем.
Но Он был счастлив. Потому что с ним был Бог.
А младший только-только вступил на путь осознания.
Он тоже хотел любить. Но сомневался во всем, что видел и слышал. Младший хотел слышать однозначные ответы на все. Он хотел конкретности. Черное и белое. Кому верить.
Покажи мне, учитель!
Где правда? Где Бог? Где ты?
Покажи.
Они шли, и младший, хватая Наставника за руки все просил скзаать – «ну почему? Как ты смог это постичь? Как?»
А ведь Наставник не мог передать словами. Только показать.
Тогда страший поднял глаза к нему и вдруг замер. И тихо-тихо произнес: «посмотри. Посмотри на небо. Что творят птицы.»
Младший поднял голову…. и задохнулся. От любви. Птицы метались под облаками и кричали. Необъятность и великолепие. Надрыв и счастье. От любви, от боли, от пронзительности. От Жизни. От Него.
Потому что невозможно пережить совершенство мира. Человеческое сердце этого не может осознать.
И младший стоял и плакал.
Сердце рвалось на части от нежности, от признательности, от осознания совершенства, от любви, от чуда любви к Нему. К Тому, кто создал все.
Поэтому он плакал.
И смеялся одновременно.
Потому что только теперь он смог понять, почему его Наставнику было «так хорошо на Земле, так далеко от Тебя».

Слушать этот музыкальный файл

Наверное, моя любимая композиция у The Doors.

Слушать этот музыкальный файл

Наверное, одна из наиболее любимых мною композиция Led Zeppelin. После Stairway to Heaven, разумеется.

...когда Саша проводил своего друга в гостиную, нашего героя уже ожидали посетившие хозяина квартиры гости. Пёстрый хоровод людей, близко и не очень ему знакомых, тех, с кем он встречался ежедневно и тех, с кем ему ещё предстояло познакомиться, прочно окружил его, закрепляя приветствие множественными рукопожатиями и поцелуями. В середине комнаты был накрыт стол, празднично усеянный ещё не тронутыми блюдами и напитками, большинство гостей расположилось на просторном, мягком диване, а в колонках магнитолы звучал голос модной ныне певицы, призванной лишь для того, чтобы, временно заполнив радио-эфир, навсегда исчезнуть спустя год в туне безвозвратно ушедшего для неё счастливого прошлого.
Когда все, наконец, расселись за столом, разговор, столь резко прерванный приходом юноши, вновь возобновился. Саша, в излюбленной манере своей, рассуждал о человеческом просветлении и трудностях нашего жизненного пути, приводя в доказательство своих слов как восточную, так и западно-европейскую и русскую философию, указывая на необходимость развития той внутренней, светлой и божественной сущности, что есть в каждом из нас, но которую мы, увы, столь редко пытаемся в себе обнаружить, так и проживая беспутную жизнь свою, "себя в себе не найдя", и на одновременную необходимость подлинного воспротивления злу собственной души, на обращение в самом себе своего личного сатаны. Однако же, ни его рассуждения, ни те благие идеи, что хотел Саша донести своим гостям, вовсе не были им интересны, напротив, практически все они, ровно как и герой наш, жаждали перейти от возвышенного к повседневному, забывшись в пустом и обыденном разговоре, что и произошло бы далее, ежели бы не вопрос, столь внезапно заданный Саше одной из его гостей.
Стоит отметить, что девушка эта должна быть читателю знакома, благо именно её оставил одну Саша поздним весенним вечером около полугода назад, полностью отказавшись и от любви, и от коих-либо иных светлых чувств по отношению к ней. За прошедшее время она несколько подурнела, что, впрочем, вовсе не убавило в чертах её лица того аристократически-возвышенного выражения, что ранее столь притягивало Сашу. В вопросе её скорее звучал определённый протест, вызов сашиной идеологии и столь откровенно высказанным им мыслям: "По моему, гораздо более интересною является идеология, скажем, Алистера Кроули, утверждающего один закон - "Делай что хочешь", не ограничивающего свободу человека, а, напротив, указывающего ему "есть дорогие блюда", "пить вина сладкие и вина пенистые" и..."
"Любить досыта - как желаешь, кого желаешь, где желаешь и с кем желаешь, -докончил Саша за неё цитату - ,однако же, возможно, лишь жизнь человека нравственного и просветлённого истинно может называться жизнею, ибо только благодаря только тому светлому, истинно божественному, что и составляет наш дух, можно ощутить всю замечательность и многогранность нашей Вселенной. Тем не менее, кто-то, напротив, склонен видеть в отказе от собственного, внутреннего божественного "Я" обретение подлинной свободы, свободы "от зла и от добра" и возможности нравственного осуждения человека, - тут его взгляд пересёкся с иссиня-холодными глазами Насти Ильиной, достаточно хорошей собою девушке, его давней, ещё школьной знакомой - ,но подобное решение вовсе исключает кою-либо возможность человеческого развития, которое, возможно, и составляет смысл всей нашей жизни."
Закончив речь свою, Саша надеялся на похвалу или же одобрение со стороны его друзей, но нет, они были совершенно равнодушны к ней, как, впрочем, и ко всему прочему, высказанному им сегодня. "Аркадий, не говори красиво," - с усмешкой заметил кто-то из гостей. Разговор как-то прервался: к кушанью ещё не приступали, а, между тем, терпение русского человека имеет привычку быстро заканчиваться, особенно если это касается области удовлетворения собственного желудка. Будто бы в знак примирения и окончания спора, Саша произнёс: "Что же, как писал мудрец Омар Хайям, истина находится на дне стакана." Приветствуя этот тост, и наш герой поднял свой бокал и свёл его с остальными.

