Палеонтология – это довольно странная наука. Любой палеонтолог должен отчетливо понимать, что его объект – это, во-первых, не животные, которых он привык по своей простоте называть животными или растениями, это немного не то. И, во-вторых, что более важно, он имеет дело с некими объектами, расположенными сугубо в пространстве, в неких земных слоях. А все заключения, которые мы делаем о неких временных последовательностях – это интерпретации и не более того. Это нужно понимать отчетливо.
Кроме того, палеонтология – это историческая наука. Т.е. наука, которая имеет дело с тем, что в прошлом. Поэтому для начала мы должны решить для себя некоторое количество вполне мировоззренческих вопросов. Во-первых, существует ли прошлое? И если да, то можем ли мы его познавать рациональными методами, не прибегая к всякого рода откровениям и пр. Решив для себя положительно эти вопросы, мы можем выстраивать непротиворечивую систему взглядов, отчетливо понимая, что она не единственно возможная, и четко ограничивая ее условия применения.
Но надо понимать, что наши интерпретации всегда будут лежать в рамках определенной парадигмы. Они будут корректны и научны только в ее границах. Первый известный мне пример настоящей палеонтологической интерпретации материала был во времена просвещенного императора Адриана, который, как вы помните, вообще первый организовал то, что можно назвать естественно-историческим музеем. И в этом «естественно-историческом музее», у него на Капри, были выставлены скелеты ископаемых средиземноморских слоников -- на островах Средиземноморья довольно много мелких ископаемых кайнозойских слонов. Эти скелеты были собраны в стоячем положении. А если кто-нибудь из вас видел скелет слона в Зоомузее или у нас в Палеонтологическом музее скелет мамонта, он должен помнить, что в середке черепа есть здоровенная дырка под хобот. Поэтому совершенно ясно, что перед нами находится скелет циклопа, а вот эта дырка – как раз под глаз. Я хочу подчеркнуть, что совершенно не смеюсь над теми, кто эти скелеты собрал и проинтерпретировал. Потому что циклоп – это совершенно нормальный компонент тамошней фауны, они же были, это всем известно! И понятно, что это скелеты циклопов – так они выглядели на самом деле. Т.е. на самом деле интерпретация совершенно корректна. Это в качестве вводной части, что палеонтология – достаточно специфическая наука, и мы, на самом деле, всегда имеем дело не с самим объектом, как физики и химики, а с интерпретацией.
Борис Долгин: Маленькое замечание. Видимо, все-таки не вы имеете дело с интерпретациями, а те, кто знакомится с результатами науки как потребитель. Те же, кто создают интерпретации, имеют дело все-таки с материальными объектами.
Еськов: Мы имеем дело с материальными объектами, но дальше мы создаем модели, с которыми и работаем. Поэтому надо помнить, что динозавр – это, на самом деле, кусок песчаника, который по форме напоминает кости некоторых современных рептилий, ну с поправками. Исходя из того, что это все-таки кость, а не игра природы, мы дальше можем реконструировать облик этого существа, по внутренней структуре кости делать выводы, был ли он теплокровным или не теплокровным, по тому, как крепились мышцы, делать заключение о методах его охоты. Но, на самом деле, мы должны помнить, что это кусок песчаника.
Хочу напомнить еще одну вещь. Ее часто не понимает не только широкая публика, но и продвинутые школьники, иногда студенты. Есть основополагающая вещь – геохронологическая шкала. Вы ее найдете в любом кабинете биологии, в любом популярном издании. Наверняка вы видали эту разноцветную линейку: кайнозой, мезозой, палеозой. Все это разбивается на периоды: мел, юра, триас, – и сбоку циферки в миллионах лет, когда что началось, когда что закончилось.
Спрашиваешь: как и откуда возникла геохронологическая шкала? Совершенно стандартное представление – что где-то в мире есть полная последовательность осадочных пород, в слоях которой содержатся соответствующие фауны. Наверху – мамонты с шерстистыми мамонтами и кроманьонцами, поглубже будут динозавры, еще глубже – трилобиты, а совсем глубоко будет только разная одноклеточная нечисть. Вот есть такая полная последовательность осадочных пород, из нее выпилили колонку, закрыли в полиэтилен, спрятали в «Палату мер и весов», и там она хранится в качестве эталона. А дальше мы определили при помощи методов радиоизотопного датирования, когда какой слой образовался, после этого расставили циферки, и затем смотрим, какие зверушки и травки соответствуют какой цифре. Вот мы видим, что на цифре 67 млн. лет назад сменилась фауна, вымерли динозавры и птерозавры, и с этого момента возникает царство млекопитающих.
