Сохранились только отдельные кадры, из которых позднее по принципу слайд-шоу собрали версию с титрами под музыку Прокофьева. «Да здравствует Мексика», снимавшийся на иностранные средства, после проявки и печати остался в США и только спустя 50 лет попал в руки Александрова, который, опираясь на заметки Эйзенштейна и былые их обсуждения во время съемок, сделал свою версию, в которую вошли его пояснения о предполагавшемся, но не реализованном.

В обеих работах очень четко прослеживается стремление режиссера выйти за пределы узких повествовательно-дидактических задач. Не коллективизация, символом которой вроде как должен быть пионер, предающий отца, а трагедия внутрисемейных взаимоотношений на стыке эпох, пресловутый вопрос отцов и детей, усиленный ломкой массового сознания, составляет смысловое ядро «Бежина луга». Сцены обобществления церковного имущества изобилуют образами утверждения нового, благого царства на земле (младенец в венце, дева у алтаря, которая лично мне навевала навязчивые ассоциации с ренуаровской девушкой с веером, наверное, благодаря полнокровности персонажа и вееру лучиков за головой), обозначают новую религию, концепция которой практически не изменилась – все ждут и идут к свету, коммунизму, раю, претерпевая невзгоды во имя и на благо будущего (спасение от пожара голубей, обезвреживание и последующее осмеяние «последних монархистов»). Но главной темой, определяющей композиционное единство произведения, является смерть. Сначала смерть матери Степка – свидетельство ужасов реальности. Потом в эйфорической радости переустройства мира она концентрируются в образах пожара, ружья, торчащего из алтаря, черепе в руках смеющегося мальчика. И наконец, смерть главного героя знаменует возвращение к реальности тех, кто весело смеялся над безоружными монархистами, считая их всего лишь музейными экспонатами.

[показать]   [показать]

И именно смерть является основным мотивом другого фильма – «Да здравствует Мексика!», снятого на несколько лет раньше. Фильм был задуман как ряд новелл с прологом и эпилогом, сродни классическому роману, разбитому на главы. В этих новеллах должна была быть представлена Мексика традиционная, Мексика страдающая и Мексика борющаяся. На последнюю новеллу денег не хватило, но даже ее отсутствие не влияет на законченность произведения, потому что его тон определяют эпилог и пролог, в которых затрагиваются разные аспекты смерти: пугающе-молчаливой и грозной в начале и радостно-безумной в конце. Видимо, только люди, умеющие так радоваться смерти, могут наслаждаться корридой, от сцен с которой до сих пор дух захватывает. И тема жестокого убийства в последней снятой новелле приобретает несколько другое звучание после карнавального представления смерти – смерти никто не боится, над ней смеются, мне хочется верить, что ей радуются. А попытка заглянуть в будущее, показав под одной из масок смерти, детское лицо, замыкает фильм о смерти вопросом о жизни. (Позднее, в «Бежином луге» смерть приведет к смерти.)

Если говорить о картинке, то безусловно «Мексика» более живописная по своему материалу, с совершенно сказочным антуражем, в котором Эйзенштейн умело поигрался с масштабом (пирамиды, кактусы), соотношением объемов в кадре (коррида, свадьба) и, конечно же, светотенью. «Бежин луг» отличает лаконичная картинка и сосредоточенность на психологических переживаниях персонажей (большое количество крупных планов) на фоне невозможно русских березок, полей пшеницы, лугов, утренних туманов и цветущей вишни. Да и музыка Прокофьева усиливает драматизм происходящего. В «Мексике» в некторых моментах довольно несуразно сочетаются замогильный голоса Бондарчука и веселенькая латиноамериканская музыка, да и само голосовое сопровождение очевидными комментариями периодически начинает раздражать, но это уже александровское решение полвека спустя.

[показать]   [показать]

Обе работы – незавершенные, хоть и по совершенно противоположным друг другу причинам – одна по идеологическим соображениям, другая – по коммерческим (правда, одна была почти полностью уничтожена, а другая хранилась в музее Нью-Йорка), собранные гораздо позже смерти Эйзенштейна – объединяет попытка диалога, может подсознательного, со смертью, а стремление переосмыслить социально-актуальное в общечеловеческих масштабах (как и во всех его работах) создает многоуровневый визуальный ряд, расшифровка которого доставляет большое удовольствие.