По бесчисленному множеству запутанных, извивающихся кишок, складывающихся в огромный, давяще мрачный и давно прогнивший, лабиринт из разваливающихся, покосившихся, обитых всяким мусором, валяющимся тут же под ногами на раздробленном асфальте, строений нищих районов Д-тауна неслась фигура. Она мимолётно проносилась серой тенью мимо грязных, вонючих людей, чьи лица были обезображены мутациями от донельзя изгаженной и отравленной атмосферы и пищи, мимо изголодавшихся и ослабленных детей, валяющихся без сил в грязи, чья кожа лишь выделяла, обволакивая, каждую косточку, мимо обезображенных слепых, безруких и безногих инвалидов, которые и сами забыли, что они люди. А вперемешку с нестерпимо болезненно завывающими, ползающими в нечистотах, не в силах подняться на ноги людей, находящихся в состоянии лишь протягивать дрожащие руки к пробегающему миму человеку, валялись мёртвые. Впрочем, здесь же встречались и люди, держащиеся на ногах и даже хоть как-то приодетые почище прочих, но все они были столь же изнурены и нечеловечны, с огромными чёрными кругами под позабывшими радость глазами.
Лабиринты были пропитаны запахом гнили и разложения, но бегущий задыхался ни от этого, ни от чёрного смердящего химией дыма, что стелился над улицами, не пропуская ни солнечного света, ни тепла, заползающего в каждый туннель и закоулок, от которого нельзя было скрыться. Не мог дышать он от чего-то другого, чего-то засевшего глубоко внутри, некой паники, подгоняемой боязнью не успеть и чёрными, холодными псами за спиной.
И именно для этого надо было бежать, не останавливаясь, без оглядки, без сожаления и скорби, без отвращения. И не столько ради собственной жизни, сколько ради Мечты, Смысла Жизни, так не у многих теперь существующий, от чего его наличие делало человека ещё более самоотверженным, чем что-либо другое.
Через десяток секунд после того, как пробегал человек на этом же самом месте слышался топот людей, облачённых в тяжёлые сапоги и броню полиции. Уничтожить террориста – вот их цель, ради которой они готовы насмерть затаптывать нищее, беспомощное отребье, с мольбою лезущее под ноги и их не менее бесполезное потомство. Впрочем, никто и не сопротивлялся, если не наоборот: радовались полученному освобождению, боясь исполнить самим единственную мечту – распрощаться с этим серым, безрадостным миром.
Порванный, старый плащ развивался за человеком, тормозя и сковывая его движения, так что вскоре он рывком был скинут с плеч и полетел в грязную лужу с гнилыми листовками и объедками. Парню было плевать на невообразимый холод, царивший здесь. Тем более покойникам он не был страшен.
Позади бегущей фигуры сквозь чёрное облако над улицей выскочило два узких цилиндра полицейских флаеров, и тут же один из них открыл огонь по преступнику, прочертив по обе стороны от него две дорожки султанчиков поднятой воды и раздробленного камня. Одна из дорожек прошла сквозь сгорбленную фигуру, замотанную в грязные одежды, от которой в тот же миг остались лишь кровавые ошмётки.
Преступник тут же свернул в сторону и скрылся в широком овале туннеля, не доступного флаерам. Ему снова повезло пробежать открытый участок и остаться в живых. Кислорода не хватало, всё тело горело адским огнём боли и усталости, но надо было бежать. Движение для него сейчас было важнее жизни и смерти.
***
В маленькой коморке на грязном, деревянном столе догорал огарок свечи, служившей здесь единственным источником света, ничего вокруг не озаряя, лишь выхватывая из кромешной темноты лицо перед самым тусклым огоньком. Худое, слегка румяное от жёлтого света, но всё-таки бледно-мертвенное лицо с впадшими глазами и тёмными кругами вокруг них. Тонкая прядь сальных волос падала между глаз, собственно, кроме неё волос у человека больше не было. Он смотрел уставшими до безумия, но с неким ещё живым блеском глазами на маленький огонёк, блики которого вяло трепыхались, отражаясь в них.