Так вот, все прямо наоборот. Эта картинка, которая стандартно сидит в головах публики, не имеет к действительности ни малейшего отношения, все прямо наоборот. Начать надо с того, что сама по себе геохронологическая шкала – еще без цифр, абсолютных датировок… Кто-нибудь из неспециалистов знает, когда она была создана? Так вот, это -- первые десятилетия XIX в. А датировки в миллионах лет появились, соответственно, только в начале ХХ в., когда Резерфорд открыл «трансмутации урана», и началось радиоизотопное датирование. Т.е. шкалу составили сначала, как последовательность сменяющих друг друга фаун, а уже потом появилось представление о том, сколько в действительности занимал каждый период.
И второе. Никакой такой шкалы в качестве эталонной колонки в природе не существует. А что есть? Есть конкретные разрезы. Вот последовательность слоев, одна фауна, другая, фауна, третья фауна. В стратиграфии есть два основополагающих принципа. Один называется принципом Стено. Стено – это ученый монах в XVII в., героическом периоде возникновения науки Нового времени, который сказал, что если один слой осадочных пород лежит выше другого, то он образовался позже. Проще не бывает. Есть тут отдельные хитрости, бывают случаи «запрокинутого» залегания слоев, но они ловятся своими способами. Существенно то, что последовательность слоев реально отражает временную последовательность их возникновения. И второе – принцип Гексли. Если в одном слое в разных местах содержится одинаковая фауна, то логично предположить, что эти слои образовались в одно и то же время. Опять все просто.
Если мы берем два соответствующих разреза, то можем составить обобщенный разрез. И вот у нас есть обобщенный разрез, которого в природе не существует, это абстракция. А сведя вместе все известные науке конкретные местные разрезы, мы в итоге и получили эту самую геохронологическую шкалу, которой в природе нет. Это чистая абстракция. Это я просто -- освежить в памяти для тех, кто это помнит, ну и рассказать тем, кто этого не знал вовсе.
И какое все это имеет отношение к эволюции и к макроэволюции? Должен сказать, что, по моим наблюдениям, большая часть народа, у которых возникают проблемы с теорией эволюции, в общем – жертвы школьного образования. Потому что теория эволюции, на мой взгляд, очень плохо излагается в традиционных учебниках. Там очень странная мешанина из исторического подхода, когда начинают с жизнеописания соответствующих ученых, потом переходят к механизмам и пр. Ну, в физике, в общем, не начинают изложение механики с биографии Галилея, хотя это можно было бы сделать. Но здесь это почему-то происходит именно так.
Я замечу, что эволюционная картина мира для любого естествоиспытателя является ныне фундаментом, на котором все строится. При этом понимание механизмов эволюции может быть очень разным, но сам факт эволюции никем сомнению не подвергается. Как замечательно высказался, по ходу одной дискуссии, С.В. Мейен, один из моих учителей, выдающийся палеоботаник, который был достаточно ярким антидарвинистом: «Я опасаюсь, что меня поймут превратно. Одно дело шаткие, валкие, полный противоречий теории эволюции, и другое дело – прекрасно установленный и несомненный для любого естествоиспытателя факт наличия эволюции как таковой». Т.е. факт необратимых изменений живых организмов в ходе исторического развития ни у одного вменяемого естествоиспытателя сомнения не вызывает. А вот по поводу причин, по которым это происходит, и конкретных механизмов есть достаточно серьезные разногласия. По этому поводу ведутся серьезные дискуссии, вполне в рамках научного подхода, нормальной парадигмы.
Откуда берется само представление о том, что мир меняется и меняется необратимо? Вот из этого и берется. Знания о распределении живых организмов по земным слоям уже в конце XVIII в. приобрели достаточную стройность, т.е. стало понятно, что в разных слоях находятся разные ископаемые зверушки, травки. В начале XIX в., как уже было сказано, началось построение всеобъемлющей глобальной геохронологической шкалы. И стало понятно, что надо с этим что-то делать.
