"От самых юных лет я увидел бездну, разделяющую мысль от выражения.
Увы, никогда я не мог выразить души своей; никогда того, что представляло мне воображение,
я не мог передать бумаге; напишу ли? — играют? — не то!.. не только не то, что я чувствовал,
даже не то, что я написал. Там пропала мелодия оттого, что низкий ремесленник не придумал
поставить лишнего клапана; там несносный фаготист заставляет меня переделывать, целую
симфонию оттого, что его фагот не выделывает пары басовых нот; то скрипач убавляет
необходимый звук в аккорде оттого, что ему трудно брать двойные ноты. — А голоса, а пение,
а репетиции ораторий, опер?.. О! этот ад до сих пор в моем слухе! Но я тогда еще был счастлив:
иногда, я замечал, на бессмысленных исполнителей находило какое-то вдохновение; я слышал
в их звуках что-то похожее на темную мысль, западавшую в мое воображение: тогда я был вне
себя, я исчезал в гармонии, мною созданной. Но пришло время, мало-помалу тонкое ухо мое
стало грубеть: еще в нем оставалось столько чувствительности» что оно могло слышать ошибки
музыкантов, но оно закрылось для красоты; мрачное облако его объяло — и я не слышу более
своих произведений, — не слышу, Луиза!.. В моем воображении носятся целые ряды
гармонических созвучий; оригинальные мелодии пересекают одна другую, сливаясь в
таинственном единстве; хочу выразить — все исчезло: упорное вещество не выдает мне ни
единого звука, — грубые чувства уничтожают всю деятельность души. О! что может быть
ужаснее этого раздора души с чувствами, души с душою! Зарождать в голосе своем творческое
произведение и ежечасно умирать в муках рождения!.. Смерть души! — как страшна, как жива
эта смерть!"