Илья Рубинштейн. Дворовый романс. Часть 5
01-05-2008 14:58
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Директор: А сейчас мы начинаем наш традиционный праздничный концерт, и открывает его наш школьный вокально-инструментальный ансамбль «Ровесник».
Спускается со сцены и занимает место в первом ряду между товарищем Фетиным и бородатым учителем лет тридцати. В зале гаснет свет. Освещенной огнями рампы остается только сцена, над которой стоит школьный ансамбль «Ровесник» - такие маленькие «битлы» черемушкинского розлива. Валька Карташов берет первый аккорд и начинает петь в микрофон.
Я в Россию гусеницей вдавлен
На краю дымящейся воронки…
Мне не будет памятник поставлен,
И не будет сыну похоронки…
Мне не будет памятник поставлен,
И не будет сыну похоронки…
Камера выхватывает из зала внимательные лица родителей и выпускников. Взгляды их прикованы к сцене.
Крупно – лица директора школы и начальника районо товарища Фетина.
Директор (склонившись к товарищу Фетину и кивнув головой в сторону сцене, шепотом): Это Валя Карташов. Наш медалист. Очень способный мальчик.
Товарищ Фетин в ответ на слова директора прикладывает палец к губам – «мол, давайте послушаем».
Я в Россию вкромсан, впластан, вкрошен
Под высоткой той безномерною…
Я не буду снегом припорошен
И дождем шальным обмыт весною…
Я не буду снегом припорошен
И дождем шальным обмыт весною…
Квартира Галины Брежневой. Среди десятка людей сидящих за столом – Леша, Нателла, Антонина и Вершинин. Последний подхватывает песню запетую неизвестным ему пацаном на школьной сцене где-то в районе Черемушек.
Я в Россию - с хрипом и со всхлипом,
Онемев прокуренною глоткой,
Чтобы соснам, вербам или липам
Век спустя напиться мной как водкой…
Чтобы соснам, вербам или липам
Век спустя напиться мной как водкой…
Камера выхватывает телефон, стоящий на тумбочке в дальнем углу комнаты. Трубка его снята и развернута динамиком в сторону стола.
Актовый зал школы. Валька Карташов продолжает песню своего кумира.
Я в Россию – ребрами и хрустом –
Позапрошлогодней хворостиной,
Не успев – о грустном и негрустном,
Не поняв – за рупь иль рупь с полтиной…
Не успев – о грустном и негрустном,
Не поняв – за рупь иль рупь с полтиной…
Крупно – лица старшего лейтенанта Карташова и его родителей.
Крупно – умиленные лица директора школы, товарища Фетина и молодого бородатого учителя.
Не сводя умиленного взгляда со сцены, директор школы склоняется к уху молодого бородатого учителя.
Директор школы (шепотом): Это чья же песня, Игорь Владимирович, Соловьева-Седого?
Учитель (не отрывая взгляда от сцены, шепотом): Вершинина.
Директор школы (изменившись в лице): Кого?
Учитель: Владимира Вершинина. И музыка и слова.
Одервеневшая лицом директор поворачивается к товарищу Фетину.
Директор школы (в панике, запинаясь): Товарищ Фетин… Вы пожалуйста ничего… Это провокация… Но я… Вы поймите - меня не просто не проинформировали…
Фетин: Что?
Директор школы: Я сейчас же все это… И на ближайшем педсовете самым строжайшем образом…
Я в Россию гусеницей вдавлен
Не живой, однако, и не павший…
Не представлен, но и не приставлен –
Неизвестный. Без вести пропавший.
Директор школы вскакивает с места, бежит к авансцене и выдергивает из розетки тройник, через который подключены к сети усилители электрогитар, микрофон и световые приборы. Зал погружается в темноту, а песня обрывается на полуслове…
Не представлен, но и не приставлен –
Неизвестный. Без вести про…
Квартира Галины Брежневой. Вершинин повторяет первый куплет песни.