Еще раз. Вот слои, от слоя к слою состав живших там организмов меняется, причем появляются организмы, которых прежде не было, и исчезают те, которые были. Что-то надо с этим делать. Опять-таки обращаю ваше внимание на то, что идея эволюционных изменений, изменения организмов во времени, возникает у естествоиспытателя, имеющего дело с геологическими разрезами, by default, просто как наиболее логичное и понятное объяснение.
А дальше начинаются «но». Кювье, основоположник палеонтологии, был ярким креационистом. Его основная заслуга в том, что он выделил основные типы строения, т.е. он был типологом по взглядам. Он сказал, что переходных форм между этими типами не наблюдается, соответственно никакой эволюции быть не может. А как же без переходов?
И дальше, в 1830 г., произошел знаменитый диспут во французской Академии наук между Кювье и Сент-Илером, который представлял эволюционную позицию, в то время основывавшуюся на взглядах Ламарка. Как известно, Кювье Сент-Илера раскатал в блин по ходу этого диспута, причем абсолютно корректно. Главным доводом у Кювье было вот что. Как раз незадолго до этого из Египта привезли разные экзотические материалы, собранные во времена наполеоновской экспедиции, и в том числе привезли мумии зверушек из гробниц фараонов.
И Кювье кладет на стол (фигурально, конечно) эти материалы: «Вот вам мумия мангуста, вот вам мумия кошки, вот мумия крокодила. Пожалуйста, покажите мне разницу между мумиями и теми чучелами, что мы имеем сейчас в музеях. Между тем, известно, что этим мумиям по 4 тыс. лет, а Земле – 6 тыс. лет. Ну, и где ваша эволюция? Вам надо в 2 тыс. лет уложить все изменения, что предшествовали этому. И самое главное, почему они те 2 тыс. лет изменялась так, что это привело к мангусту и кошке, а дальше все вдруг остановилось и перестало видоизменяться?» И Сент-Илеру на это было совершенно нечего возразить. По принятым нынче способам оценки этого диспута, Сент-Илеру был «слив засчитан».
Но дальше, соответственно, возникают вопросы к Кювье. «Хорошо, ладно, эволюции нет. Вы это показали совершенно четко, убедительно и понятно. Но фауны-то от слоя к слою меняются. А как?» На этом месте Кювье приходится создавать теорию катастроф – периодически у нас происходят катастрофы, старая фауна вымирает, на ее месте возникает новая. «Хорошо, вымирает – ладно, убить при помощи катастрофы неким образом можно. Но откуда берутся те, которые живут потом?» На этом месте Кювье просто разводил руками и говорил: «Не знаем, пока не доработано» – от этого вопроса он просто уходил. В принципе, так нормально сказать: «Не знаем, не имеем информации» – тем более, что в это время мир с палеонтологической точки зрения был изучен очень слабо. В конце концов, всегда можно списать на то, что мы просто не нашли пока те разрезы, где те виды таились, ниже по времени. Вот в других регионах они просто сидели, а потом пришли сюда. Бывает. Может быть.
Но вопрос никуда не исчезает. И обратите внимание на чрезвычайно любопытную вещь: современные креационисты никогда не вспоминают Кювье и ученых его школы, Д’Орбиньи прежде всего. Почему? Вроде, креационисты – настоящие ученые, которые встроены в научную парадигму. А потому, что от этого вопроса Кювье еще мог уйти, но через некоторое время палеонтологическая изученность мира стала уже такой, что деваться стало некуда. И ученик Кювье Д’Орбиньи, тоже великий палеонтолог, был вынужден постулировать множественность актов творения и катастроф. И этих актов творения Д’Орбиньи насчитал 28 штук.
Можно спорить насчет того, 28 их было или не 28, но больше одного -- точно. Из этой картинки следует, что если нет эволюции, то актов творения должно быть точно больше одного, а это сразу приводит к тому, что в библейскую картину мира этот последовательно креационистский подход вписывается еще хуже, чем эволюция! Потому что множественность актов творения и катастроф – это ересь похлеще, чем признать изменяемость зверушек.
А дальше появляется Лайель с принципом актуализма. Я не буду останавливаться на разнице между актуализмом и униформизмом, в такие тонкости лезть не будем. Суть заключается в том, что мы исходим из той презумпции, что в прежние времена действовали те же законы природы, что и сейчас, что прошлое познаваемо ровно настолько, насколько точные аналогии мы можем найти в современности. Еще раз повторяю: это не означает, что в прошлом все было точно, как сейчас – ни в коем случае. Это означает, что мы, строя нашу модель прошлого, должны исходить сначала из того, что было, в принципе, как сейчас. Вот если мы видим факты, противоречащие этой модели, то после этого мы должны вносить корректировки и говорить: «Да, в прошлом было не так».
