Мое знакомство с творчеством Леонида Андреева произошло около трех лет назад. Осознанное. Конечно, в школьной программе было одно его произведение - "Кусака". Но оно как-то не запомнилось (т.е. произведение я то помнила, а вот то, что его Андреев написал - нет). Сначало это был "Дневник Сатаны", потом - биография Андреева, после чего мною был взят сборник сочинений Леонида Андреева, среди которых - и детские рассказы. Приведенные отрывки ниже - тоже из детского рассказа. А я плакала.
В кратце: городовой Баргамот приглашает к себе домой пьяницу Гараську, который, по вине Баргамота разбил пасхальное яичко.

__________________________________________________________________________
Настроение Баргамота было
скверное. Завтра светлое Христово воскресение, сейчас люди пойдут в
церковь, а ему стоять на дежурстве до трех часов ночи, только к разговинам
домой попадешь.
Потребности молиться Баргамот не ощущал, но праздничное,
светлое настроение, разлитое по необычайно тихой и спокойной улице,
коснулось и его. Ему не нравилось место, на котором он ежедневно спокойно
стоял в течение десятка годов: хотелось тоже делать что-нибудь такое
праздничное, что делают другие. В виде смутных ощущений поднимались в нем
недовольство и нетерпение. Кроме того, он был голоден. Жена нынче совсем
не дала ему обедать. Так, только тюри пришлось похлебать. Большой живот
настоятельно требовал пищи, а разговляться-то когда еще!
***

Вскоре потянулись в церковь и пушкари, чистые, благообразные, в
пиджаках и жилетах поверх красных и синих шерстяных рубах, в длинных, с
бесконечным количеством сборок, сапогах на высоких и острых каблучках.
Завтра всему этому великолепию предстояло частью попасть на стойку
кабаков, а частью быть разорванным в дружеской схватке за гармонию, но
сегодня пушкари сияли. Каждый бережно нес узелок с пасхой и куличами. На
Баргамота никто не обращал внимания, да и он с неособенной любовью
посматривал на своих "крестников", смутно предчувствуя, сколько
путешествий придется ему завтра совершить в участок.
***
Улица опустела. Отзвонили к обедне. Потом радостный, переливчатый
трезвон, такой веселый после заунывных великопостных колоколов, разнес по
миру благостную весть о воскресении Христа" Баргамот снял шапку и
перекрестился. Скоро и домой. Баргамот повеселел, представляя себе стол,
накрытый чистой скатертью, куличи, яйца. Он, не торопясь, со всеми
похристосуется. Разбудят и принесут Ванюшку, который первым делом
потребует крашеного яичка, о котором целую неделю вел обстоятельные беседы
с более опытной сестренкой. Вот-то разинет он рот, когда отец преподнесет
ему не линючее, окрашенное фуксином яйцо, а настоящее мраморное, что
самому ему презентовал все тот же обязательный лавочник!
"Потешный мальчик!" - ухмыльнулся Баргамот, чувствуя, как что-то вроде
родительской нежности поднимается со дна его души.
Но благодушие Баргамота было нарушено самым подлым образом. За углом
послышались неровные шаги и сиплое бормотанье. "Кого это несет нелегкая?"
-подумал Баргамот, заглянул за угол и всей душой оскорбился. Гараська! Сам
с своей собственной пьяной особой, - его только недоставало! Где он поспел
до свету наклюкаться, составляло его тайну, но что он наклюкался, было вне
всякого сомнения.
Упершись обеими руками и
сосредоточенно-вопросительно вглядываясь в стену, Гараська покачивался,
собирая силы для новой борьбы с неожиданными препятствиями. После
непродолжительного напряженного размышления Гараська энергично отпихнулся
от стены, допятился задом до средины улицы и, сделав решительный поворот,
крупными шагами устремился в пространство, оказавшееся вовсе не таким
бесконечным, как о нем говорят, и в действительности ограниченное массой
фонарей. С первым же из них Гараська вступил в самые тесные отношения,
заключив его в дружеские и крепкие объятия.
- Фонарь. Тпру! - кратко констатировал Гараська совершившийся факт.
***