-Мир разлагается… - прошептал он слабым голосом, почти не шевеля бледными, иссушенными губами.
-Он начал разлагаться ещё задолго до своего рождения, когда он ещё плавал в смутном, больном воображением Бога. Иначе он бы и не родился, - в свете свечи появилось ещё одно лицо, не многим отличающееся от собеседника, только голос был чуть сильнее, и глаза выражали меньшую покорность.
-Но как можно изменить мир, если он сам против этого? Его серость, его затхлость лишают человека любых желаний, и все попытки это изменить обращаются против этих идей.
-Да, этого Он и хотел. Хотел его гнилой разум и безумная фантазия, а теперь он сморит на то, как мы трепыхаемся в его банке с серыми стенами и бьётся в больной агонии, - в глазах второго собеседника блеснул блеклый, но чёткий огонь ненависти. Его света хватило, что бы он отразился в усталых глазах человека с прядью, - но изменить вряд ли что-то получится, ведь мы играем по Его правилам.
-А мир всё так же сер… Сер и уныл… И всё так же в нём хочется жить лишь за тем, что бы умереть. От него осталась лишь тень, вливающая в нас яд, имя которому – Бездействие. Наши души и сердца перестали трепыхаться и биться за существование. Все мы – лишь существуем, даже не выживаем, потому что выживать – это значит бороться. Мы сами создали этот мир, или позволили Богу его таким сделать, своим бездействием, окрасили его в серый цвет, мир стал для нас как склеп для мертвецов. То же бездействие, та же разлагающаяся сущность, только изнури, что ещё хуже, ибо делает нас мертвее мёртвых. Ты чувствуешь это! Даже воздух сер, он представляет собой серую массу с ржавыми подтёками и разлагающимися отбросами. И вдыхая его, впуская его внутрь, мы и сами стали серы. Мы, так же как и наш мир, ничего из себя не представляем, лишённые всяческих красок. Мы дополняем друг друга, этот мир. Мы не хотим бороться, став мертвенной частью серого мира.
-Нет, мы не боремся, или боремся безрезультатно, не из-за того, что умерли и слились с миром. Мы просто боремся по Его правилам, которые не предполагают победы, лишь развлечение для Него. Всё что мы делаем, всё то, как мы пытаемся изменить происходящее: убийства, терроризм, взрывы, угрозы… разве от самих этих слов не исходит серость? Та серость, против которой они и должны быть направлены. Все наши действия только дополняют этот мир, против которого и боремся, поэтому и кажется, что всё безрезультатно и безнадёжно.
-И что же нам делать?…
-Бороться не против оболочки, а против сути – против Серости.
***
Из широкого туннеля преследуемый свернул в узкое ответвление, перешедшее во множество маленьких, низких туннелей с осыпающимися стенами из красного кирпича, покрывшимися у пола желто-зеленой слизью в самом широком из которых не разошлись бы и два человека. Грязные трубы, в огромном множестве покрывавшие стены, извивались змеями, раненными в местах ржавых подтёков. Многие из них были разорваны, из некоторых струился пар, чаще - едкий дым. Туннель, по которому теперь бежал задыхающийся человек опускался всё ниже, и с каждым метров вода становилась всё выше. Сначала она была по щиколотку, затем по колено, по пояс, шею, и вот лишь лицо торчало среди застоявшейся воды с разлагавшимся гнильём на поверхности. Через некоторое время парень нырнул и стал пробираться вперёд, со всей силой молотя и перебирая ногами и руками пока лёгкие не загорелись огнём и пока он не нащупал в потолке маленькое отверстие.
Прислонившись к грязной, засаленной стене над люком, человек немного отдышался, но он чувствовал, что его план вот-вот сорвётся, и времени отдыхать у него не было. В это же время вода над люком уже пошла тяжёлой рябью – враги неумолимо приближались.