Например, известно, что существуют многочисленные периоды в истории нашей планеты, когда климат не имел ничего общего с современным. Что, с одной стороны, в приполярных районах растет хлебное дерево, и водятся крокодилы на Канадском архипелаге. С другой стороны, на экваторе имеется очень широкий аридный пояс – пустыни, что по нынешнему времени совершенно невозможно. Поэтому мы делаем вывод, что глобальный климат был принципиально другим, что было не три атмосферных ячейки, как сейчас, а одна. Т.е. была принципиально другая циркуляция атмосферы, принципиально по-другому был устроен теплообмен между высокими и низкими широтами, т.е. климат не имеет никаких современных аналогов. Это все совершенно корректно. Т.е. начинаем мы с того, что климат должен быть таким же. Когда же мы упираемся в факты, которые этому противоречат, мы эту гипотезу отбрасываем и начинаем рассматривать другие.
Тем не менее, мы должны искать объяснение этим фактам в рамках раннее принятых постулатов. После Лайеля, исходя из того, что процессы должны были идти так же, как сейчас, мы пытаемся определить время образования чехла осадочных пород, которые у нас имеются в распоряжении. Если исходить из того, что темпы осадконакопления примерно такие же, как сейчас (еще раз: пока не доказано обратное), мы можем прикинуть, за сколько образовался осадочный чехол. После этого получилось, что, как ни считай, а когда мы просуммируем время образования только тех слоев, которые доступны для изучения, то дело начинает пахнуть многими десятками, а, скорее всего сотнями миллионов лет. А поскольку мы видим не всю последовательность, то, на самом деле, это должно занимать еще больше времени. Т.е. тот аргумент, которым Кювье так замечательно прихлопнул Сент-Илера, с этого места перестает работать. В принципе времени на эволюцию отпущено много.
А дальше появляется Дарвин. Еще раз. У нас картина смены фауны, флоры. Но у нас нет объяснения механизма, как происходит эволюция, потому предложение Ламарка, было несерьезным уже на то время. Заслуга Дарвина в том, что он предложил внятный механизм, как могут происходить такие изменения. Это было основано на аналогии с искусственным отбором. Как выводятся породы домашних животных и растений, так в принципе должно происходить и в природе тоже. Т.е. был предложен внятный объяснительный механизм, под действием чего такие изменения могут происходить.
И здесь, поскольку у нас разговор пойдет про макро- и микроэволюцию, надо определить, где находится граница между ними, кто чем занимается, «что по какому департаменту». Так вот «по департаменту макроэволюции» находится все, что относится к наблюдаемым сменам в процессе исторического развития животных и растений: появление новых групп, новых экологических стратегий и пр. Это, вроде как, факты, которые можно пощупать пальцами. По нынешнему времени, когда у нас имеются вполне четкие представления о том, сколько времени реально существует мир, понятно, что за это время возможны процессы любого типа, даже самого странного. И поэтому картина исторической смены фаун, еще раз повторю, у любого естествоиспытателя присутствует by default. Это – макроэволюция.
А дальше, с другого конца шкалы, имеет место быть микроэволюция. Это объяснение реальных механизмов, молекулярных, генетических, на популяционном уровне – каким образом могут происходить такие изменения. Именно механизмов. Грубо говоря, макроэволюция занимается констатацией факта изменений макроскопического характера, а микроэволюция занимается поиском объяснений под это дело. Т.е., строго говоря, «с высоты моего происхождения, дон Рипат, не видно особой разницы между королем и вами». «С высоты нашего палеонтологического происхождения» нам, в некотором смысле, совершенно все равно – Дарвин там, Ламарк, Берг с номогенезом, Гольдшмидт с сальтационизмом и всякими «перспективными монстрами», эволюция на основе вирусной трансдукции, т.е. горизонтального переноса генов – нам это, вообще-то, без разницы. Наше дело – констатировать медицинский факт, что со временем все организмы меняются. А дальше пускай те ребята, профессионалы в той области, ищут объяснения для этого факта. Вот примерно такое разделение ответственности.