- Стой, дурашка, куда ты?! - бормотал он, откачиваясь от столба и снова
всей грудью припадая к нему и чуть не сплющивая носа об его холодную и
сыроватую поверхность. - Вот, вот!.. - Гараська, уже наполовину
скользнувший вдоль столба, успел удержаться и погрузился в задумчивость.
Баргамот с высоты своего роста, презрительно скосив губы, смотрел на
Гараську. Никто ему так не досаждал на Пушкарной, как этот пьянчужка. Так
посмотришь, - в чем душа держится, а скандалист первый на всей окраине. Не
человек, а язва. Пушкарь напьется, побуянит, переночует в участке - и все
это выходит у него по-благородному, а Гараська все исподтишка, с
язвительностью. И били-то его до полусмерти, и в части впроголодь держали,
а все не могли отучить от ругани, самой обидной и злоязычной.
Гараське удалось наконец расстаться с столбом, когда он заметил
величественно-безмолвную фигуру Баргамота. Гараська обрадовался.
- Наше вам? Баргамоту Баргамотычу!.. Как ваше драгоценное здоровье? -
Галантно он сделал ручкой, но, пошатнувшись, на всякий случай уперся
спиной в столб.
- Куда идешь? - мрачно прогудел Баргамот,
- Наша дорога прямая...
- Воровать? А в часть хочешь? Сейчас, подлеца, отправлю.
- Не можете.
Гараська хотел сделать жест, выражающий удальство, но благоразумно
удержался, плюнул и пошаркал на одном месте ногой, делая вид, что
растирает плевок,
- А вот в участке поговоришь! Марш! - Мощная длань Баргамота
устремилась к засаленному вороту Гараськи, настолько засаленному и
рваному, что Баргамот был, очевидно, уже не первым руководителем Гараськи
на тернистом пути добродетели.
***
- А скажи, господин городовой, какой нынче у нас день?
- Уж молчал бы! - презрительно ответил Баргамот. - До свету нализался.
- А у Михаила-архангела звонили?
- Звонили. Тебе-то что?
- Христос, значат, воскрес?
- Ну, воскрес.
- Так позвольте... - Гараська, ведший этот разговор вполоборота к
Баргамоту, решительно повернулся к нему лицом.
Баргамот, заинтригованный странными вопросами Гараськи, машинально
выпустил из руки засаленный ворот; Гараська, утратив точку опоры,
пошатнулся и упал, не успев показать Баргамоту предмета, только что
вынутого им из кармана. Приподнявшись одним туловищем, опираясь на руки,
Гараська посмотрел вниз, - потом упал лицом на землю и завыл, как бабы воют
по покойнике.
Гараська воет! Баргамот изумился. "Новую шутку, должно быть, выдумал",
- решил он, но все же заинтересовался, что будет дальше. Дальше Гараська
продолжал выть без слов, по-собачьи.
- Что ты, очумел, что ли? - ткнул его ногой Баргамот.
Воет. Баргамот в раздумье.
- Да чего тебя расхватывает?
- Яи-ч-ко...
Гараська, продолжая выть, но уже потише, сел и поднял руку кверху. Рука
была покрыта какой-то слизью, к которой пристали кусочки крашеной яичной
скорлупы. Баргамот, продолжая недоумевать, начинает чувствовать, что
случилось что-то нехорошее.
- Я... по-благородному.." похристосоваться... яичко а ты... - бессвязно
бурлил Гараська, но Баргамот понял.
Вот к чему, стало быть, вел Гараська: похристосоваться хотел, по
христианскому обычаю, яичком, а он, Баргамот, его в участок пожелал
отправить. Может, откуда он это яичко нес, а теперь вон разбил его. И
плачет. Баргамоту представилось, что мраморное яичко, которое он бережет для
Ванюшки, разбилось, и как это ему, Баргамоту, было жаль.
- Экая оказия, - мотал головой Баргамот, глядя на валявшегося пьянчужку и
чувствуя, что жалок ему этот человек, как брат родной, кровно своим же
братом обиженный.
- Похристосоваться хотел... Тоже душа живая, - бормотал городовой,
стараясь со всею неуклюжестью отдать себе ясный отчет в положении дел и в
том сложном чувстве стыда и жалости, которое все более угнетало его. - А
я, тово... в участок! Ишь ты!
***

- Иван Акиндиныч, а что же ты Ванятке-то.., сюрпризец? - спрашивает
Марья.
- Не надо, потом... - отвечает торопливо Баргамот. Он обжигается щами,
дует на ложку и солидно обтирает усы, - но сквозь эту солидность сквозит
то же изумление, что и у Гараськи.
- Кушайте, кушайте, - потчует Марья. - Герасим... как звать вас по
батюшке?
- Андреич.
- Кушайте, Герасим Андреич.
Гараська старается проглотить, давится и, бросив ложку, падает головой
на стол прямо на сальное пятно, только что им произведенное. Из груди его
вырывается снова тот жалобный и грубый вой, который так смутил Баргамота.
Детишки, уже переставшие было обращать внимание на гостя, бросают свои
ложки и дискантом присоединяются к его тенору. Баргамот с растерянною и
жалкою миной смотрит на жену.
- Ну, чего вы, Герасим Андреич! Перестаньте, - успокаивает та
беспокойного гостя.
- По отчеству... Как родился, никто по отчеству... не называл...

(с) "Баргамот и Гараська" Леонид Андреев