О, этот безумный мир, пораженный страшной эпидемией одиночества! Жаль, что приходится изрекать такие громкие и пафосные фразы. А что еще делать, когда об этой проблеме пишет каждый второй (ну ладно, третий или четвертый) пользователь ли.ру ? Нетрудно догадаться, что и за пределами нашего любимого сайта творится то же самое безобразие.
Так что же такое одиночество? Бич современного общества с его гигантскими темпами технического прогресса и неконтролируемым процессом глобализации? Вряд ли только современного. Люди, наверняка, и раньше чувствовали себя одинокими. Но когда же произошел перелом, после которого это чувство превратилось в массовое бедствие? Попробуем поискать ответ в истории мировой литературы, не претендуя, впрочем, на научную достоверность предложенных вариантов.



Если окинуть общим взглядом все, что я узнала о развитии человеческой мысли за четыре года весьма полезного (и это не ирония) университетского курса, то нетрудно определить, что Просвещение было последней по-настоящему оптимистичной эпохой. Тогда все было просто: я мыслю, значит, я существую. И счастлиииииив… А вот романтикам повезло гораздо меньше. Им удалось понять, что мир-то оказывается разделен на две половины: реальное и идеальное. Романтик - это поэт, творец, который находится на гране двух пространств (стремясь к последнему). Он избранный, хотя со стороны кажется смешным и нелепым, неприспособленным к жизни, если хотите (вспомнили гофмановских филистеров и энтузиастов?) И вот, что бы попасть в вожделенное инопространство ему жизненно необходимо состояние одиночества. Ну что, казалось бы это одиночество со знаком «+»? На первый взгляд, да, но не совсем. Это ранние романтики верили в то, что поэт с помощью своего дара, творчества может упорядочить хаос и примирить две части одного мира, которые, несмотря на свою противоположность, имеют свойство перетекать друг в друга. У поздних же романтиков оптимизма поубавилось: границы между реальным и инопространством значительно уплотнились, а выход за грани (реального) стал необратимым, и платить за него приходилось беспощадным «сжиганием себя», а то и безумием. Очень красноречиво об этом писал Гофман, попутно реализуя теорию на практике. Учитывая то, какой он вел образ жизни - днем работал в канцелярии, а ночью бессовестно пил и вдохновившись алкоголем писал – неудивительно, что некоторые его произведения при наличии хорошо развитой фантазии читать жутковато. Вот к чему одиночество привело романтиков.
Ну а дальше-то что? Реализм пропускаем и переходим сразу к модернизму, то есть к тому, о чем собиралась писать с самого начала. Франц Кафка, для того чтобы охарактеризовать современный ему мир, использовал метафору железной дороги, причем, ассоциировал ее с тоталитаризмом. По Кафке, все люди – ж/д пассажиры. Они не свободны, потому что зависят от графика движения поездов и везут с собой много багажа. Встреча с Другим происходит спонтанно. Это случайный попутчик, которому можно рассказать свою историю, скорее всего ненастоящую, с целью лучше понять себя (своеобразный способ побороть одиночество?) В глобальном же смысле, человечество – пассажиры поезда, который попал в аварию посредине длинного туннеля. Вокруг калейдоскоп чудовищ, но видно ли свет? Разве что слабый отблеск, до которого невозможно добраться. Уже стало не по себе? А теперь прибавьте к этому тот факт, что модернистское "Я" всячески стремится уйти в себя, как улитка в свою раковину. Ужас, да?
В постмодернизме, в котором нам посчастливилось жить, картина мира еще более безрадостная. Люди находятся на платформе (у Уэльбека даже роман такой есть – «Платформа»). Мимо на бешеной скорости проносится поезд (окружающий мир). Понять реальность означает прочитать название поезда. Стоит ли говорить о том, чтобы попытаться попасть внутрь? Лично я уверена, что беспокоится, следует совсем о другом. На самом деле, мы слишком много внимания уделяем поезду. А, может, стоит оглянуться вокруг и заинтересоваться теми, кто стоит на платформе рядом с нами? Наладить с ними контакт? Найти точки соприкосновения? Точку опоры? Преодолеть отчужденность.
А пока этого не произойдет, мы будем писать в своих дневниках об одиночестве. И жить будем так, как герой Бегбедера из книги Windows on the World:

«Моя жизнь – катастрофа, но никто этого не видит, потому что я очень хорошо воспитан: я все время улыбаюсь. Я улыбаюсь, потому что думаю, что если страдание скрыть, оно исчезнет. И в каком-то смысле это правда: оно невидимо, а значит, не существует, ибо мы живем в мире видимого, материального, осязаемого. Моя боль нематериальна, ее как бы нет. Я отрицаю сам себя».

Прочитав эти строчки, я узнала в них себя. Думаю, многие могут сказать то же самое. Это очень грустно, потому что, как бы ты не скрывал свою боль, она никуда не денется. От себя не убежишь. Но выход есть. Почему бы нам не стать хотя бы чуточку внимательнее друг к другу? Это вполне в наших силах.