[179x240]Блядь 2.0. Блядь 21 века. Сетевая шлюха. Web-girl по вызову. Каждый новый жених тебя создает. Каждый следующий трах – как новая запись в один и тот же одряхлевший и обрюзгший от бесконечной моторики секса и «красивого» блог. Лицо-душа меняются перчатками от встреч на стороне и отвратительных тебе самой же ночей с нелюбимым мужчиной. Блядь 2.0. Новая веха в искусстве любви. Жить на поверхности. Любить на суше, не ныряя в глубину. Беспорядочное удовлетворение болезненных желаний. Постоянно. Снова, снова, снова….Фасеточный секс. Разом включены сотни тысяч мониторов с переплетениями ног и рук. В наушниках сладостный развязный голос. Всегда согласный. Вечно это «да». «Как скажешь, милый. Дорогой, чудесный, нелюбимый. Будущий муж мой, лицо чье вызывает омерзение. Я сбрасываю новое платье как старую шкуру мудрый Каа. Как кроткая, но ядовитая змея. Еженощно. Еженощно. Еженощно»…. Твори еженощную, замаливай ее грехи, горячо и страстно! Дари ей и Ему свою жалость, боль за них обоих, любовь и всю душу. Тебе она уже не зачем, ни к чему. Господи, смиренно молю я, неверующий в Тебя, коленопреклоненно: УБЕЙ НАС ВСЕХ, мы ОМЕРЗИТЕЛЬНЫ!

[159x240]Everything in its right place. Выезжаю из этого города брошенный. Дорога золотой дугой выгибается как сука под кобелем. Улыбкой бляди. Деревья кладбищенской оградой за грязным автобусным стеклом. Все так, как надо. Все на своих местах, брат. Все так, как надо, да. Всегда это сладостное «да, да». Everything in its right place. Все так, как надо, да, все слишком о’кей. [Как горячо внутри – это кипит молитва]. В глазах мириады картинок. Гребанный калейдоскоп: горе, мертвые, смех, улыбки, фанаты, хохот, сигареты, дым, и ты у гроба, и носовой платок, и не фига не выплаканные слезы. Словно бляди хоронят Бога. Бляди хоронят Бога. Осенний «золотой укол». С размаху в висок. Дави на шприц. Дай мне забыться. В церквях разгул, засада, черти. Бесы танцуют менуэт в убогих храмах. Everything OK, браза. Мутные окна-стразы. Рассвет за рассветом – сумрак. Она, эта сука, стояла у гроба отца и плакала, беззвучно и невидимо. В платке. Ей, кстати, очень даже шел платок-косынка. Упеките ее в монастырь куда-нибудь в глушь леса, чтобы я ее больше не видел. Ей больше идет платок на голове, невыплаканные слезы и горе у гроба отца, чем развеселое блядство, чтобы забыться. Она не хочет впадать в кому, браза. Она не хочет больше впадать в кому. Погоревала, мол, и хватит. Харэ, друзья, мы будем веселиться! Сука во время течки, звонки на завтрак, обед и ужин. Сигарета за сигаретой. Смехом в телефонную трубку «да! да!» - такое ее кокетство, такие ответы.

  [194x240]Последний вокзал. Она не пришла провожать. Ни звонка, ни полслова. Ни смски, ни даже «да, да». Сердце мое устало кровоточить от боли, как будто режут его. Уже почти задохнулось оно сдохшими лейкоцитами. Устало перебирать клапанами. И меня вдруг начало тошнить от мерзости этой. Заблевал в результате твое белое платье кровью (пошла нутром). Весь организм бунтует. Осень встает на дыбы. Красота рвется тканью прогнившей с треском. Вся душа мира против того, чтобы любил я тебя. [А я люблю тебя, сука, люблю тебя!] Тогда как ты сидишь скучаешь в барах, кафе, кофейнях. Мутная поволока предстоящего кайфа в глазах. Поводишь головой слева направо, туда-сюда, в поисках приключений. Я заблевал твое платье белое – запачкал его красным. Ну и прекрасно! Плевать, твою мать – блевать! Блядь.

