Я брела по хладной пустыни подъезда, сжимая рукоять кухонного ножа. Мысли текли тугим сиропом, сковывая изнутри, покрывая испариной спину. Боже, я умираю!На пути мне попалась немолодая женщина, она надувала и без того толстые щеки и пыхтя, словно паровоз, несла в двух руках тяжелые сумки. Мое приближение заставило ее затормозить. Ее маленькие, густо очертанные частоколом редких ресниц, испуганно распахнулись и рот опасно искривился. Я видела ее золотой зуб.
- Не бойся, - зашептав ей в ухо и губами прикусив крохотную золотую серьгу, я провела острием ножа по ее полной руке.
Она грузно рухнула на ступеньки и из ее хозяйственной сумке вывалились круглые и яркие, как солнце августа, апельсины и покатились по ступенькам. Мыском сапога я отпнула один из оранжевых кружков и спустилась вниз, выйдя во мрак апреля.
Дождь нещадно хлестал меня по щекам, смывая слезы и рассекая мои всхлипы. Я шла спотыкаясь о прохожих и хаотично размахивая руками.
- Скажи, что я ее люблю, - повторяя лишь одно, словно заклинание.
Я обрекла себя на вечные страдания и я получаю от этого едва ли не сексуальное наслаждение. Моральная боль сродни долгому оргазму. Я мысленно вскрываю тонкую оболочку нерва, обнажая их и выливаю свинцовую горячую жидкость самоистязаний. Нет, я не могу умереть, слишком рано.
- Скажи, что я ее люблю.
Сегодня я буду спать тихо, свернувшись калачиком на полу и сжимая все тот же кухонный нож в руке...