6 марта главный отечественный сатирик отметил свое 75-летие
Не многим мыслителям удается говорить афоризмами. Так, чтобы было глубоко - и остроумно. А то и смешно, как у Михаила Жванецкого. Читать и слушать его тексты как забавно, так и интересно. Вроде посмеялся - но и думать приходится... А о том, что дорого самому юбиляру, у Жванецкого выясняла корреспондент "Недели" Валентина Серикова.
"Портфель у меня один"
вопрос: Михаил Михайлович, сколько портфелей вы износили за свою жизнь?
ответ: Портфель у меня один, он же и единственный. Этот портфель достался мне от отца, он ходил с ним на вызовы всю свою жизнь как участковый врач - по этажам, по дворам, по квартирам. Вот и я с портфелем. Все ж передается. В нем помещается только формат А4, и ничего больше. Тут мои записные книжки.
в: А что попадало в эти записные книжки, что было интересно вам во времена, когда выбирать особо не приходилось, многое было нельзя?
о: Конечно, когда говорят, что вам этого нельзя, - интерес обостряется. Во времена Советского Союза мы все были единомышленники. Однажды - начинаю повествование с сюжета, - однажды мне позвонили на Малую Комсомольскую в Москве, где я тогда жил, и спросили, могу ли я побыть в гостях у Николая Викторовича Подгорного, который был тогда председателем Президиума Верховного Совета.
За мной приехал его зять на черном красивейшем "Мерседесе" вагонного типа, подарке Аденауэра. Мы прибыли к нему на улицу Алексея Толстого. Кольцевая квартира из 16 комнат по всему зданию. Вначале была экскурсия по квартире: помню, в ней был даже гостиничный номер и всюду подарки.
[показать]Подгорный был в мягких тапочках, говорил басом. Угощали поросенком с гречневой кашей. Она у них в политбюро всегда была странная такая, огромная, миллиметров 10 каждая крупинка. Потом после поросенка попросили что-то почитать. Я всегда читал после поросенка, после бани. Подгорный послушал и спрашивает: "А острей что-нибудь есть?" Я ему: "Министр мясной и молочной промышленности..." Он: "Еще острей. Про политбюро есть что-нибудь?" Говорю: "Я не диссидент, вы б меня уже посадили. Я сатирик, нет у меня про политбюро". И он так же внезапно - как пришел, так и ушел.
в: Перечитывая свои старые произведения, находите в них то, чего раньше не замечали?
о: Всегда. Недавно ехали поездом с Ромой Карцевым, и я попросил его напомнить мне миниатюру, которую они когда-то играли с Витей Ильченко. Знаете, я хохотал как ненормальный. И думал: как хорошо написано! Надо забыть произведение, чтоб оно снова стало для тебя как новое. Думаю, когда люди отвыкнут от моего голоса, то будут читать меня с большим интересом, чем сейчас.
"Мы не смешивались - с этим было строго"
в: Вы не устаете признаваться в любви к Одессе - когда-то даже проблемы послевоенного быта не мешали вам воспевать эти дворы...
о: Ну а как их можно не воспеть? Там все родственники! Если ты живешь с мамой, отца нет, - весь двор тебе его заменяет. Случалась, конечно, и страшная ругань, но опять-таки, как между своими. А в праздники особенно собирались, приглашали. И ты идешь там что-нибудь съешь... Если свадьба - тоже весь двор отмечает.
Совершенно очаровательное и потрясающее было время. Мне тогда исполнилось 13-14 лет. В жаркие ночи каждый выносил раскладушку, и ты мог увидеть, как ножка мелькнет под одеялом. Полдвора так спало. И нас не будили, старались тихо проходить, ведрами не гремели. Разговоры, шепот. Но не смешивались, тогда с этим было очень строго. Только посмотреть, и все. И ты уже страшно зажигался, и не мог уснуть, и следил, как из-под женского одеяла тебе показывали то носик, то ручку. Но подойти и сесть рядом - это считалось ужасным. Сразу мамаши подымали крик: "Маня, Даша, Валя, домой немедленно!"
в: В порт вы пошли работать по распределению или добровольно?
о: По распределению. Я окончил с отличием Одесский морской институт в 1956-м, и красный диплом давал мне право выбора. Отец тогда уже болел, в 57-м он умер, мать одна. Я и хотел бы куда-нибудь уехать из Одессы, очень тянуло в Ленинград, в Заполярье. Но обстоятельства сложились так, что я остался в Одессе. И меня взяли в порт на очень низкую должность механика ремстройконторы.
в: А в плавание хоть раз ходили?
о: Никогда. Позже много плавал как пассажир, с самодеятельностью, но в море не ходил. У меня была другая специальность - краны и погрузочные механизмы. На флот евреев не брали категорически. Там виза требовалась, поэтому с самого начала налагался запрет. У нас были кораблестроительный, судомеханический, экономический факультеты. Евреев брали только на факультет механизации портов, вот его я и окончил.
Было у нас две комнаты в коммуналке с соседкой на Комсомольской, 133. Ну, мы иногда снимали с маманей разные сараи ближе к морю... У меня 89 рублей, она зубной врач. У нас не было денег, пока я не начал писать Райкину... На ноги я начал вставать после 67-го, когда пошел мой спектакль "Светофор". Вот тогда я стал просто богатым человеком... Но только в 1987-м купил дачу постройки 36-го года (потом, в 90-х, построил новую, землю под нее дали как почетному гражданину Одессы). У меня там перебывали все отъезжающие.