Но дальше возникает вопрос, стыкуется ли все это посередке. «Вот вы говорите, что у вас, в геологическом масштабе времени, происходят смены фаун. Они говорят, что можно наглядно воспроизвести видообразование. Но как перекинуть мостик от первого ко второму?». Вы, вероятно, знаете, что экспериментальное видообразование вполне осуществлено. Я не говорю про микроорганизмы, это вещи, которые не нуждаются в комментариях. Но экспериментальное видообразование осуществлено на целой куче вполне высших организмов. Например, классические опыты Шапошникова с тлями. В двух словах: тли – насекомые-монофаги, т.е. каждый вид тли питается на своем виде растения. И вот Шапошников пересаживал тли с одного растения на другое, и они при этом дохли и дохли. Но, если зайца долго бить, он научится спички зажигать. Наконец, нашлись уроды, которые начали жить на соседнем виде растений. Было буквально 170 поколений, очень небольшая цифра, тли очень быстро размножаются. И через некоторое время оказалось, что можно наблюдать некоторые морфологически значимые, устойчивые различия, а самое главное, что эти тли перестают скрещиваться с исходной популяцией. Т.е. по формальным критериям это вполне себе вид. Понятно, какая цена этому виду, но это же за первые месяцы!
Дальше – одни говорят, что, в принципе, так все и происходило. А другие исследователи говорят: «Нет, ребята, извините. Понятное дело, что довести эти микроизменения до уровня вида можно, а вот дальше вида это у вас работать не будет. И для макроэволюции существуют некие отдельные механизмы». Так сказать, «эволюция на микроэволюцию без остатка не делится». На самом деле, в арсенале современной палеонтологии имеется некоторое количество случаев, которые, вроде бы, позволяют показать, что такое же видообразование, как в эксперименте, мы наблюдаем и в природе. Действительно существуют некоторые очень полные разрезы в местах с медленным осадконакоплением, где можно рассмотреть и очень медленные изменения, и, что гораздо интереснее (тут мы как раз переходим к теме), наши представления позволяют откорректировать взгляды, существовавшие во времена Дарвина.
Дарвин настаивал на обязательной и очень строгой постепенности изменений. Что все изменения происходят очень равномерно, очень постепенно и накапливаются очень долговременно. По нынешнему же времени достаточно популярна, и мне она импонирует, не противоречащая дарвиновской схеме, но вносящая в нее заметные коррективы концепция «прерывистого равновесия» Элдриджа и Гулда, американских исследователей, которую потом многие развивали. Она заключается в том, что на самом деле эволюционный процесс, наоборот, очень неравномерен во времени. Т.е. периоды стазиса, когда изменений практически не происходят, чередуются с периодами относительно резких скачков. Сперва идет небольшое количество поколений, когда происходят все реальные изменения, а дальше идет стазис, когда ничего практически не меняется. Это проиллюстрировано, например, на моллюсках озера Туркана, это классические работы Уильямса. Вроде бы, все так и получается.
В чем замечательность этой модели? В том, что она очень просто и естественно объясняет пресловутую редкость переходных форм. Все правильно, наши шансы наткнуться на переходную форму изначально невелики. Потому что если большая часть времени приходится на стазис, когда мало чего происходит, а все изменения происходят за относительно короткий период, то и попадаться нам будут в основном стазисные формы. Становится понятно, почему «переходных форм» относительно мало, хотя они и есть.
Что еще более интересно, это позволяет совершенно по-новому взглянуть на старую проблему, насколько эволюция вида регулируется окружающей средой. Как раз опыты Шапошникова и аналогичные опыты американских исследователей на дрозофилах и еще много других, показывают, что темпы изменений, которые могут происходить в популяции, просто по поп-генетическим механизмам, потенциально намного выше реально наблюдаемого в природе. Вопреки тому, что обычно казалось, что «эволюция у вас предполагается слишком быстрой», получается прямо наоборот. Изменения могут происходить на несколько порядков быстрее, чем это происходит в действительности. Т.е. на самом деле что-то зверушкам не дает меняться, что-то их держит.