Я в Россию гусеницей вдавлен,
На краю дымящейся воронки –
Мне не будет памятник поставлен
И не будет сыну похоронки…
Старая площадь. Здание ЦК КПСС. Кабинет Генерального секретаря. За столом, прижав к уху телефонную трубку, сидит Леонид Ильич. В трубке звучит повтор последний фразы песни в исполнении Вершинина.
Мне не будет памятник поставлен,
И не будет сыну похоронки…
Квартира Галины Брежневой. Взяв последний аккорд, Вершинин опускает гитару. Сидящие за столом аплодируют. Галина встает из-за стола, подходит к тумбочке и подносит к уху телефонную трубку.
Галина (в трубку, вполголоса): Ну как, пап?
Кабинет Генерального секретаря.
Брежнев (в трубку, смахнув набежавшую слезу): Очень замечательная песня, Галиночка.
Голос Галины в трубке: У него еще и другие военные очень хорошие.
Брежнев: Для воспитания подрастающего поколения военные песни нам сейчас нужны.
Голос Галины в трубке: Ну, вот и выпустите его пластинку. К двадцатипятилетию Победы.
Брежнев: Обязательно выпустим, Галиночка. Эти песни народ должен знать.
Голос Галины: Тогда прямо сейчас и звони своей Фурцевой.
Брежнев: Обязательно, Галиночка.
Голос Галины: Обещаешь, пап?
Брежнев: Слово коммуниста.
Голос Галины: Ну, все, пап, целую. Пока. А то перед гостями неудобно.
В трубке раздаются короткие гудки. Почти сразу же раздается зуммер селекторной связи. Брежнев опускает трубку на рычаг телефона и нажимает на кнопку селектора.
Голос секретаря из динамика селектора: Леонид Ильич, к вам Михаил Андреевич.
Брежнев: Пусть заходит.
В кабинет заходит Суслов с красной папкой в руках.
Суслов: Здравствуйте, Леонид Ильич.
Брежнев: Садись, Миша.
Суслов садится напротив Брежнева и кладет на стол три папки.
Брежнев (кивнув на папки): Это мне?
Суслов: Вам и всем членам Политбюро. (поочередно опуская ладонь на каждую из папок) Аналитическая записка отдела культуры ЦК, данные оперативной разработки Комитета госбезопасности и их же предложения. Они разработали четыре варианта. Пора уже как-то реагировать, Леонид Ильич.
Брежнев: На что?
Суслов: На Вершинина и все его выкрутасы.
Брежнев: Ну так реагируй, Миша. На то тебе партия и доверила идеологический фронт.
Суслов: Мы уже работаем в этом направлении. Нужна ваша резолюция.
Брежнев придвигает к себе третью папку и, не читая, выводит чернилами в углу первой страницы:
«СОГЛАСЕН. Л. БРЕЖНЕВ»
Магадан. По одной из улиц идут Анатолий Коваленко с гитарой на плече и красивая брюнетка, окликнувшая его на аэровокзале. Брюнетка что-то горячо и жалостливо объясняет Анатолию. Анатолий в ответ улыбается, кивает головой и говорит что-то успокаивающее.
Голос за кадром: Шагая вместе с брюнеткой по магаданским улицам и слушая рассказ о беде, в которой должен был ей помочь, Дакота думал – а если бы женщина эта была не такой симпатичной, можно даже сказать красивой, согласился бы он так же легко пособить бедняге в маленькой ее неприятности? И сам же отвечал себе – да, наверное, согласился бы. С меньшей охотой, но согласился бы. Потому что дело-то было плевое, не больше, чем на минуту или две. А если дело плевое – почему бы и не пособить.
Анатолий и Брюнетка подходят к подъезду одному из домов.
Брюнетка: Все. Пришли. Я же говорила, что недалеко. Только вы знаете – замок у меня новый, итальянский. Муж полгода назад из командировки привез.
Анатолий: Разберемся.
Заходят в подъезд. На камеру наплывает тяжелая обшарпанная дверь.
