| ". | |
|
Михаил Николаевич Ромадин - живописец, график, художник книги, кино и театра. Родился в 1940 году в семье известного художника пейзажиста Николая Михайловича Ромадина.
|
Это интересно -интервью с М.Ромадиным
| ) |  В Америке Михаила Ромадина как-то назвали "рисовальной машиной". За полгода жизни в Далласе он изрисовал десять рулонов бумаги по тридцать метров в каждом. Рисовал везде - на улице, в студии, на родео и в джазовых клубах. И так происходит всегда и всюду, куда бы ни занесла судьба.- Михаил Николаевич, когда вы начали рисовать? - Сохранился рисунок отца (известного художника Николая Ромадина. - Ред.): мне года три и я уже рисую. Рос домашним ребенком. Меня не привлекало ни бегание по улицам, ни мальчишеское озорство, ни дворовые компании. Вот и предпочитал сидеть дома, читать и рисовать с утра до вечера. Делал копии с икон, работ Микеланджело или Рафаэля. Любил почему-то батальные сюжеты. Отец собирал мои детские работы, сохранилось около двухсот. Когда исполнилось 13 лет, сам Павел Дмитриевич Корин предложил давать мне уроки, но по-настоящему я стал учиться у него позже, когда уже был во ВГИКе. У нас была практика в Музее имени А.С. Пушкина, и вдруг я увидел Корина, который занимался там реставрацией византийской иконы. Он выработал во мне очень хорошее, пространственное видение и привил уважение к великим рисовальщикам - Карлу Брюллову, Александру Иванову. - А своего отца, академика живописи, народного художника СССР, множество пейзажей которого украшают Третьяковку, вы не считаете учителем? - Он не был прирожденным педагогом, хотя, конечно, многому меня научил. Я ходил в художественную школу в Чудовском переулке. Кстати, в ту же, куда раньше ходил и Андрей Тарковский. Мы учились у одних и тех же педагогов. Но можно сказать, что у меня были разные учителя. С одной стороны, академик Корин, с другой - Павел Кузнецов, которому очень нравились мои абстрактные работы. - Со времен Тургенева отношения отцов и детей принято считать конфликтными. Ваша семья подтверждает это. Ваш дед, Михаил Ромадин, не хотел, чтобы его сын стал художником. Ваш отец, Николай Ромадин, будучи знаменитым живописцем и, можно сказать, главным пейзажистом всего Советского Союза, был настроен категорически против сыновних абстракций… - Папин отец первым в нашем роду стал художником. Будучи беднейшим крестьянином, спасаясь от голода, он уехал из деревни и стал машинистом. Михаил Андреевич был художником-самоучкой. Он брал репродукции из журнала "Нива" и рисовал фантазии на эти темы. Любил изображать море, которого никогда не видел. Отец впервые увидел краски именно у деда, но дед действительно очень не хотел, чтобы сын стал художником. Семью, мол, этим делом не прокормишь. Но отец все-таки уехал в Москву и поступил во ВХУТЕМАС. Со мной же произошло другое - отец видел меня художником, но не признавал моего тогдашнего увлечения абстрактной и сюрреалистической живописью: срывал мои картины, пинал ногами холсты. Но я жаждал свободы! В 19 лет ушел из дому. Вместе с Витой, студенткой актерского факультета, ставшей потом моей женой. Снимали углы, комнаты, жили даже в подмосковном поселке в курятнике. Но я продолжал рисовать свои абстрактные картины и был счастлив. Примирение с отцом, столь же бурное, как и разрыв, произошло не скоро. Незадолго до смерти он мне сказал: "Ты великий рисовальщик, а я гениальный художник". - Это увлечение абстрактным искусством с годами прошло. А ваш отец с самого начала выбрал свой стиль - был реалистом и писал преимущественно пейзажи? - В свое время он был совершеннейшим урбанистом. Любил выступать в "Синей блузе", ходить в мюзик-холл. Писал жанровые работы. Задумал большую картину "Чапаев". Для нее ему позировал сын Чапаева. Куда она делась, неизвестно. Не осталось даже репродукции. Потом по совету Михаила Нестерова он ушел в пейзаж, причем абсолютный, безо всяких примет цивилизации. Например, он брал каюту на волжском пароходе, чтобы поработать там. И начинал с того, что сразу же вырубал радиоприемник. Он приводил его в бешенство. - Вы окончили художественный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии и начали свою работу в кино с картины Андрона Кончаловского "Первый учитель". Фильм сразу же получил признание. Потом были другие картины с Кончаловским, потом с Андреем Тарковским. И все-таки вы из кино ушли. Почему? Был какой-то конфликт? - А я и не собирался быть только художником кино. Сколько хотел, столько и делал фильмов. После ВГИКа все хотят устроиться на "Мосфильм", а меня туда сразу же пригласили в штат. Но я отказался. Работа художника в кино несамостоятельна. Это тяжелый и неблагодарный труд. Со мной хотели работать многие режиссеры, в том числе Бондарчук, Швейцер, Панфилов. Андрон Кончаловский предлагал делать с ним "Сибириаду". Самое трудное было отказаться. Надо оставаться собой, писать свои картины. - Совсем недавно вы проявили себя еще в одном, совершенно новом качестве. Выпустили книгу "Внук Франкенштейна", куда помимо воспоминаний и рассказов вошли и три ваши пьесы. А писать вы начали давно? - Почти сорок лет назад. Тогда в Киргизии, на съемках "Первого учителя", я очень тосковал по дому. От тоски, видимо, вдруг родилась идея пьесы "Мишени", стал писать. Прошло время, и мы с женой впервые решили цивилизованно отдохнуть. Пришли в Союз художников. Нам предложили путевку в дом отдыха в Ивантеевке. Где эта самая Ивантеевка, мы понятия не имели. Приехали, осмотрелись, видим, недалеко какие-то дома. Я спрашиваю: "Что это за город?" Оказывается, Москва. За десять дней пребывания в Ивантеевке я залпом, на едином дыхании написал свою вторую пьесу - "Внук Франкенштейна". Мы тогда очень дружили с Андреем Тарковским, общались почти ежедневно. Я вслух прочитал ему обе пьесы. Он принял их восторженно. Тогда я отнес их в журнал "Театр". По-моему, их там даже не открыли, потому что, когда я пришел туда через год, они лежали на том же самом месте. Потом эти пьесы взяла у меня одна журналистка. Через год она призналась, что их потеряла. А у меня и копии не было! И вот несколько лет назад в Париже, в кладовке с нашими чемоданами, в одном из них, обнаруживаю папку, а в папке - забытые рукописи пьес. Достал машинку и перепечатал. Сейчас готовлю к изданию новый сборник. Туда войдут и новая пьеса "Хаммер", и новые истории, и всякие фантазии, и заметки о джазе. Все получается взаимосвязанно - я пишу рассказ и в нем же действующим лицом становится моя картина. Такой своеобразный жанр. Очень хочется написать и традиционный роман. Поживем - увидим… |
|---|