Сидеть взаперти, в четырех чужих стенах и размышляя о Вечном, о Великом и Прекрасном, чистить картошку и швырять грязную кожицу в свежий бульон. Я бездарный повар, безрукая горничная, рассеянная экономка, отвратительная жена и неблагодарная дочь. Не учите меня жить...(с) Я раб своих иллюзий и уже посолив по вкусу суп, обнаружила очистки вместо картошки и сквернословя отправила несъедобную жижу в унитаз. Оседлала стул и распахнув настежь окно, впустила вихрь мокрого снега в узкий куб кухни. Кожа под тонкой клетчатой рубахой покрылась пупырышками, по позвоночнику вниз пробежался скользкий неприятный холодок. Приступ тяжелого кашля сдавил бронхи, выворачивая их наизнанку вперемешку со сгустками крови, оставляя ржавые следы на замершей ладони. Мне неприятен этот навязчивый аромат духов, словно из другой жизни. Иная женщина капала янтарные капли на изгибы запястий, локтей и колен. Чужие подушечки пальцев проводили влажную, масляную линию за ухом, спускаясь к ключицам. Этот сандаловый аромат смешан с перламутром пудры и не сочетается с сидящей у раскрытого окна женщиной. Черные волосы стянуты в тугой пучок на затылке, перехвачены тугой резинкой, бессмысленный взгляд раскосых глаз устремлен на скованные в замок тонкие пальцы с выступившими от холода красными прожилками, сутулый гибкий силуэт почти лег на высокую спинку деревянного стула. Старые, с огромными прорезями на коленях, джинсы изрядно обвисли и более не обтягивают плотной упаковкой худощавые ноги, а рубаха в крупную клетку застегнута всего-лишь на три пуговицы.
Словно кто-то толкнул в спину раскрытой ладонью и я поднявшись, закрыла окно и дрожа всем телом, потянулась к газовой плите. Четвертая попытка увенчалась успехом и я чиркнув спичкой, наконец вызвала из глубин конфорки веселые желто-голубые языки огня. С грохотом опустила чайник на решетку и тоскливо окинув взглядом грязно-белые бока очищенной от шкурки картошки, решила на сегодня окончить попытки кулинарных экспериментов.
Чай приятно согрел тело, но не душу, оно и не мудрено...

[411x599]