Было хорошо.
Попробуем по другому.

Кося аккуратно поправила юбочку, стрельнула подведенными глазками, отчего пухлые щечки покрылись румянцем. Кондей в вагоне сушил ей носик, напоминая о сухости во рту. Ночка у Коси была долгая, ничего не скажешь.

Прикусанная губа, аккуратно сжатый пальчиками телефон. Уж что, а его она бы ни за что не отпустила. И не приходилось, впрочем. Небольшие наушники, розовые, без проводов конечно, к чему что-то лишнее. Кося избегала того, что может её удержать, зацепить, что может её хоть немного остановить.
Эта девочка знала, как двигаться.

И ей точно не нравился этот насупленный, лохматый дурачок на угловом сиденье.
Дело не в нём, Косе было на всех плевать, как окружающих, так и желающих близости. Быть в центре - да, это она могла, это ей даже нравилось. А вот оказываться среди прочих - не сегодня, не в то время, о котором она думала.
Не в её сейчас.

Следующая остановка её. Девушка провела рукой по волосам, будто снимая с них пелену. Снова к солнцу, снова к жизни. Через пару шагов она уже не будет помнить об этом вагоне.

Сигарета упала на асфальт и скрылась под каблуком. Он растёр её с удовольствием и, через секунду, уже забыл.
Дорога от дома тянулась лабиринтом, через театральные коридоры, забитые старыми и новыми декорациями. Здесь нарисована дорога, здесь будущий дом, здесь дом старый. Этот кинотеатр вряд ли когда-то откроет свои двери, но его остов, листы жести на его окнах - часть прошлого, так идиотски не переставшая быть настоящим. Всё никак.
Обходит бульдозер и асфальтоукладчик. Они даже не раздражают, хотя близки как родная мать и её стряпня. Они были и будут всегда.
За окном его дома очередная башня поднимается к небу, заменяя своей серостью его небесную серость. Раньше он видел здесь закаты, после видел мельтешение, сейчас не видит ничего.
Это могло бы устремлять его самого выше, да?
Но чем выше он забирался, тем больше незаполненных участков видел. Отделенные сеткой, лентой, гофрированным металлом, они и только они спутники любой прогулки, воспоминания, лазейки к прошлому.
От его первого дома осталось только дерево, к которому крепилась бельевая верёвка. Чудом уцелело и растет себе, напоминая, что не всегда его город был лощеной открыткой.

Он рукой придержал грязную ткань, проник зону без текстур. Выровненные, выскобленные участки, аккуратные стопки плитки, геометрические укрытия людей, чей хлеб - постоянное разрушение и бездумное созидание. Никакой злости или раздражения. Он шел по изнанке города. Здесь не было места эмоциям или развитию, только разбивающие ночь лучи прожекторов, только следы чьих-то дел. Он вышел с другой стороны, закурил.
Пыльный ботинок прижал истлевший окурок.
Рассвет забрал последние краски.
Город, его стройка и ремонт - жаль, что им не построить ничего внутри Него. Ничего им там не починить.

Я пьяный, глупый, безалаберный.
Паяц, на улице оплеванный.
Бесценный, да не оценивший.
Гроши кредитом получивший.

"Спасибо" пара, похвалами..
Комками фантиков в кармане
На дне прижатыми комками.
Под сигаретой и мечтами.

Хвала, донесшаяся тихо
Как этикетка на бутылке.
Которую допью я лихо
Оставлю на полу в курилке

Небрит, нечесан, неотёсан.
Избит, как в строках этих ритм.
Останусь так же я с вопросом
Зачем это во мне горит?

Потерялся во времени.
Как нога со сна в стремени.
Не пойму почему и что делали
Голова, ноги, руки и где они.

Мне сегодня - наградою,
Завтра - как обещание
Неизвестность - страдание
Одиночество как оправдание.

Этой ночью потерянный,
Окунувшийся, согбенный.
Лицами весь наполненный.
Весь в сегодня распластанный.

Но я выпрямлюсь, честно.
Ведь иначе - оставленный.
Стану лучше я. Честно.
Пусть и с сердцем расплавленным.