Поздним вечером, когда солнце не освещало уже узких городских улочек, в полное владение своё вступила белая луна, а свет московских окон, столь сильно притягивающий лирического героя известной советской песни, уже был зажжён, из маленького старого дома на Новом Арбате вышел молодой, достаточно дорого и со вкусом одетый и очень хороший собою молодой человек. Однако, несмотря на всю внешнюю привлекательность свою, в лице его скорее читалась то ли какая-то робость, то ли неуверенность в себе и окружающем его мире, то ли просто обычная человеческая боязнь перед непреклонно приближающимся будущим и уже безвозвратно ушедшим прошлым, столь внезапно, увы, настигающая нас порою в нашей, и без того непростой и чуждой ко всем мечтам человеческим, жизни. Будто бы в спешке, герой наш, освещаемый тусклым светом редких фонарей, быстро зашагал по арбатской мостовой.
Но мысли, всё как-то неопределённо-тревожные и постоянно беспокоящие душу его, всё не желали его покинуть, и ни та, казалось бы, будущая встреча, что ещё ожидала его впереди, ни романтизм вечернего московского времени, ни необычайно жаркая для ранней осени погода никак не могли отвлечь молодого человека от них. Ему казалось тогда, что будто какой-то чёрный, с длинными и скользкими щупальцами спрут прочно засел в его голове, и все старания юноши навсегда уйти от него и покончить с вечно преследующими его проблемами были безрезультатны. Какая-то необъяснимая и невыносимо тяжёлая тревога пронзила всё существо его, будто бы желая полностью подчинить его себе, навсегда увести от состояния любви, счастия и покоя.
...Но и этому состоянию рано или же поздно должен был прийти конец, и очертания дома его друга, показавшиеся уже взору и всё неумолимо приближавшиеся, заставили его временно забыть и о нём. Когда его пальцы прикасались к кнопке звонка, мысли юноши были полностию заняты будущею встречею, будто бы и не было уже вовсе ни тревоги и робости перед окружающим его миром, ни какой-то особенно глубокой и непрерывной печали, таившейся в его сердце, ни того чёрного, омерзительного спрута, что не так давно всё не желал его отпустить, оставить навеки, не навязывая ему ни своей воли, ни этого бесконечно тоскливого и безнадёжного состояния.
Когда молодой человек поднялся вверх по лестнице, его уже ждали. Из квартиры доносились звуки громкой музыки и радостных человеческих голосов, а у двери стоял юноша лет семнадцати, старый приятель нашего героя, радостно протянувший ему свою тонкую и красивую руку. Он и сам был достаточно красив, особенно хороши были добрые и светлые глаза его, как-то особенно проникновенно и с видимым сочувствием смотревшие на нашего героя. Но и тот был очень рад их встрече: впервые лицо его осенила счастливая, искренняя улыбка. Пожимая его руку, он мягко, без тени уже тревоги в голосе проговорил: "Здравствуй, Саша."

