Все мои встречи с ним были так или иначе связаны со съемками фильмов. Последний раз это состоялось года два назад, когда мы делали "На пути в Дамаск". Тогда я почувствовал, что время сильно изменилось. Переговоры о встрече шли уже не с сотрудниками патриаршей канцелярии, а с президентской охраной. Нам отвели всего двадцать минут, при этом не дозволили войти внутрь, в помещение, чтобы заранее поставить свет, камеру. Мы, конечно, успели задать свои вопросы, а Святейший успел дать на них свой ответ, но у меня осталось неприятное чувство. Мне показалось, что он больше не волен во всех своих действиях. Каждый его шаг, каждая его встреча регламентируется и контролируется государственной машиной. Да, и сам он был довольно сильно зажат. Когда наше время кончилось, то человек в штатском просто выключил осветительные приборы и невежливо попросил нас удалиться. Патриарх промолчал, но видно было, что это его напрягло. Мне стало тревожно.
Худо, когда государство распространяет свою власть на церковь. Я понимаю, что есть вопросы безопасности, но все-таки жизнь христианина, а тем более Предстоятеля Церкви находится не в руках власть имущих, а в руке Божией. Я с ностальгией вспоминал начало или даже середину девяностых годов, когда можно было во время службы попросить Патриарха о встрече и он запросто назначал время и место, а потом спокойно, не спеша говорил о том, о чем его спрашивали. Без всяких свидетелей и соглядатаев в штатском, которые молча стоят в дверных проемах.
Теперь он освободился. Он ушел к Тому, Кого искал всю свою жизнь, Чью любовь и свободу неустанно проповедовал. Он никогда не служил двум господам, а всю свою жизнь посвятил единому на потребу. Он никогда не упивался своей властью, но сам был во власти божественной любви, которая заставляет забыть о своих болезнях и скорбях, и больше думать о ближних своих.
Я помню, как он однажды сказал: "У Патриарха не может быть своей личной жизни. Он свою жизнь должен распять ради ближних своих и своей Церкви."
Я думаю, что он так и жил...