Она сидела напротив, а неказистый он по другую сторону.
Её образ походил на пойманный художником свет.
Он был окном, через которое этот свет падает на готовую картину.
На законченное произведение.
Его заворожило увиденное, без желания обладать или даже приблизиться.
Он захотел разделить с ней это ощущение.
Он оторвал клочок бумаги и написал на нем ручкой. Руки потряхивало от того, что задумала голова. Она, конечно, ничего не замечала.
Двери вагона открылись, он пошёл на выход. Он кинул ей сложенный клочок.
Он никогда не узнает, прочла ли она.
"Ты красивая".

Я как будто не спал
Вместе с грудью я впал
И с кровати ли встал
Стал я города ядом.

Улицей прошептал
Над каналом пропал
Поворот потерял
Стал я в городе гадом.

Я бросал и швырял
Ветром слезы срывал
Крышами грохотал
Город стал моим взглядом.

Красным я рисовал
Только черным писал
Сам себя проклинал
Город был со мной рядом.

Второй родился в Городе Героев, но не смог в нём жить. У него был брат - Первый. Брат был не один, считай что всегда был не один - была с ним Третья. Первый и Третья всегда были более едины, чем Второй с кем бы то ни было. Но Третья была частью сказки лишь отчасти, а потому..
Читать далее...

Грязный стакан на гладком пластиковом столе. Ничего рядом кроме, ни стен, ни пола. Он на чем то сидит, над ним есть крыша, белая и оттого нереальная, как и стол.
Стакан почти пуст, он допьет, рано или поздно допьет, а больше не будет ничего, сам стакан перестанет быть, существовать, иметь значение. Никто его не наполнит, ничто не сделает его бытие иным.
Стоит ли ему перестать прикладываться к стакану? Конечно нет, что это изменит.
Потому он допьет. Не сейчас, уже скоро. Дождется заката солнца, которого нет. Докурит сигарету, чтобы осталось две затяжки - закурить горечь после глотка.
Он встанет. Не трудясь размять затекшую спину, пойдёт назад, оставив не задвинутым свой стул. Всё перестанет быть его, прошлое сотрется широким мазком.
Нет света впереди.
Нет тьмы позади.
Он поднимает ноги, потому что не может иначе.
Город просыпается без груза его тоски.

Он исхудал. Остатки меха лохмотьями висели на серой коже. Плотные ветви не пускали солнечный свет, дорога через лес заняла у него жизнь, не оставив расписки, не пообещав вернуть.
Он не злился на неё.
Капля крови выступила на порезанной щеке. Иссохшая рука взмахнула рядом с лицом, будто отгоняя мушку, отодвигая ветку. Капля упала на дорогу и тут же пропала в листве, корнях и пыли.
Но, через мгновение, красным кристаллом поднялась к его лицу.
В капле крови отражалась его жизнь.
Он увидел цветок - семенем он падал в землю и солнцем поднимался к небу.
Увидел себя - огромная ладонь неизбывной нежностью касалась прекрасных листьев.
Увидел кровь - его жизнь питала сущность цветка, делая его ещё прекрасней, приближая его к жизни. Делая их ближе.
Увидел закат, когда цветка не стало и начался его путь.
Кристалл поднялся выше и тропинка озарилась его светом. Алая нить легла среди мхов и трав, проложив для него путь. Ветви расступались, давая ему пройти, кроны нехотя пускали больше света ему на макушку, высвечивая его побелевшие глаза.
Капля задрожала. Её вибрации заставляли сердце варвара трепетать, он будто прозрел, он улыбался, слезы омывали его лицо. Он снова верил, он чувствовал.
И этого не стало. Со звоном кристалл его крови лопнул, не оставив и следа. Варвар рухнул на колени, слезы радости сменились слезами осознания - лишь сейчас он понял, что потерял, без чего жил все эти годы - не без своего цветка, но без чувств. Не без красоты, но без возможности её ощутить.
Он прислонился к дереву. Одинокая птичка на ветке неподалёку смотрела на него, водя головой. На крыльях её был иней.
- Забери меня, малютка. - сухим голосом прошептал он птице.
Та снялась с ветки и бросила его.
Сумерки стирали очертания леса.
Ветер принёс музыку - звуки скрипки, тонкий-тонкий голосок смычка на струнах. Он манил за собой, не обещая, но надеясь.
Варвар полз к нему, обдирая колени и руки.
Звук становился всё громче, перепадами меняя темп, играя с ним.
Он полз к нему остаток жизни. Он пришёл к истоку.
Цветок поднялся из земли, обнял его. Варвар ослеп, но ощутил свет и тепло. Он так хотел исчезнуть и стать воздухом, что наполняет этот момент, что дрожал всё сильнее. Но нежные листья прижимали его к тонкому стеблю цветка, как руки заботливой женщины, дождавшейся своего мужчину с войны.