Ранее в дневнике этом мною был опубликован цикл рассказов, в котором я, сколь удачно или же не очень удалось мне это, пробовал изложить те или же иные свои жизненно-философские соображения, частично высказывая их через главного героя моего, а частично и через обращение к читателю самого автора. Полагая, что всё же подобный зачин был достаточно неплох и заслуживает достойного продолжения, я попробую вновь обратиться здесь к форме рассказа, отражая в ней нашу тяжёлую, и, увы, столь, порою, неясную нам самим, жизнь, и надеюсь, что рассказы эти вновь смогут вызвать хоть малейший интерес столь дорогих для меня и любимых читателей.

...по возвращению Саши домой, все те романтические порывы его души, столь сильно занимавшие ранее всё его существо, стали постепенно проходить, уступая место прежним размышлениям о окружающем, безжалостном и равнодушном, мире, со всеми бесконечными несчастьями и горестями его, с, столь далёкими и отличными от него, людьми, вечно видящими в жизни нашей только лишь себя и свои, пусть и ни с чьими более не пересекающиеся, интересы, со всей ежедневной однообразностью своей, не позволяющей Саше проявить ни малейшей капли той необъятной духовной силы его, покоящейся внутри него подобно золоту, закопанному в землю одним из братьев-наследников по древней библейской легенде.
"Господи, но достойны ли все эти люди, столь беспутно, не задумываясь о коей-либо духовности, ведущие жизнь свою, помощи к ним моей, должен ли и я, подобно Тебе, возлюбить их, вовсе не осуждая ни одного человека, напротив, прощая им все грехи, сколь бы тяжелы они ни были, вечно сохраняя надежду на прозрение их и на милосердие Твоё?" Мысли, преследовавшие Сашу с самого утра, всё более и более терзали его, однако же, скоро было и их разрешение.
Внезапно размышления эти прервались каким-то иным, несколько смущавшим его, ощущением непривычности, отчуждённости, казалось бы, давно близкой и знакомой ему домашней обстановки. Все те чувства, беспрерывно сменявшиеся на протяжении этого дня, будто бы заставили приобрести окружающую Сашу реальность новую, ещё не знакомую ему, окраску. Тем не менее, в комнате его ничего не изменилось, напротив, все вещи покоились на своих, прежних и изначально положенных им, местах, разве что на кровати его теперь лежала какая-то тоненькая, в мягкой обложке, книга, Сашею ранее никогда не виденная. Это была "Чайка Джонатан Ливингстон" Ричарда Баха. Будто бы желая найти в ней хоть какую-либо подсказку, которая могла бы разрешить хоть одну из тех нравственных проблем, что столь явно вставали перед ним сегодня, Саша открыл книгу на выборочной странице.

"...Джонатан всё чаще ловил себя на том, что думает о Земле, о той Земле, откуда пришёл в самом начале. Если бы там, тогда, ему была бы известна хотя бы десятая, нет, даже сотая доля того, что он узнал здесь - насколько более насыщенной и эффективной могла бы быть земная часть его жизни! И чем глубже Джонатан постигал уроки доброты, чем яснее видел природу любви, тем более ему хотелось вернуться на Землю. Ибо, несмотря на прожитую в одиночестве жизнь, Чайка Джонатан был рождён для того, чтобы быть учителем. Он видел то, что было для него истиной, и реализовать любовь он мог лишь раскрывая своё знание истины перед кем-нибудь другим - перед тем, кто искал и кому нужен был только шанс, чтобы открыть истину для себя"

Саша улыбнулся своею, теперь уже светлою и доброю, улыбкою, наконец, кажется, найдя решение тем духовным вопросам, что, вроде бы, не так давно никак не желали отпустить его, уйдя лишь сейчас и оставив за собою лишь безмерное чувство благодарности Тому, кто, наконец, через этот коротенький отрывок указал Саше на его истинный и, как он сейчас надеялся, праведный путь.
Саша открыл книгу с самого начала и умиротворённым, готовым ко всем будущим его испытаниям, ко всем несчастьям и радостям, что ни настигнут его в жизни, ко всему тому, светлому или же не очень, что ещё произойдёт с ним, голосом прочитал:
"Истинному Джонатану-Чайке, живущей в каждом из нас".