Всех великих людей я оставил в Ленинграде - а Одесса через меня прошла "отъезжающая". Приходили, советовались, брать билет или не брать...
"Сейчас я в принципе не смеюсь"
в: Для многих вы не только писатель, а еще и артист. В чем для вас эта разница?
о: Каждый из нас делает днем что-то одно, ночью что-то другое... Я говорю это без пошлости. Можно сказать так: вечером я артист, а весь белый день - писатель.
в: Как вы относитесь к публике, которая не воспринимает ваше творчество?
о: Глубоко враждебно.
в: А над кем вы сейчас смеетесь и в какой компании?
о: Конечно, приятно посмеяться с очень хорошим симпатичным человеком. Но знаете, я сейчас совсем не смеюсь, я страдаю. Всегда почему-то вызывают смех именно мои страдания. Для других они получаются такие смешные. И тогда, и сейчас... А спросить с кем - так это дело одинокое. Хотя в принципе для юмора всегда нужны слушатели. Юмор рождается в одиночестве, но живет только на людях.
в: Вас огорчает тот факт, что люди, несмотря ни на что, не меняются?
о: Я огорчения испытываю все время. Легче становится, когда вижу приятные лица, когда хороший разговор возникает. Но мы не меняемся. Огромные огорчения вызывает бедность. Я вынужден жить лучше и не стесняюсь слова "вынужден", как популярный человек, ты все равно будешь жить лучше других. Где бы ни был, тебя пропустят без очереди, дадут и заплатят, просто потому что любят. Но ты платишь душой и дикими огорчениями за то, что не можешь справиться с этой проклятой бедностью, в которой живет твой народ. Мы грязны, а очень хочется быть чистыми. Чтобы физически чисты были улицы, ботинки, машины, туалеты. Что для этого надо - не могу понять! Северная Канада или Финляндия в таком же климате, почему там чисто? Остальные огорчения - это отношение к старикам, к детям...
"Мир не спасет ничего. Чего его спасать?"
в: Возможно, юмор спасет мир, если ничто другое не помогает?
о: Может быть. Хотя мы убедились, что красота не спасает. Уж столько красоты, сколько сейчас показывают в виде красивых женских тел! Всех нас держат в слегка возбужденном состоянии. А мир спасти не удалось. Не знаю, что имел в виду Федор Михайлович Достоевский, говоря "красота спасет мир". Юмор - возможно. Только если это юмор настоящий.
в: Думаете, чувство юмора в человеке можно воспитать?
о: Конечно, можно, в нас же воспитывали. Что сейчас произошло в юморе? Низкая культура упала на рыночную экономику. Или рыночная экономика упала на низкую культуру. Ну, и очень печально то, что в этих условиях рынка артист вынужден продавать себя. Он ищет публику - ниже, выше - и постепенно опускается. Потому что он должен быть самоокупаемым.
[показать]Часто прекрасный человек, великолепный начитанный актер, который в вагоне поезда говорит с тобой на энциклопедические темы, выходит на сцену и несет такую муру собачью, такую чушь! Самое страшное для меня - это перевоплощение артиста из интеллигентного человека в того, кто появляется на публике. Надо постараться остаться тем, кто ты есть. Как Сергей Юрский - как бы он ни обращался к публике, он остается интеллигентным человеком.
Почему мы иногда не верим женщинам-актрисам? Или, допустим, верим Степаненко и не верим другим? Степаненко вышла в образе буфетчицы зенитного училища, и она своя, это ее натура. Но не думаю, что, возвращаясь за кулисы, она сильно меняется. А другие наши актрисы, выходя на сцену, меняются, становятся пошлее, хуже, проще, и публика им не верит: мол, что ты прикидываешься?
в: В прошлом году вы дали несколько "Концертов для своих". Кто для вас свои?
о: После того как я назвал это "Концертом для своих", в Москве чуть ли не на следующий день появились вывески: "Цены для своих", "Распродажа для своих". Все что-то имеют в виду, не только я. Что они имели в виду, не знаю. А я вспомнил, как мы в Одессе говорили: "Давайте соберемся - все свои".
Вообще, когда приходит в голову мысль, - это происходит интуитивно. Великая мысль рождается в душе, а не в мозгах. Она гнездится гораздо глубже и появляется целиком, не по отдельным буквам и словам. И ты ее высказываешь не потому, что продумал. Если продумал, то лучше конструируй самолеты. А тут другое. Вот у меня есть фраза: "Терпим, любим, понимаем". Как только я ее обнародовал, тут же появилась растяжка на Кутузовском проспекте - "Любим, ценим, понимаем своих вкладчиков. Банк такой-то". Я счастлив, что могу кому-то что-то подсказать.
в: С вами, бывает, общаются и руководители страны. На какие темы беседуете?
[показать]о: Я вот с Путиным общался. Никаких тем Владимир Владимирович не боится - говорит на любые. У него хорошая подготовка и надо быть готовым, что вы уползете с поля боя абсолютно: высочайшая квалификация, память и цифры. У меня импровизация - а он на подготовке. А вообще я не могу участвовать в диспутах. Меня оскорби один раз, я повернусь и уйду. Тут я - как моя жена. Однажды сделал Наташе подарок, вдруг она повернулась, бросила его и ушла. И я потом нашел эту брошку на улице, она прямо там валялась. Я тоже не могу долго слушать, когда оскорбляют. А в политике надо терпеть. Тебе врут в глаза, а ты пытаешься возражать, значит, тоже врешь. Получается, два врущих соперника в диспуте - и мы сидим вокруг...