Здание, в подвал которого привёл его туннель, было одним из самых высоких заброшенных строений в этом районе, вернее, конечно, считающимся заброшенным, ведь, не смотря ни на что, здесь жило огромное количество бездомных и нищих, безумных и вечно завывающих беззубыми ртами людей. Но именно из-за своего превосходящего над прочими зданиями размера парень и выбрал его как место, где он и совершит задуманное. Чёрная паутина облепила все углы, с потолка, не прекращая, сыпалась каменная крошка, весь пол был в отбитых камнях, намокшем картоне, разбитом стекле, погнутых, алюминиевых банках и прочем многочисленном мусоре.
Парень встал, отталкиваясь от стены, сделал глубокий выдох, в течение которого с его лица смывалась вся видимость усталости, бывшей до этого, а взамен снова приобретался лик безоговорочной решимости и воли. И он бросился вперёд, с ещё большим рвением, большей устремлённостью, мимо рядов с искалеченными, изуродованными людьми, давно выживших из ума, способных лишь беспомощно тянуть руки и стонать. Когда он добежал до лестницы, зигзагом поднимающейся вверх через все этажи здания из люка уже выбрался первый полицейский с кислородной маской на лице, быстро вытаскивающий второго.
-Чёрт… Ублюдки… - сквозь сжатые губы прошипел парень и из последних сил, коих почти уже и не оставалось, бросился вверх.
Подъём по разбитой, кривой лестнице занял примерно три минуты, но несмотря на короткое время, он в конец добил парня, обессиленные мышцы его горели нестерпимым огнём, ноги тряслись от слабости, сердце с его бешеным ритмом чуть ли не сотрясало всё тело, дыхание его было тяжёлым, а на глаза то и дело надвигалась чёрно-красная мгла, грозящая потерей сознания. Но он это сделал! Он выбрался на крышу, и сладостное осознание близкой победы, близкого исполнения его планов придало ему сил для того, что бы обогнуть огромную, ржавую, помятую бочку, стоящую на кривых и изъеденных эрозией балках, когда-то давно служившей для перекачки воды жильцам.
Хромая и еле переставляя ноги он подбежал к самому краю крыши, упал на колени и изо всех сил выдернул и откинул в сторону кусок камня, как влитого расположенного в бордюре крыши, от чего нельзя было предположить, что за ним мог находиться тайник. Из неглубокого углубления он достал небольшую коробочку, всю изъеденную грязными и пыльными, но явно разноцветными проводками, с краю коробочки находилась маленькая кнопочка переключателя, на которой уже лежал палец снова поднявшегося на ноги парня со слабой, но победоносной улыбкой на ссохшемся лице с глубоко впалыми глазами и чёрными кругами вокруг них.
Только теперь он несколько заставил отступить от себя панику преследующих чёрных псов, что гнались по его стопам, ещё немного времени у него оставалось – в чёрном проёме выхода на крышу, расположенного за гигантской, дырявой бочкой уже слышались тяжёлые шаги, но минута у него была.
Парень медленно обернулся к краю и посмотрел с полными ледяной, гнетущей грустью усталыми глазами, в которых, тем не менее, виднелись радостные, живые блики и проблески, на город. Тот тянулся недалеко, может быть, лишь несколько кварталов вокруг или немного больше были ему видны, но дальше всё обволакивала чёрная, непроглядная дымка. Тусклый, алый шар солнца из-за чугунных, сальных облаков не давал ни тепла, ни света. Улицы утопали в горах мусора и обессиленных людях в грязном, рваном тряпье, а земля почти полностью поглотила избитый, весь в глубоких рытвинах асфальт. На крышах ближайших разваливающихся, осыпающихся, исписанных домов были расположены такие же водонапорные бочки, только, может быть, новее, местами несколько отремонтированные, ведь ими, как это было ни странно здесь, кто-то всё ещё пользовался.