...однако же, тому состоянию чистоты и покоя, было охватившего Сашу, суждено было продлиться недолго. Подходя к своему дому, он вновь встретился с Аней, будто бы обрадовавшейся этой случайной встрече и улыбнувшейся ему своей, несколько ироничной и притягательной одновременно, улыбкою. Саше вновь вспомнились все те мысли и переживания, что преследовали его на протяжении этого дня, и ощущения возвышенности его, правильности избранного им пути и любви к окружающему его миру стали медленно исчезать, подменяясь вновь настигшим его чувством разочарования в том мире, где вынужден был жить он, и тоски по уже ушедшему прекрасному и светлому состоянию его души. Тем временем, на улице уже стемнело, и Аня, верно, желая не прощаться пока с Сашею, предложила ему провести её до находящегося неподалёку дома.
...Несмотря на то, что разговор их был далёк и от тех душевных переживаний, терзавших Сашу сегодня, и от тех просветлённых, добрых идей, к которым пришёл он позже, он всё же занимал Сашу, также, как и близость его в этот момент к Ане, казалось бы, по-настоящему внимательной к нему и к тем вещам, что хотел он до неё донести. Но вот пришло уже и время их расставания, и Саша, вошедший вместе с нею в подъезд, хотел было уже попрощаться. Но что-то, то ли завораживающая улыбка Ани и её прекрасные, будто бы тоже улыбающиеся чему-то, известному лишь ей одной, голубые глаза, то ли те мысли, что ещё не высказал он ей и что неутомимо рвались наружу, всё же останавливало его, и он всё оттягивал время, желая хоть чуть-чуть побыть рядом с этой красивой и нравящейся ему девушкой. Однако же, Аня опередила его:
"Саша, ну зачем ты так грустишь? Тебя что-то тревожит?" - спросила она его, будто бы понимая то душевное состояние и те чувства, что сейчас властвовали над Сашею.
"Нет, что ты. Просто всё дело в том, что... Дело в том, что я..."

...что я... что я люблю тебя, Аня," - слова эти сорвались с его губ как-то робко и неожиданно, будто бы он сам не осознавал того, что произнесёт, да и не желал произнести. Он посмотрел на Аню, боясь увидеть в глазах её или же испуг или же непонимание, но в них не было ни того, ни другого, напротив, теперь они светились пониманием к Саше и его, пусть и безмерно далёким от её собственных, проблемам. Она как будто стала ближе к нему, наконец, её мягкие и красивые руки обвились вокруг его талии, её каштановые длинные волосы коснулись его лица, и не нужно было ни лишних сейчас слов, ни пустых размышлений о так и не найденном Сашей смысле жизни, нет, были только они вдвоём, столь внезапно и радостно открывшие взаимные друг для друга чувства, ещё более вспыхнувшие при первом их поцелуе и всё усиливающиеся с каждым мигом и каждым соприкосновением их губ, каждым движением Сашиной руки, расстёгивающей ворот её рубашки и случайной встрече их счастливых и любящих глаз.

...что я... да нет, вовсе ничего," - Саша закончил фразу свою уверенным, будто бы отрицающим все душевные колебания, сколь бы ни велики они были, голосом. Привидевшееся ему было безмерно далеко от него в этот момент, как и эта эгоистичная и самонадеянная девочка, вовсе не испытывающая к нему ни симпатии, ни более глубоких и положительных чувств. Да и в Аниных глазах он не увидел вовсе ни капли того понимания, на которое, было, он ранее так надеялся. "Что же, позволь, я тебя сейчас покину," - сказал Саша и, не дожидаясь ответа, вышел.
Нахлынувшие на него переживания, сомнения в правильности его поступка всё ещё преследовали его, но он, не останавливаясь более ни секунды, устремился прочь от места их расставания, навстречу своей, светлой или же печальной, судьбе.

Смотреть это видео

Одна из наиболее известных, и на мой субъективный взгляд, интересных песен моей, наверное, любимой иностранной рок-группы.