ТИТР НА ЭКРАНЕ: ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
Москва. Конец пятидесятых. По обшарпанной лестнице черного входа кинотеатра поднимаются Толик-Дакота и Ленька-Фугасик. Останавливаются у двери с табличкой «ХУДОЖНИК». Заходят в большую комнату на полу которой лежит огромный плакат- афиша. Дакота подходит лежащему плакату, берется обеими руками за один из его концов и, кряхтя, поднимает вверх. На Леньку-Фугасика сначала наплывает надпись «Колдунья» - французский художественный фильм», а потом стоящая каблучками туфель на буквах «Д» и «Н» нарисованная вместо французской актрисы Тонька Демидова.
Голос Тольки из-за афиши: Ну как?
Фугасик: Ништяк. Тонька один в один.
Голос Тольки из-за афиши: Ее и рисовал.
Опускает афишу на пол.
Фугасик: А та краля, которая настоящая, из кино, она какая?
Толик: Против Тоньки никакая.
Обходит афишу, любуясь своей работой.
Фугасик: Директор тебе точняк вставит.
Толик: Не вставит.
Фугасик: Почему?
Толик: Потому что не директор, а директриса. Причем разведенная, и тридцати семи годов.
Фугасик: И чего?
Толик: Ничего. Совсем ты еще, Фугасик, шкетяра.
И снова конец шестидесятых.Москва. Театр Драмы и Комедии. По служебному коридору крепко взявшись за руки, идут Вершинин и Антонина.
Там же. Зрительный зал. По сцене ходит режиссер Любавин и отдает последние распоряжения «светикам» и звуковикам.
Любавин (кому-то вверх, в район левой галерки): Я не вижу кто там – Стас или Сережа?
Голос из темноты: Сережа.
Любавин: Сереж давай повторим выключение всех левых приборов для сцены допроса!
Голос из темноты: Хорошо, Георгий Петрович.
Любавин (кому-то поверх зала): Витя, все помнишь, да? Левые приборы гаснут, отсчитываешь про себя раз-два-три и только тогда даешь песню!
Еще один голос из темноты: Понятно.
Женский голос по громкой связи: Георгий Петрович, пришел Вершинин.
Любавин: Ну что же, товарищи, в театре сегодня большой праздник! Артист, наконец, вышел на работу! (кому-то вверх, в районе левой галерки) Сережа, давай!
Приборы гаснут. Темнота.
Там же. Служебный коридор. Вершинин усаживает Антонину на один из стульев.
Вершинин: Сиди здесь и никуда. Леша отведет тебя в зал. После спектакля подходи к служебному.
Там же. Гримерная. В гримерной два столика. За столиками, спиной друг к другу, гримируются Вершинин и Леша.
Леша: Слушай, а чего она у тебя все молчит? Только «да» и «нет». Прямо, как еврей в отделе кадров.
Вершинин: А может она мне за это и понравилась. Ну, не только, конечно, за это. Но и за это тоже.
Леша (сладко потянувшись, соглашается): Вообщем – да. Это тебе не Валька – «здесь пой, здесь не пой, с тем дружи, с тем не дружи».
Вершинин: Не сглазь. Может еще разговорится.
Леша: Не. Я не глазливый. Эта не разговорится.
Вершинин: Хорошо бы.
Леша: Кстати, она в театре сейчас.
Вершинин: Так я сам и привел.
Леша: Да не Антонина – Валька.
Там же. Служебный коридор. Рядом с Антониной, с двух сторон, присаживаются на стулья две красивые женщины в гимнастерках и галифе военного времени.
Первая женщина (Второй, через Антонину об Антонине, будто не замечая ее): А чего – ничего. Сиськи, правда, подкачали и рожа глуповатая.
Вторая женщин: Ну это-то дело наживное. Пошляется с ним еще недельку, а как бросит он ее – сразу поумнеет.
Первая женщина: Да типун тебе на язык. Как такую бросить можно. Это ж не мы с тобой. Он с Машкой завтра же в ЗАГС на развод, а с ней послезавтра туда же на роспись.
Вторая женщина: И заживут они счастливо до самой смерти.
Первая женщина (повернувшись наконец к Антонине, с улыбкой): Не отлипнешь от Володьки, порву тебя, сучка. Поняла?