Картинки сменяли друг друга, мелькая лентой киноплёнки, разделённые линиями, но теряющие свой смысл из-за постоянного мельтешения. Он толком не понимал, что именно видит, это были даже не образы - идеи образов, будто аллегории и метафоры, метаформы сути вещей. Приложив холодную руку к глазам, он слегка успокоил внутренний монолог, монофильм его памяти. Воспоминания не были его сильной стороной, конкретного в них было совсем не много, часто глаза, реже губы. Куда чётче в своей неуловимой мути, он помнил свои впечатления. Это было одной из причин, почему он начал снимать.
Стыдясь самой возможности проявления эмоций, что он может кого-то задеть неловким взглядом, неосторожной мыслью, он прятался за камерой, он смотрел только через объектив. И, соединившись с камерой, становился другим. Другим собой, конечно, но делу это не мешало. Не мешало ему сохранять свою жизнь в недоступной его голове четкости. Ему нравились мысли о запретных плодах, о недоступностях, об иллюзии и нереальности. Ему нравилось, что он создаёт тайну, что лишь результат доступен другим, но не процесс.
Заламывая руки, он прятался в углу пустой комнаты. Окно было наглухо закрыто тканью, свет не подчеркивал ничего, здесь глаза не видели обвиняющих линий и мир не осуждал его отраженными на сетчатке правдами.
Да, связь. Напротив него находился кто-то другой, неизвестный ему, даже если они много лет провели под одной крышей. Этот кто-то сейчас создавал нечто исключительное, уникальное и только для него. И тот факт, что кто-то делал это, что это делалось для него, что он участвовал в этом со своей стороны - это делало их больше чем заговорщиками, тоньше чем любовниками или супругами. На уровне симпатических ощущений и метафизики они превращались в две сути, две грани, что имели общую основу. И всё что нужно для возврата к этому ощущению - снова посмотреть. И только.
Он пошевелил рукой, предлагая ей немного измениться и она поняла его, не сказав и слова, не спросив и не уточнив. Они чувствовали друг друга и знали, что сейчас происходит. Он поднял бровь и она откликнулась на его мысль. Щелчки как птицы, как механизм часов отсчитывали мгновения этой действительно интимной близости. Скоро это закончится, после им будет неловко, сердце сожмётся от ощущения какой-то неправдоподобности, неправильности, мысли не будут знать, как спрятаться от окружающих, которые не знают, не поймут, да и кто будет им что-то объяснять. Ещё после им будет странно вспоминать этот стыд и весь этот сумбурный вал пропадёт.
Но стоит только посмотреть на то, что получилось - они вновь будут ближе, чем стороны одной монеты.

Приезжая, застенчиво курю в уголке, не выходя с вокзала, не покидая его, будто ещё не приехал и ещё есть время. И город делится, даёт эти минуты выдохнуть, вдохнуть его с первой и последней затяжкой. Посмотреть в его облачные глаза, ощутить ногами ток его жизни. Лица вокруг ещё не принадлежат ему, их мысли не погружены в суету и даже радости пока не видно. Да что там лица, не смотрю на них, не нужны они пока. Город подмигивает из-за угла звездами, блеском своей силы. Город обещает себя, кажется даже растрепанному под моей шапкой, рядом нет никого другого. Я рад ему.
----------
Я выхожу в тамбур чуть раньше прибытия, потому что хочу поскорей с этим покончить. Мышцы затекли, нужен никотин, какой-нибудь паршивый кофе, но это подождёт. Давай, родное захолустье, раскрывай свою вонючую пасть, я снова твоя добыча. Мне нужно хотя бы минут пять, хотя бы одна сигарета отсрочки, пока я не брошусь в эту чертову суету, спешку, грусные рожи и слишком знакомые стены вокруг. Город не замечает меня, ему не важно, что я думаю. Я не люблю его.
Я снова здесь.