...Саша медленно, будто бы не желая растерять ни капли того возвышенного, далёкого от коей-либо тоски и переживаний, состояния, наконец настигшего его, поднялся с колен. Монах уже закончил свою, уж опостылевшую ему за долгие годы беспрерывного служения Господу, молитву, люди, собравшиеся в церкви, готовы были расходиться по своим, совершенно далёким от тех светлых и прекрасных чувств, было проснувшихся в них, делам, да и Саша решил поспешить - он вот уж час как должен был быть дома. Ещё раз осмотрев всё внутреннее богатое убранство церкви, вовсе не соответствующее той смиренной, приносящей умиротворение религии, что должно было бы оно доносить людям, Саша вышел.
"Но неужели не могут понять все эти люди, как бы ни были они далеки от той религии, что лишь видимо они придерживаются, одновременно рассуждающих о своей глубокой и всепоглощающей всё их существо вере и ни разу не читавших ни одного священного текста, но всё же с радостью предающихся отдыху по священным праздничным дням, ибо работать по ним большой грех, - Саша улыбнулся своим, пусть и печальным, мыслям, - ,что вовсе не через церковь, не через этого усталого и давно ушедшего от веры своей попа, ни через бесчисленные и бесполезные одновременно индульгенции, на которые так уповали во времена средневековья, происходит единение их с Богом и его к ним всепрощение, а только через внутреннее, постепенное перерождение человека, через его внутренне самосовершенствование и свой, далёкий от всего мирского путь к Богу, что каждому из нас предстоит рано или поздно пройти." Ему вспомнилось, как когда-то, казалось бы, неизмеримо давно, какой-то близкий и дорогой ему человек говорил, что Господь был настолько хитёр, что спрятал рай там, где мы никогда не надеялись и не пытались найти, да и наврятли когда-либо найдём - внутри нас самих.
Саше, захваченному этими раздумьями, вновь стал доноситься ещё недавно занимавший его тихий, умиротворённый голос Бориса Гребенщикова:
Девять тысяч церквей
Ждут Его, потому что Он должен спасти;
Девять тысяч церквей
Ищут Его, и не могут Его найти;
А ночью опять был дождь,
И пожар догорел, нам остался лишь дым;
Но город спасется,
Пока трое из нас
Продолжают говорить с Ним...
То прекрасное и светлое состояние, настигшее Сашу во время молитвы, всё более и более разрасталось внутри него, постепенно выходя за его границы и распространяясь на окружающих, каждого со своими заботами и несчастьями, людей. Голос Гребенщикова всё креп внутри него, постепенно перерастая в его собственный:
Смотри, Господи:
Крепость, и от крепости - страх,
И мы, дети, у Тебя в руках,
Научи нас видеть Тебя
За каждой бедой...
Прими, Господи, этот хлеб и вино;
Смотри, Господи, - вот мы уходим на дно:
Научи нас дышать под водой...
Саше было радостно, и он верил, что чувство это подсказывает ему, что он, наконец, находится на праведном и верном для каждого из нас пути.

...Саша, столь сильно увлечённый размышленьями своими, и не заметил, как Аня, некоторое время следовавшая за ним, повернула уж совсем в ином, отличном от его, направлении. "Неужели и к ней не могу испытывать я те светлые чувства, что предписал каждому из нас Господь, сколь далеко бы уж не ушли мы в сердцах своих от чистой, полный добра и сострадания любви, любви, в наше безрассудное и лишённое коей-либо нравственности время всё более и более опошляемой, низведённой до того уровня, что может принять современный человек, той любви, что, порою, и является для каждого из нас единственным спасением: от праведного, открытого и честного человека в момент вновь нахлынувших на него нравственных, душевных переживаний до чёрствого и сухого, в котором ничто, кроме любви, не пробудит уже светлых, давно забытых им, чувств.". Виною ли была гордость его, явно указывающая на его нравственное, духовное превосходство над ней, или же робость и нерешительность, но, несмотря ни на всё желание нравиться Ане, ни на всю, столь очевидную, симпатию к ней, Саша никак не мог признаться себе в своих искренних чувствах к этой красивой девушке. "Но неужели не могу я проявить хоть малейшее внимание к ней, сколь бы ни мала была надежда на ответную симпатию её, неужели так, когда-нибудь, навсегда попрощаюсь я с ней, так и не разобравшись ни в чувствах моих, ни в том, достоин ли я её, ни, даже, есть ли у меня хоть малейший шанс на взаимную с её стороны любовь.".
Однако, по мере мыслей этих, всё ближе и ближе становилось видно ему то пристанище, на которое так недавно были устремлены все надежды его, где, возможно, обретёт он, наконец, освобождение от мучивший его душу тяжёлых размышлений. Вот видны уж стали купола церкви, к которой он держал свой путь, вот и вход с глухой, туго открывающейся дверью. Осенив себя крестным знамением, Саша вошёл под своды столь близкой и родной для него церкви.
Не обращая внимания ни на усталого попа, монотонно дочитывающего свою молитву, ни на собравшуюся здесь и с содроганием слушавшую его паству, Саша медленно опустился на колени напротив старой и плохо сохранившейся уже иконы Спасителя. После тихой и умиротворенной молитвы на душе его, наконец, стало спокойнее.

