Вспомнилась ввиду пресловутой душевной усталости одна книга, о которой я тут когда-то уже писала. Может быть, я бы даже ее перечитала, только она уже не у меня, а в "КО". Осталась только рецензия и цитаты в блокноте.



Закат одного сердца

Французское soir - не просто вечер: это еще и закат. Le Grand Soir… Французский язык метафоричен. Закат жизни и творчества Густава Курбе напоминает мучительную гибель исполина, поверженного мифического великана. Да он и был великаном, живым монументом натуралистической живописи, олицетворением своего же натурализма. Курбе, скандальный живописец-революционер, гениальный хулиган, безумный творец, отражение смутной эпохи… Почти безнадежно больной пьяница, плетущийся по обочине дороги к очередному кабаку. Le Grand Soir. Всего один вечер, за который великий живописец вспоминает свою жизнь, обнажая потрепанную душу перед рыжеволосой проституткой, напомнившей ему его Джоанну. Джоанна, Джо, его Любовь – Курбе словно в бреду повторяет имя девушки, благодаря которой он написал почти все, что написал. Рассказ Курбе иногда прерывается воспоминаниями Моны, его порочной собеседницы. Она тоже была там, в Париже, во время пресловутого le grand soir, значившего для французов венец социальной революции. И она тоже потеряла в этой бессмысленной сутолоке все, что у нее было.
«Иди прямо, черт подери, и кричи громче!» - Курбе и шел, и кричал, стараясь следовать наказу своего отца как можно дольше, не обращая внимания на завистливые взгляды, саркастические отзывы, злые подначки. «Ему не прощали, что он плевал на их мнение и показывал себя тем, кем был, - гигантом…» Его проверяли на прочность, его давили презрением, ненавидели и превозносили, на него равнялись, о нем не прекращали судачить. Его картины покупали и прятали, потому что выставлять их на публике было по меньшей мере неприлично – натурализм полотен был слишком натуралистичен. Он был членом Коммуны и действительно верил в ее будущее, любил людей, хоть и славу любил не меньше. «Он умел недурно маскироваться, изображая шута, тщеславного позера... которым он тоже немножко был, ведь маска врастает в лицо человека». Так ради чего Курбе, этот позер с ранимой душой, творил? Ради революции в искусстве? Ради натурализма? Да нет же… «Если бы люди умели слушать, то услышали бы вопль: “Любите меня, Боже мой! Любите меня!”». Его обманывали, он разочаровывался, но он никогда не хотел быть один. Любовь к искусству и любовь к женщинам привели Курбе к закату и сделали его закат великим.
Франсуа Дюпейрон прежде всего режиссер, и это не только не отнимает у него писательского таланта, но и добавляет поразительное свойство «писать кадрами», вот так, в настоящем времени, не боясь обилия многоточий и восклицательных знаков, однострочных «перченых» реплик, щедро выбрасывая на бумагу поток звуков, цветовых оттенков и физических ощущений. Во время массовых сцен ни на секунду не смолкают шум дешевых кабаков, крики пьяных гуляк, вульгарный смех полуголых француженок, и ощущаешь, как проникает внутрь это бессознательное веселье, дурманящее голову… Через минуту все затихает, и слышен, именно слышен, шум простыней в мастерской художника, шепот влюбленной женщины, виден луч солнца, проникший в комнату, где великий художник пишет свою великую любовь, и даже видно, какими красками пишет… Дюпейрон как будто, хотя почему как будто, заранее готовит свой текст для экранизации, чтобы потом не пришлось додумывать сценарий. Да, роман «Великий вечер» - это сценарий! И от этого еще более изобразителен.

Дюпейрон, Ф.
Великий вечер / Пер. с франц. Т. П. Понятиной. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2007. – 192 с. 3000 экз. (Имена). ISBN 978-5-89533-191-0. (п)