Вопрос на засыпку – что? Ответ по умолчанию – те виды, которые с ними живут в одной экосистеме. Потому что, меняясь сам, ты нарушаешь сложившиеся экологические отношения. И тем, кто живет с тобой, это совершенно не в радость. Поэтому для того, чтобы начались реальные изменения, нужно, чтобы одновременно возникла «критическая масса» изменившихся форм и, собственно говоря, произошел развал существующей экосистемы. Как раз на этом принципе основана концепция «когерентной и некогерентной эволюции» В.А.Красилова и развивающие ее взгляды В.В. Жерихина, нашего замечательного палеоэколога: что эти периоды резких изменений, с которыми чередуются периоды стазиса – это не просто изменения в каждом виде, но они связаны и между собой. Т.е. это триггерный процесс, который, запустив удачно изменения в одном месте, вызывает общую дестабилизацию системы. На этом месте иногда происходит развал системы, и число степеней свободы резко возрастает. И это как раз те моменты, когда реализуется потенциал изменчивости, который может обеспечиваться генетическими механизмами. И на этом месте возникает бог знает что.
Есть несколько периодов, когда этот процесс изучен достаточно хорошо и подробно. Как раз нашими палеоэнтомологами вполне детально, по косточкам, были разобраны механизмы мелового кризиса. Т.е. как начинается кризис, как потом начинается обвальное вымирание, как происходит разрушение структуры существующих на тот момент экосистем. И на этом месте существуют чрезвычайно интересные аналогии с тем, как ведет себя в процессе кризиса человеческое общество. Кто становится первыми жертвами кризиса? Первыми жертвами мезозойского кризиса, т.е. смены растительного покрова из голосеменных на растительный покров из цветковых, становятся главные доминанты тамошних лесных систем.
И в этот момент происходит очень интересный процесс, который называют «всплыванием реликтов». Вдруг на эволюционной сцене появляются группы, которые когда-то давно, еще в раннем мезозое, были отброшены на периферию жизни; где-то они там сидели и занимались непонятно чем. И вот в этот момент, когда возникает экологический вакуум, вдруг появляются эти самые непонятные персоны, вылезшие из прошлого. Но появляются они очень ненадолго. После этого наступает стабилизация экосистемы на основе других видов. Причем структура сообщества, в общем и целом, оказывается той же, что была кризиса, но составленной уже из принципиально новых таксонов.
Сначала сообщества очень бедны, дальше разнообразие начинает нарастать, сообщества начинают обрастать внутренними связями, и через некоторое время разнообразие (а разнообразие – это всегда хорошо, в смысле регуляции и пр.) становится выше, чем до кризиса. Еще раз. На этом месте понятно, что кризис происходит через исходную дестабилизацию, и что все реальные видоизменения, пик их, происходят именно в тот момент, когда регулирующие свойства экосистемы и соответствующие аналоги в обществе минимальны. И именно в этот момент происходят все инновации, из которых уже дальше будут отбираться некоторые следующие варианты. На этом месте картина, которую сейчас рисует наша палеонтология, отличается от того, что казалось в XIX в. – начале ХХ в.
И еще одно замечательное новшество. Наверно, те из вас, кто еще не совсем забыл школьный учебник по биологии, помнят, как якобы происходит новая группа. Вот филогенетическое древо, вот некая ветка этого филогенетического древа набирает признаки следующего таксона высокого ранга. Например, как от рептилий происходит птица. Вот в некой ветке получается маховое перо, консолидированное запястье, много признаков птицы. Вот она выходит на следующий уровень, и дальше начинается ветка птиц. Здесь остались рептилии, а там от них пошли птицы.
В общем, становится понятно, что на самом деле все не так, что на самом деле картинка сложнее и интереснее. Первым до этого додумался Л.П. Татаринов, наш замечательный специалист по зверозубым ящерам и первым млекопитающим. Татаринов показал, что млекопитающих (маммалий) от предков-рептилий отличает шесть признаков: структура слуховых косточек, наличие мягких губ и пр. И вот есть несколько групп этих зверозубых ящеров, териодонтов. И оказывается, что в каждой из этих групп начинают по отдельности, вразбивку, появляться эти маммальные признаки. Этих групп, эволюционных линий, шесть, но только в одной набирается полный синдром – синдром маммалий. А все остальные так и остаются «недоделанными». Маммалии получаются только в одной ветке зверозубых рептилий – сумчатые плюс плацентарные. От одной из тех веток «недомаммалий» сейчас остались утконосы и ехидны (монотрематы). А вообще таких «утконосоподобных» попыток было еще четыре.