...Саша робко, с выражением какой-то непоколебимой, вечной тоски на лице ступил на лестницу эскалатора. Душа его будто бы пыталась вырваться наружу, улететь прочь к той истинно родной для него дали, где не будет уже ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды, а будет лишь прекрасное, возвышенное и божественное состояние его духа, ощущающего всю бесконечность нравственного развития, всю доброту и праведность его благих намерений во имя близкого, родного ему человека. "Но почему же я, сознавая это, сам не могу прийти к этому внутреннему состоянию счастья и покоя? Неужели и я из тех, "кто жизнь прожил, а себя в себе не нашёл", кто так и не узрел в себе любящего и терпеливого ко всему Бога, кто так и будет коротать дни свои, год за годом не меняясь, старея в этом опостылевшем мне человеческом теле, среди людей, безразличных к чужой, драгоценной человеческой жизни?".
Саша надеялся было отогнать от себя эти мысли, но, увы, чем более желал он уйти от них, тем менее это ему удавалось, и они всё более и более завладевали им: "Но неужели и мне не близко это чувство любви к человеку, чувство сострадания к нему, чувство всепрощения его прегрешений, сколь бы не велики или же незначительны они ни были? Да и имею ли я это право, смею ли я судить этих, ничем, казалось бы, не отличающихся от меня людей, не поставил ли я сам себя выше их, сам того вовсе не заслуживая? Нет, не понять мне этого, как не понять и всю жизнь нашу, от которой я столь сильно, и, наверно, зря пытаюсь отдалиться, возможно, и не замечая её истинного, светлого и мудрого смысла".
Так и не разрешив этого вопроса, Саша вышел из метро. В лицо его подул свежий и тёплый весенний ветер.

...Саша вышел на перрон станции. Вокруг него, будто в разворошенном озорничавшем мальчишкой муравейнике, сновали люди, спешившие по своим, личным делам, продуманным по строгому, невозможному быть нарушенным, плану, той хитросплетённой жизнью системе, в которую старается вовлечь каждого из нас этот безжалостный мир, к которому мы, увы, привязаны с первого мгновения жизни нашей вплоть до самого её конца. Саше стало как-то тоскливо, невыразимо тяжело от этих, вновь нахлынувших на него, мыслей.
Надеясь забыться, потерять, наконец, нить столь печальных для него размышлений, он поставил плеер в режим авто-выбора. В наушниках стал доноситься таинственный, увлекающий куда-то вдаль, прочь от мирских забот и прений, медитативно-вкрадчивый голос Бориса Гребенщикова:
Все говорят и все не про то
Эта комната сделана из картона
И ты смотришь вокруг - неужели никто не слышит?
И вдруг ракурс меняется и ты за стеклом
А друзья - вкупе уходящего поезда -
Уезжают, не заметив того, что ты вышел...
Саша бросил взгляд на Аню. Неужели и ей не близко это, рвущее напополам всё существо его, сознание ничтожности, бесцельности всей жизни нашей в сравнении с истинным, светлым и прекрасным путём, стоящим перед каждым из нас, но по которому, увы так трудно бывает пройти, не растеряв ни капли от душевной честности своей. Но нет: Аня, верно, как и прочие, была сосредоточена лишь на своём, сугубо личном интересе в лабиринте всех человеческих судеб, и безмерно далека и от хода Сашиных мыслей, и от коих-либо нравственных переживаний, и от философии, ей лично глубоко презираемой.
...И оставшись один на перроне
Выпав из дельты гнезда
Теперь ты готов к духовной жизни
Но она тебе не нужна -
Да хранит тебя Изида!

