поток словоформ от нечего делать

В сущности, я всегда жил ради красоты. Подобно большинству я искал Истину. Не Правду - у каждого она своя, - а
нечто отфильтрованное, очищенное от миллиардов этих маленьких правдок, в чане из которых мы варимся. По сути эти правды называются интересами, и в этом нет ничего плохого. Не считая разве что того прискорбного факта, что в последнее время эти интересы приобретают все более материальный характер. Я уверовал в то, что Истина - это Красота. Восток говорил про недосказанность, очарование мимолетного, скрытую красоту вещей. Да-да, в каждой вещи живет божок-ками, после смерти ты тоже можешь стать ками и обрести дом в каком-нибудь цветочке или выгребной яме, возле которой этот цветочек произрастает. Черт возьми, это прекрасно. Жаль только, что я, будучи скорее человеком европейским, плохо приспособлен просто видеть неуловимое и проникаться его красотой, не пытаясь его уловить и идентифицировать.

Но так или иначе, я все же в состоянии различить импульс, такой интуитивный импульс, исходящий от Прекрасного. Он словно идеальный наркотик, туманящий разум и одновременно делающий такими ясными чувства. Картинные галереи, музеи, опера, театры, кинотеатры... чаще всего я посещал эти заведения только от сознания необходимости развивать свой вкус, чтобы иметь основания, пусть и сомнительные, называться "культурным" человеком. Я рассуждал, как посредственность, метящая в выскочки. Но беда заключалась в том, что я - холодный человек, но продолжающий попытки найти нечто, что заставило бы испытывать хоть какие-то чувства. Искусство... Со временем я стал относиться к нему как к своего рода духовной мастурбации. Но Красота в застывших формах, монументальная Красота, - она позволяет достойно скрашивать существование, насколько достойно это может быть в данном контексте. Я же искал Красоту динамичную, живую Красоту. Если бы я любил природу, возможно, мое эстетическое чувство было удовлетворено. Но я не люблю природу, я - дитя мегаполиса, вскормленное его нефтяными продуктами и пастеризованным молочком, прогуливающееся летом по асфальтированным набережным загаженных рек, подставляя лицо подувшему с заводских труб зефиру. Животные? Я люблю животных, но они не очень любят меня. Главное их преимущество - они безропотно позволяют о себе заботиться и не говорят о том, какой ты хозяин. Впрочем, полагаю, говорят, но на своем языке, а ты знаешь только родной да еще парочку иностранных, и то посредственно. В общем, с животными тоже непросто. Разве что кошки... я боготворю кошек. Они от природы столь грациозны и независимы, маленькие аристократки, неважно, возлежат ли они в кожаном кресле в кабинете у какого-нибудь министра или роятся в помойках. Но с такими, конечно, особо не пообщаешься, разве что на том уровне, который необходим для приемлемого сожительства. Впрочем, это тоже можно отнести к числу их достоинств.

Я начал искать Красоту в существах человеческих. Абсурд, я всегда придерживался мнения, что род людской
изначально несовершенен. В наше время это просто бьет в глаза. Есть хорошо сложенные тела, еще не успевшие
прогнить души, но когда задумываешься о продуктах жизнедеятельности этих красивых тел и душ, а особенно о том, как старательно они стараются делать вид, будто этой стороны жизни не существует, становится противно. Впрочем, сейчас они уже не столь принципиальны в этом вопросе, я бы даже сказал, упорствуют в стремлении отойти от него. Но от этого еще хуже. Видимо, в этом и проявляется демократия, о которой сейчас столько говорят? Цивилизация так и остается искусственной, а большинство попыток противостоять ей воняют еще хуже ее пластмассовых испарений.

Только раньше были представления о чести и достоинстве, свободном духе и стойкой воле. Они культивировались и, хотя, временами оборачивались насилием, но толк из этого был. Сейчас...сейчас же во главе угла стоит вопрос о выживании любой ценой, это эпоха материализма и меркантильных ценностей. Главное - личная нажива, и даже
если весь мир полетит к чертям и с эта нажива уже не пригодится, глупость и жадность подстрекают не уклоняться от этого провального курса. Вообще, говорить о прошлом занятно. Особенно, об отдаленном, в котором даже звезды еще молчали о твоем появлении. Красота...что было красивым тогда? Но Греция, прекрасная свободная Греция умерла. Греция, где Красота была высшей степенью целесообразности во всех смыслах этого слова. А мы вернулись к Вавилону. Вавилон есть разрушение. Между нами встала стена, мы с трудом слышим друг друга, и это - больше чем миф, это ужасная правда, которую никто не признает. Это не только отразилось, это стало нашей сущностью. Видимо, бог так и спланировал. Когда прошло сто лет, Демосфены говорили, что Греции больше нет, той Греции, которую они любили. История - это печаль, что не оставляет меня. И в самом деле: спустя сто лет можно любить и говорить о Потерянном Рае. И хотя о любом явлении можно говорить как о рае, но когда спустишь его в унитаз - особенно. Пронзительность и печаль, родившиеся после той или иной потери, способствуют идеализации того, что было раньше, когда еще как бы были очарование, радость обладания, надежда и прочее, прочее в этом духе. Человечество, тоскующее по своему Раю, в страдании рождало много прекрасного. В этом - феномен памяти, не только личной, памяти поколений? Удивительно, как все бог спланировал, цинично немного, но он веселится от души, и потому вечен, должно быть. Мне симпатичен такой Бог.

Красота - это гармония. Контрасты, так причудливо коррелирующие друг с другом, чтобы слиться в одном целом.
Люди Востока знали в этом толк. Тайцзи все объясняет. Я наблюдал, как оно работает в отношении людей. Надо
сказать, это самое занимательное из всего, с чем я сталкивался когда-либо. Красота вечна и невыносима. Весьма
почитаемый мной Мисима утверждал, что она раскрывается в своем истинном великолепии в мгновения умирания.
Он показал это на примере материального объекта - носителем красоты стало произведение архитектурного
искусства. Храм, совершенный и недоступный, настолько контрастировал с пошлостью и уродством окружающего
мира, что одна мысль о том, что его оскверняют тысячи тупых взглядов и грязных ног, была невыносима. Так же,
как и постоянное воплощенное напоминание о собственном несовершенстве. Храм был сожжен его же послушником, и, охваченный пламенем, он был еще величественнее и прекраснее. Сам же Мисима решил провернуть тот же метод на себе, видимо, думая, что с одушевленным объектом это сработает так же красиво. Но вряд ли он был таковым, когда делал себе харакири в здании военного совета. Красота живого должна оставаться живой и раскрываться в жизни, а не в смерти. Правда, живая красота боится старости. Смерть - возможность избежать ее. И почему-то она больше приносит страданий, чем спасения, особенно ее обладателю. Дар и проклятие одновременно.


Пьяные романтики глядят на прокуренное небо этого города и молятся на обмельчавшие звезды. Поют серенады
разбитными голосами рок-певцов под окнами пятиэтажек. Прекрасные рыцари временами дарят своим доблестным
дамам цветочки, наркоманских расцветок и запахов. Я ловлю твои улыбки. Свет фонарей с улицы выхватывает их
их из темноты комнаты. Это ни черта не лунный свет и консервированные менестрели из колонок тоже извращение, но это не мешает находить мне все это красивым. Но в особенности тебя.