От холода щипало щеки, и они побелели вконец. Ты даже не поежился. Ты не чувствовал холода. Ты вообще мог чувствовать только всое превосходство и улыбаться глянцево-бумажной улыбкой, твоя жизнь сводилась к минимуму - созерцанию пощечин и насмешек, которыми ты так щедро меня одаривал. Я вырастил чудовище. Это была моя тайная мечта.

Я сколько угодно раз могу перечитывать Бредбери. Сколько угодно раз могу черкать пометки карандашом. Сколько угодно могу показывать ей самые важные страницы. Она делает вид, что ей все равно. На самом деле, знает почти все мои цитаты наизусть и иногда пишет очерки, которые тут же прячет по разным углам своей комнаты.

Чаще она приходит ко мне, прячась от скуки и периодически от одиночества. Она не любит признаваться, что так ценит мое занудное общество, но изредка забтрается ко мне на колени, смотрит прямо в глаза и говорит так тихо-тихо, едва слышно: "Все же я тебя очень сильно люблю,братишка".

В последний раз у нее глаза были прозрачные и задумчивые, улыбка неестественная, она все время поправляла длинную челку и прослушивала фразу за фразой.

- Что-то случилось, сестренка?

- Ничего. И это ничего меня скоро совсем угробит.

Потом мы пили чай, такой терпкий, что горечь разливалась по всему телу вместе с теплом.

Вечером она попрощалась, сказав, что все летит к чертям, а ей так не хочется сопротивляться, и ушла.

Все моя жизнь вообще состоит из каких-то глупых моментов, когда я не хочу сопротивляться. Говорю себе, что слишком устал и уступаю. В последний раз моя попытка удержать тебя потерпела фиаско.

После той страшной аварии я вообще потерял способность сопротивляться.

Даже теперь, когда она иногда подвозит меня на красной "десятке" со скоростью девяносто, меня так и тянет сказать: "Сбавь скорость, ты же не опоздаешь. Зачем так нестись на этой развалюхе?"

Я правда молчу, делаю приемник громче, чтобы не слышать дребезжания подшибников.