Впрочем, большую часть их он сам залатывал в течение полугода, если же вода никак не могла поступить к ним в силу старой и полуразрушенной системы водоснабжения, он откупоривал крышки, и бочки наполнялись сами собой от редких, но обильных дождей. Это были невыносимо сложные для него полгода, и, наверное, не в физическом плане, а скорее, в эмоциональном. Ведь никто не мог дать точной гарантии, что всё не сорвется раньше, кто мог дать гарантии, что он сам не умрёт от голода, отдавая все свои сбережение и самого себя делу без остатка, что его не схватят на очередной краже и очередном взломе. Но самым сложным испытанием было именно ждать целых шесть месяцев этого момента, момента, когда он будет стоять в условленном месте, когда уже всё было готово, и он лишь будет наблюдать, за тем, что в считанные секунды должно было произойти.
-Стоять! Ты обвиняешься в краже государственного и частного имущества, многократных взломах, шантаже, вымогательстве, пропагандой деятельности, порочащей власть и террористических актах и угрозах!
Чёрный пёс лаял и метал вспененные слюни в разны стороны, парень чувствовал, как глаза его горели красным огнём жажды убийства и беспричинной ярости, готовности ненавидеть всё вокруг лишь за то, что оно есть.
-Я приказываю бросить детонатор, иначе я открываю огонь!
Сутулый, пошатывающийся молодой человек лишь улыбнулся и вдохнул полной грудью, медленно поднимая руки до уровня плеч лишь для того, что бы дать себе времени ещё немного посмотреть на город. Ведь, скорее всего он запомнит его именно таким, всё, что изменится, если и изменится, будет уже не при нём, он лишь положит этому начало.
Он нажал на кнопку, и в следующую секунду мир как будто для него замер, отошли на задний план, куда-то далеко-далеко рёв и топот полиции, смог и гарь, витающие в воздухе, болезненная серость всего вокруг.
Всё, что он теперь видел, это сеть маленьких взрывов, не причиняющих никому абсолютно никакого вреда, кроме того, что выбивали трубы под водонапорными башнями, и вода начинала выливаться на крыши, обтекая стены домов. Так же в каждой бочке разрывались маленькие пакетики с химической, флуоресцентной краской, что в один миг окрашивала воду в различные цвета.
Сзади гулко, будто уши были забиты ватой, раздались взрывы выстрелов, еще через короткий промежуток времени в спину его начала вонзаться нестерпимая боль, каждым новым укусом раскаленного жала дробящая рёбра и позвоночник, с каждым новым ударом отнимающая жизнь. Но всё это было уже не важно, отступало столь же далеко, где теперь находилась для него сам мир. Ведь до самой последней секунду своей жизни, успевшей прерваться даже до того, как он коснулся разбитого бетона крыши, с вырывающимися из наполнившимися бесконечным счастьем глаз слезами он видел, как на бывших до этого серыми, убогими жилищах, в которых существовали люди, давно уже забывшие себя, растворившиеся в это серости, смирившиеся с ней, появлялись жёлтые, синие, зелёные, красные кляксы, опускающиеся всё ниже, до самого асфальта и всё шире покрывающие площадь домов несмываемой краской.
Получай! Вот тебе, а не Серость! Мерзкий Бог гнусной реальности, теперь город начнёт жить по-новому, он обязан был начать жить так, потому что сам город уже сейчас изменился, он приобрёл красок, а они должны были изменить и сознание самих людей. О, как же парень мечтал именно об этом, все эти полгода и даже много раньше, когда он решил дать бой самой Серости, корню всего царящего безумия и безрассудства, что подавляла сознание людей, чем и смиряла их с реальностью. Теперь, в хоть сколько-нибудь разнообразном мире им будет проще бороться за своё сознание, за свои чувства.
За то, что когда-то его предки гордо называли словом Человек.
И если теперь, именно в данный момент дрогнут губы какого-либо ребёнка из этих нищих районов, в попытки сложиться в самую незаметную улыбку, это будет означать лишь полную его победу, победу, после которой всё обязательно изменится. Но это уже будет без него, он лишь всем своим сердцем желал положить этому начало, пожертвовав ради этого всем, что имел, и даже собственной жизнью.