Там же. Полный зрительный зал. В середине третьего ряда мы видим Антонину. На пустую темную сцену выходит в световом контражуре Вершинин. Он в офицерской шинели времен войны. В руках у него гитара. Дойдя до авансцены, он останавливается, ударяет по струнам и начинает петь:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом чисты,
На живых порыжели от глины и крови шинели,
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы…
Расцвели и опали, проходит четвертая осень,
Наши матери плачут и ровесницы молча грустят,
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
Нам досталась на долю нелегкая участь солдат…
Магадан. Просторная комната. Песня, запетая Вершининым в театре, звучит уже его же голосом из магнитофона, стоящего посередине стола. Кроме магнитофона на столе – бутылка коньяка и аккуратно нарезанная легкая закуска. За столом сидит Анатолий Коваленко.
Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
Поднимались в атаку и рвали над Бугом мосты,
Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты…
Анатолий вздыхает, наливает в рюмку коньяк из бутылки, выпивает, закусывает ломтиком лимона.
В динамике магнитофона голос Вершинина начинает следующую песню.
Анатолий вынимает из пачки с иностранными буквами длинную сигарету, щелкает зажигалкой и после первой затяжки блаженно закрывает глаза. Когда же он открывает их, упираются они в трех крепких мужичков в штатском, стоящих на пороге комнаты. В руках одного из них наручники.
Первый в штатском (очень спокойно): Ну здравствуй, товарищ.
Анатолий (ничего не понимая) Добрый день.
Выключает магнитофон.
Анатолий: Вы, наверное, к Наде?
Второй в штатском (тоже очень спокойно): Наверное. Руки в небо подними, пожалуйста.
Анатолий (все еще ничего не понимая): Чего?
Крупно – лицо Леньки-Фугасика.
Ленька (словно отвечая на вопрос Анатолия из предыдущего эпизода): «Чего», «чего»!Я говорю – рубим или нет?!
ТИТР НА ЭКРАНЕ: ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
Москва. Конец пятидесятых. У кинотеатра «Красная Пресня». На асфальтовом бордюрчике перед входом сидят Тонька и Толик-Дакота. Взгляды их устремлены на большую афишу, затянутую серой материей из мешковины. На крыше кинотеатра сидит Ленька-Фугасик с огромным тесаком в руке.
Толик: Рубим!
Фугасик бьет тесаком по двум веревкам, крепящим к крыше кинотеатра верхние края куска материи из мешковины. Материя медленно опадает и открывает очумелому Тонькиному взгляду афишу кинофильма «Колдунья» с ее Тонькиным лицом вместо лица французской актрисы.
Тонька (на выдохе): Чумной…
Толик (глядя на «афишную» Томку): Потому что красивая. Потому что люблю.
И снова конец шестидесятых. Коридор. В коридоре – человек в милицейской форме с майорскими погонами на плечах, щуплый человек в очках и еще один оперативник в штатском. В проеме комнатной двери мы видим Анатолия Коваленко все еще сидящего за столом, уставленного коньячно-заморскими яствами. Руки его подняты вверх и закованы в наручники. Пленка магнитофона давно кончилась, и его бобины крутятся вхолостую.
Человек в очках (майору и оперативнику): Понимаете, я как к двери подошел сразу понял – что-то не то. Во-первых, она чуть приоткрыта, а во-вторых – Вершинин на магнитофоне играет. Я сначала подумал - может супруга раньше времени со своего симпозиума приехала. Но почему тогда Вершинин на магнитофоне? Она его терпеть не может, говорит – «я из-за хрипа его ни одного слова не понимаю». Поэтому всегда меня в ванную слушать его выгоняет. Значит не жена. А больше никого быть не может. Я и не стал входить. Побежал к автомату и сразу вас вызвал.
Майор: Время примерное можете указать?
Человек в очках: Конечно. Работать я в шесть заканчиваю. До дома на семнадцатом автобусе мне минут тридцать-сорок. Иногда пятьдесят. Значит где-то около девятнадцати ноль-ноль.