Татаринов назвал это «параллельной маммализацией териодонтов». Дальше оказалось, что ровно по такой же схеме происходят все сколько-нибудь заметные группы. Из кистеперых рыб – четвероногие (тетраподы), первые земноводные, они происходят ровно по такой же схеме: «параллельная тетраподизация кистеперых», она хорошо разобрана. Из рептилий – птицы, точно по такой же схеме, «параллельная авиизация архозавров». То, что сейчас нарыли по этой части китайцы, – это, конечно, феноменально, Китай вообще стремительно становится великой научной державой. Вот мы в Европе тут долго водили хороводы вокруг археоптерикса, а теперь понятно, что археоптерикс – это одна из таких параллельных ветвей «авиизации». Т.е. с птицами все происходило ровно по такой же схеме. «Синдром птицы», начинающийся с появления пера и тянущий за собой много чего, начинает собираться, как минимум, уже в пяти ветвях мелких архозавриков, начинающих обрастать перьями, которые, явным образом, предпринимают попытки взлететь. Две из этих линий реально взлетели – настоящие птицы, и еще такие энанциорнисовые птицы, хвостатые. Точно по такой же схеме получаются и цветковые из голосеменных.
Вы сами понимаете, что схема безумно интересна. Нельзя не упомянуть, что и с человеком все ровно так же происходит: «параллельная гоминизация приматов». Т.е. фактически была африканская ветвь: от шимпанзе через недавно открытых орорина и сахелантропа к австралопитекам, ну, а от австралопитека все уже более-менее понятно. Но тем из вас, кто еще помнит популярные книги 50-60-х гг., наверняка, попадались там рамапитек и сивапитек. Как вы помните, в «Понедельник начинается в субботу» Ад-Амм был «питекантропом, который кочевал по долине Арарата с трибой рамапитеков». Рамапитек тогда постоянно фигурировал в этих списках. Потом стало понятно, что рамапитек к делу не относится, что рамапитек – это один из вариантов «азиатского проекта», который был параллелен африканскому. Что там, в Азии, тоже создавали крупного прямоходящего примата, но на основе не шимпанзе, а орангутана. Там были, например, замечательные гиганты – мегантроп и гигантопитек. И одним из вариантов были рамапитек и сивапитек. И очень даже может быть, что со временем они бы до чего-нибудь даже доэволюционировали. Но в любом случае «африканский проект» успел раньше, и они решили проблемы со всеми, кто им мешал.
Обратите внимание. На этом месте постоянно просятся аналогии, что «проводится тендер». Шести конструкторским бюро дается заказ на определенное изделие. Они выставляют его на конкурс, дальше идут стендовые испытания, ходовые испытания и пр. Потом в итоге одни исчезают, и принимается некая одна модель. Поэтому идея «направленности эволюции», на чем сломано множество копий, обретает на этом месте плоть, на первый взгляд.
Вопрос из зала: А участников тендера всегда шесть?
Еськов: Нет-нет! У цветковых больше, у тетрапод меньше. Нет тут никакого пифагорейства!
Я хотел сказать вот что. Мы уже говорили насчет Кювье и его учеников, что, на самом деле, последовательная научная креационисткая позиция в итоге оказывается для строго библейской картины мира более разрушительной, чем эволюционистская. На самом деле, здесь, если вдуматься, все ровно то же. Если допустить, что это происходит под неким внешним руководством, то получается, что тот, кто занимается этим проектированием, либо не всеведущ, либо не всемогущ. Либо поручает все это дело неким промежуточным сущностям. И вы прекрасно понимаете, что любая из этих версий в действительности более разрушительна для религиозной картины мира, чем признание эволюции. И не зря умные католики все-таки дошли до того, что пусть лучше будет эволюционная картина, как меньшее зло.
В действительности, надо понимать, что всегда можно сказать, что Господь создал мир, заложив в него в определенном порядке ископаемые, загрязнив урансодержащие минералы свинцом в должных концентрациях, имитировав свет далеких звезд. «А зачем? – Ну, пути Господни неисповедимы, и всё.» И как легко догадаться, эта позиция неуязвима. У нее есть только один недостаток: она наукой не является, а во всем остальном – да, картина вполне последовательная и интересная. А почему так – ну, по множеству причин: может быть, у Господа тоже есть чувство юмора, и он склонен к интеллектуальным играм, ко всему прочему, почему бы нет? Но еще раз повторю, что на этом месте мы явно впадаем в ересь большую, чем принятие стандартной эволюционной картины мира. Мне так кажется.