Картинки сменяли друг друга, мелькая лентой киноплёнки, разделённые линиями, но теряющие свой смысл из-за постоянного мельтешения. Он толком не понимал, что именно видит, это были даже не образы - идеи образов, будто аллегории и метафоры, метаформы сути вещей. Приложив холодную руку к глазам, он слегка успокоил внутренний монолог, монофильм его памяти. Воспоминания не были его сильной стороной, конкретного в них было совсем не много, часто глаза, реже губы. Куда чётче в своей неуловимой мути, он помнил свои впечатления. Это было одной из причин, почему он начал снимать.
Стыдясь самой возможности проявления эмоций, что он может кого-то задеть неловким взглядом, неосторожной мыслью, он прятался за камерой, он смотрел только через объектив. И, соединившись с камерой, становился другим. Другим собой, конечно, но делу это не мешало. Не мешало ему сохранять свою жизнь в недоступной его голове четкости. Ему нравились мысли о запретных плодах, о недоступностях, об иллюзии и нереальности. Ему нравилось, что он создаёт тайну, что лишь результат доступен другим, но не процесс.
Заламывая руки, он прятался в углу пустой комнаты. Окно было наглухо закрыто тканью, свет не подчеркивал ничего, здесь глаза не видели обвиняющих линий и мир не осуждал его отраженными на сетчатке правдами.
Да, связь. Напротив него находился кто-то другой, неизвестный ему, даже если они много лет провели под одной крышей. Этот кто-то сейчас создавал нечто исключительное, уникальное и только для него. И тот факт, что кто-то делал это, что это делалось для него, что он участвовал в этом со своей стороны - это делало их больше чем заговорщиками, тоньше чем любовниками или супругами. На уровне симпатических ощущений и метафизики они превращались в две сути, две грани, что имели общую основу. И всё что нужно для возврата к этому ощущению - снова посмотреть. И только.
Он пошевелил рукой, предлагая ей немного измениться и она поняла его, не сказав и слова, не спросив и не уточнив. Они чувствовали друг друга и знали, что сейчас происходит. Он поднял бровь и она откликнулась на его мысль. Щелчки как птицы, как механизм часов отсчитывали мгновения этой действительно интимной близости. Скоро это закончится, после им будет неловко, сердце сожмётся от ощущения какой-то неправдоподобности, неправильности, мысли не будут знать, как спрятаться от окружающих, которые не знают, не поймут, да и кто будет им что-то объяснять. Ещё после им будет странно вспоминать этот стыд и весь этот сумбурный вал пропадёт.
Но стоит только посмотреть на то, что получилось - они вновь будут ближе, чем стороны одной монеты.