Оперативник: Что пропало, сможете определить?
Человек в очках: Конечно.
Там же. Просторная комната. За столом – Анатолий в наручниках. По периметру рассредоточены оперативники и майор. В центре комнаты стоит человек в очках. Глаза его растерянно блуждают по интерьеру.
Майор: Внимательней смотрите.
Человек в очках: Да я смотрю.
Первый в штатском: Тумбочки, ящики проверьте.
Человек в очках (вдруг что-то осознав): Ящики…
Подходит к письменному столу, стоящему у окна и открывает средний ящик.
Человек в очках: Ой…
Майор: Что?
Человек в очках (указывая рукой в открытый ящик): Вот… Здесь… Две тысячи… Новыми… (майору) Два года откладывали… На «Москвич»… Зимой очередь должна подойти… (Анатолию, заплакав) Отдай деньги, сволочь!
Анатолий (мрачно): Не брал я их.
Человек в очках (заорав сквозь слезы) А кто брал!? Кто?!
Там же. Кухня. За столиком - Анатолий в наручниках и майор. Майор кидает на стол перед Анатолием фотографию красивой брюнетки.
Майор: Она?
Анатолий: Она.
Майор: Ну тогда – поехали.
Анатолий: Куда?
Майор: Сначала, думаю, в консерваторию, а потом где-нибудь выпьем шампанского.
Лестничный пролет. Анатолий в наручниках, майор и оперативники шагают по ступенькам вниз. Доходят до подъездной двери. Один из оперативников толкает ее от себя…
Но выходит Анатолий из подъезда не на темную магаданскую улицу, а в свой пресненский дворик. И понятно, что лет ему на десяток меньше, одет он не в телогрейку, а впереди и по бокам идут не магаданские менты, а московские – в форме образца конца пятидесятых.
ТИТРЫ НА ЭКРАНЕ: ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
Типичный Пресненский двор конца пятидесятых. Среди любопытствующей, злорадствующей и равнодушной публики, наблюдающей за арестом Тольки-Дакоты, мы видим бледное лицо Тоньки Демидовой. Растолкав людей, она продирается к Дакоте и мертво вцепляется ему в руку, закованную в наручник. Пока милиционер возится с замком задней двери «воронка» влюбленные успевают обменяться репликами.
Толик: Будешь ждать?
Тонька: Буду.
Толик: Тогда не пиши.
Тонька: Хорошо.
Толик: А как вернусь – разберемся.
Оборачивается к сзади стоящему милиционеру.
Толик (кивнув на Томку): Будешь от нее фраеров отгонять, а я из лагеря ударной пайкой рассчитаюсь. Лады, мусорок?
Милиционер: Давай, проходи.
Толкает Коллегу к открывшейся наконец задней двери воронка.
Толик (Томке, уже из бокса «воронка»): Гитару у матери возьми и себе забери!
Тонька (тихо): Хорошо, Толенька.
Коллегу заталкивают внутрь бокса, и задняя дверь воронка с грохотом закрывается.
У кинотеатра. Вечер. Напротив входа, прямо на проезжей части лежит афиша фильма «Колдунья» с нарисованной на ней Томкой вместо французской актрисы. Чуть поодаль стоит милицейский «воронок». У «воронка» - Максим Иванович. В руке у него ведро, куда из бензобака через шланг стекает бензиновая струя. Когда ведро наполняется на треть, Максим Иванович вынимает шланг из бензобака. Подходит к лежащей на земле афише, ступает на нее, доходит по холсту до улыбающегося Тонькиного лица. Расплескивает содержимое ведра по афише. Закуривает. Делает несколько затяжек.
Максим Иванович: Коза бесстыжая.
Бросает окурок на афишу и шагает к «воронку», даже ни разу не обернувшись на полыхнувшую Томку Демидову в роли заграничной Колдуньи.
И снова конец шестидесятых. Кабинет следственного отдела Магаданского УВД. За столом, друг напротив друга, сидят Анатолий Коваленко и арестовывавший его следователь. Последний, даже не глядя на Анатолия, выжигает на фанерке по трафарету силуэт Волка из мультфильма «Ну, погоди». На столе перед Анатолием – фотография красивой брюнетки.