"Господи, но неужели их всех, подобно Тебе, должен возлюбить я, всех столь непохожих на меня людей, не осознающих не то что смысла жизни нашей, но и ни одного из необдуманных поступков своих, надеясь лишь, что поможет время или же русский авось, в который так любит верить наш народ, всех тех, кто уже погряз в обыденности нашей жизни, но вовсе не желающих переменить её, а, напротив, всё более и более развращая себя и окружающих, близких и дорогих себе людей?"
Так размышлял герой наш, и, возможно, пришёл бы к желанному ответу, если бы не сидящая близ него девушка, вопросом своим столь неудачно перебившая ход его мыслей. Прежде чем ответить, Саша оглянулся вокруг себя, будто бы желая вспомнить, где он находиться и не произошло в окружающем мире что-либо, действительно представляющее для него интерес. Но нет: всё так же сидел он в вагоне уносящегося куда-то вдаль поезда, подобно тому, как проносилась вокруг нас вся безумная жизнь, с бесконечными печалями и радостями её, чтобы, наконец, бесцельно рухнуть у оборвавшегося моста, ставшего метафорой конца нашего жизненного пути.
Однако же, Саша нашёл, что нельзя было более игнорировать внимание девушки, тем более столь умной и хорошенькой, как его соседка. И действительно, она была достаточно хороша собой: было в фигуре и в чертах лица её нечто аристократическое, возвышенное над прочими людьми, однако, не были лишены они и лёгкого следа порочности, в которой некоторые, порою, находят свою, особенную привлекательность. Девушку звали Аня.
Не сказать, чтобы она нравилась Саше, скорее он, пусть и тщетно, желал нравиться ей. "Да-да, и верно, пора уж выходить," - как-то неуверенно и, словно боясь чего-то, ответил он Ане. И действительно: была его станция. Саша встал и, вместе с Анной, вышел из вагона. Перед ним открылась новая, ещё неизвестная ему жизнь.

Ранее в дневнике моём были изложены определённые, порою банальные, порою не очень, философские идеи. Но не будет ли приятней читателю моему, сколь бы не нравились или же вызывали отторжение у него мои записи, ознакомиться с моими мыслями в форме рассказов, или, возможно, целого цикла таковых? Надеюсь, что идея эта получит достойное развитие, и мои рассказы окажутся достойными Вашего прочтения.

Итак, наш путь, сколь бы тяжёл он ни был, всё-таки продолжается. Но обратимся же теперь к той тропе, что ближе для каждого из нас - тропе нашей жизни, со всеми мирскими несчастьями и горестьями её, к той тропе, пройти которую предстоит каждому из нас.
Ежели предполжить одну цель, один смысл не для одной лишь личности, напротив, рассмотреть все миллиарды человеческих судеб, переплетающихся и расходящихся вновь, нельзя ли увидеть, каково глобальное предназначение наше, сколь велико или же ничтожно ни было бы оно в безумной веренице мироздания? Если, подобно немецкому философу Шеллингу предположить существование определённого, избранного рода людей, целию которых является принесение в грешный мир наш нового, светлого и праведного поколения? Или же, напротив, основным смыслом жизни нашей (не дай-то Бог) положить погрязание в пороке и разврате, в осквернении духа своего?
Какова ни была бы позиция ваша на сей счёт, я был бы весьма рад ознакомиться с нею, так же, как и с комментариями к предыдущим и последующим записям моим.

И вот, мы стоим у самого начала нашего долгого и трудного пути, который, надеюсь, несмотря на то, каков будет его результат , принесёт лишь мудрость и благо следующему ему.
Так каков же смысл всей жизни нашей, как бы распутно или же, напротив, праведно мы её ни вели, и каков бы не был её исход?
Как написал один весьма популярный в сей момент писатель, "В жизни нет каких-либо смыслов, а есть лишь сама жизнь, которая дороже всех смыслов вместе взятых". Я, однако же, позволю себе несколько не согласитья с этою точкой зрения, ввиду того, что, на мой взгляд, основною целью жизни является помощь ближним своим, постоянное повышение своей нравственной планки, что и способствует человеческому развитию, тому пути к Богу, который проходит каждый из нас.
Несмотря на то, импонирует ли Вам эта точка зрения или же напротив, соглашусь ли я с Вашей точкой зрения или же нет, я был бы весьма рад, ежели бы мог ознакомиться и с ними, так как только в споре рождается истина.