Прокуренная кухня холодной квартиры, окно открыто, не смотря на задувающий в него снегопад. Женёк подливает себе вискарь из литровой бутылки, под столом уже стоит такая же, пустая. Воспоминания вьются как сизый дымок от сигарет...
Юнец в белом привёл его обратно, кажется это было вчера. Читать далее...

Мистер Пайк закрыл разрез пластами кожи, бурые пальцы сжали края, другая рука тут же начала сшивать. В комнате было темно, но судя по блестящему кончику носа, глаза за процессом никак не следили. Сальные волосы топорщились, наморщенный лоб говорил о не самых приятных мыслях, что роились под узором его морщин. Комната погрузилась во мрак.
~~~~
Читать далее...

Капитан Паранго занимал своё место столько, сколько себя помнил. Не то, чтобы его жизнь началась с капитанского мостика "Ласковой Жаннет", но всё, что было до того, как он первый раз поднялся к пульту управления кораблём, он предпочитал не вспоминать, вычеркнуть из мыслей, из настоящего и будущего.
Офицер, командир, военный, слуга своей родины - сейчас эти слова были для него считай что бранными, глумливый пафос, насмешка над реалиями жизни. Как если бы кто-то, прикрываясь благородными речами, избивал матерей, бросая их детей в грязь. Жизнь, судьба и Бог всласть поизмывались над Октавом, лишив его глаза, покоя и радости. В ответ он превнёс в них презрительности, цинизма и дерзости, граничащей со святотатством. При этом он отвергал все предложения новых "друзей", вставить ему глаз, сделать для ноги механизмы, восстанавливающие подвижность. Нет, увольте, Паранго дохромает до последнего рейса, он и одним глазом видит курс. Если Бога и нет - весь этот крест Октав вынесет без железа в теле.
Читать далее...

Ждать больше не имело смысла, настало время заняться чучелом.
Это казалось простым делом. Мы приехали к моей старой квартире, расчет был не мудрёный – схватить или выманить, поймать и убить. Когда я жал дверной звонок, в голове зашевелились мысли “Он же с Толяном работает, так, а Толян…”. Читать далее...

Лиричность моего настроения не только в рифмах.
Сердце щемит не только из-за захода солнца.
И даже не после восхода луны.
Мне плохо не потому, что я не заслужил хорошего - пусть это на деле и так.
Плохо не потому, что солнца больше, чем хотелось бы.
И даже не из занудной скорби и ностальгии.
Всё это любовь, конечно.
Как же иначе, говорит солнце. Глупец, иди к черту - говорит луна.
А из груди тянется нитка, в корявые строфы и ударениями спину кривит.
Я боюсь вытирать запотевшее окно, рука примерзнет к инею.

Если я выпью ещё глоток
Я не смогу удержать слезы
Не смогу понимать, что
Тебя нет рядом

Если я выкурю ещё сигарету
Тьма во мне вспыхнет
И рассыпется
Как карточный домик

Если я послушаю ещё песню
Сигарета окажется в моей руке
Последний глоток обожжет мне горло
И не останется ничего, кроме тебя.

Ничего так не хочу
Как этого глотка
Затяжки и
Быть с тобой рядом

Ты как луна. Тебя видно только в самую мрачную ночь.
Иногда ты едва показываешься. Иногда светишь ярче любой звезды.
Иногда ты красива в своей радости и тепле.
Иногда я вижу в тебе столько грусти, а может только отражение всей моей тоски.
Тоски по тебе.
Ты луна. И ты ходишь сама по себе.

Университетская набережная заводит меня на круги, один и тот же, постоянно.
Не хочу идти обратно, не умею возвращаться в прошлое.
Прилизанными улочками проводит меня мимо зданий, из которых какие-то отвлекающие радости.
Не нахожу себя, чтобы их разделить.
Я бы отдался Английской набережной. Но знаю.
Оттуда будет не просто вернуться.
Уговорить себя, что не проснуться в заливе - стоящее мероприятие.
Глупости, конечно.
Во мне слишком просто того, кто сейчас пишет.
Кто хотел бы сказать, а вместо этого пишет, что-то не то, не о том.
Часто не нашел того. Той песни, тех слов.
Такой жребий, таков выбор.
Вместо халата у меня нелепый свитер.
Я сам как этот свитер, без горла, размера.
Вся радость в том, что зачем-то есть.