Следователь: Ну и дальше что?
Анатолий: Ничего. Пошли по улице.
Следователь: По какой улице?
Анатолий: Не помню. Они у вас тут все на одно лицо.
Следователь: Ладно. Дальше.
Анатолий: А что дальше… Ну рассказала она мне, что утром дверь захлопнула, а ключи забыла. Тут на работе у них какая-то ревизия или еще чего-то. Какие-то документы важные требуют, а они дома, в письменном столе. Второй ключ только у мужа, а он в командировке. Слесаря в жэке найти не могут, потому что пьет вторую неделю…
Следователь: Ну?
Анатолий: Ну… Ну и если не принесет она эти документы, то очень ей плохо будет по служебной линии, может даже и посадят… Закурить дай, гражданин начальник.
Следователь, не прекращая занятий по художественному выжиганию, придвигает к Анатолию пачку «Беломора». Анатолий закуривает.
Следователь: Короче взломал ты эту дверь…
Анатолий: Не взломал, а открыл. Замок целенький.
Следователь: Ну хорошо - открыл. И что?
Анатолий: Она пошла к столу и что-то взяла из ящика.
Следователь: И ты не видел – что?
Анатолий: Откуда? Она все это сразу в сумочку положила.
Следователь: Ну, а потом?
Анатолий: Потом сказала, что муж из командировки только через неделю приезжает, а самолет до Москвы теперь только завтра.
Следователь (подхватив): И что с работы она через час вернется, а ты, если хочешь – можешь ее дождаться. Так?
Анатолий: Так.
Следователь: Умница.
Анатолий: Кто?
Следователь: Она.
Анатолий: Чего это?
Следователь, улыбнувшись, ставит на фанерке последнюю выжигательную точку.
Следователь: Да потому что только за последний квартал ты такой у нее четырнадцатый. (повернув к Анатолию фанерку с законченной работой) Ну как?
Анатолий: Путево. Как в телеке.
Следователь: Для подшефного детского дома. (тяжело вздохнув) Нагрузка, понимаешь, по комсомольской линии.
Анатолий: Так чего ж не ловите?
Следователь (все еще любуясь своей работой): Кого?
Анатолий (кивнув на фотографию брюнетки): Да маруху эту позорную.
Следователь: Почему не ловим? Ловим. Но… без интереса.
Анатолий: Это как – без интереса?
Следователь: Так она ж по управлению нам такую раскрываемость дает, что и Москве не снилась. Ну посуди сам – возьмем мы ее – и что это будет? Галочка. Причем в лучшем случае одна – это если с поличным накроем, на хате. А все остальные ее пироги доказывать–не передоказывать. Вот, к примеру, войдет она сейчас и скажет, что первый раз тебя видит. «Пальчиков-то» она никогда не оставляет и свидетель всегда только один. Вот как ты сегодня. И, вообще, никакой ты не свидетель, а сволочь, домушник недорезанный на невинную женщину поклеп возводящий. Вот так. (закурив, через паузу) Ну, а пока на свободе она - считай раз-два в неделю у нас раскрытая кража со взломом. Так и зачем она нам после этого?
Анатолий: Просто юный друг милиции, в натуре.
Следователь: Можно сказать и так.
Анатолий: Ну и сколько мне корячится?
Следователь: Сам считай: две штуки - значит размер крупный, плюс проникновение со взломом…
Анатолий: Я же говорю – целый замок остался.
Следователь: Это не ко мне, это к прокурору. Значит, считаем по новой – размер крупный, плюс взлом, плюс судимость непогашенная, свеженькая, можно сказать, судимость. Думаю лет семь-восемь. Правда это, если с адвокатом хорошим. У тебя есть адвокат хороший?
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Илья Рубинштейн. Дворовый романс. Часть 5 | Vladimir_Vysotsky - Владимир Высоцкий - все о поэте, актере, певце |
Лента друзей Vladimir_Vysotsky
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»