/«и все равно мое сердце ЗПТ как говорится ЗПТ твое навеки ТЧК forever yours ТЧК твой навсегда ТЧК несмотря ни на что ЗПТ дорогая ТЧК несмотря на»/

/Но вдруг повернулась в профиль лицом незнакомки из Русского музея [корпус Бенуа] и слезами вверх по нему, как на реверсе в кино, все грехи, вся похоть из тебя – вон./

Черная степь. Воронкой внутрь. За речкой ночью. Ноги сами идут. Жемчужные осенние сумерки - в прошлом. Пеплом, сажей, углем воронье на голых ветках жуткого леса – в прошлом. Чуть тронешь – и рассыплется эта улица и эта тишина – в прошлом. Настоящее кивает в будущее. Озера как лики икон – перламутровые образа – Бога глаза. За руку ведут меня. Как маленького в детский садик. Спотыкающегося [каящегося] тащут. Пьяного. Страшного. В горе, в беде, в любви и злобе. Туда, в черную степь, в холодную ночную осень. Оторвалось от меня что-то очень свое в эти дни, что-то очень родное, милое. Оторвалось…………………….

Отворяй ворота, сестра, шепчу я – впускай Бога.

[150x240]Красивая моя, родная, не плачь, хорошая, не плачь, девочка, прости, что обидел, тише, тише, не плачь, не надо, не плачь, добрая, ласковая, лучшая, печальные твои большие-большие детские глаза, никакая ты не baby у меня, никакая не детка, никакая не Мэрилин, стою дураком на коленях, даже коленки твои дрожат от рыданий, нервных всхлипываний, судорожных, знаешь, как в детстве плачут, навзрыд, захлебываясь в слезах, глотая их соленые капли, размазывая по лицу, тогда в детстве еще не страшно, что тушь потекла, тогда горько-горько плачешь просто потому, что обидно, да и просто потому, что плачешь. Нарочно спустился сегодня к тебе в келью намоленную пожалеть тебя, погладить по голове, по волосам, не сексуально, не эротично, не как свою девочку, а как родного человека гладят, медленно, ласково, как ребенок собачонку маленькую. А она все равно ревет не переставая, ревет так, что я на полу дергаюсь в агонии, ревет так, что в лесу слышен стон этот, из-под монастыря как, из-под земли, Из-Под… Стон, всхлип, плач ребенка, слезы которого так горячи, так жгут меня и все вокруг, что аж красота плавится. Сижу рядом с тобой вот, думаю. И ничего не придумывается. Как исправить? Как сделать так, чтобы вернуть? Ослабить жестокую хватку мира? Не объятья это, а попытки задушить любовь. И шума сколько… Какое же это наказание, Господи! Столько шума и ярости, что даже рыданий не слышишь ее иногда, не говоря – дыхания. Шумно, шумно, шумно. Выключите все! Слишком шумно. Тишины хочу. Покоя. Полного. Слишком шумно…

[158x240]Век бы стоял рядом с тобой на коленях, где-то в лесу, где-то в застенках, где-то внизу. И утешал. Снимите всю эту херню с елок, не будет Нового года больше, хватит. Сорвите браслеты с белых изнеженных ручек и инкрустацию со шкатулок. Ломайте ее, больную красоту, ломайте же! Переломите хребет ей, задушите суку! Уносите эти декорации, луну и ночь нарисованные, «золото осени с проседью». Свиньям в корыто выбросите игрушки елочные, выдуйте новые, поменьше и поскромнее. Блеск, мишуру, стразы, шелк, огни варьете и кабаре – свиньям в корыто. На завтрак, обед и ужин. Скормите им эту больную красоту, пусть все сожрут, ничего не жалко, и даже Мэрилин не жалко, и бисера не жалко, все свиньям на прокорм, и «Блядь 2.0» бросайте. В огонь, в костер, в топку. Чтобы язычки пламени до небес рванули. И все осветилось чтобы. Я пьяный станцую у костра шаманом, а девочка согреется. Пусть будет плакать и греть на этом костерке свои ладошки холодные и ножки замерзшие. А-а-а-а! Прячется красивое, прячется, бесы прячут, ловите это «красивое» и им же скармливайте. Пусть сожрут и лопнут от сытости. Килограммы кинопленки туда же. Музыку, книжки, бусинки, «игрушки в жизнь». Елочные. Блестящие, бля, как же иначе-то? А доброта, она не блестящая, она матовая. Чуть видимая. Еле теплится. Огоньком внутри. Пых-пых в старой печке. Пых-пых в груди. Пых-пых, девочка, чтобы только не плакала. Я вот знаю аж две колыбельные – про Алис моих и про смерть. И все не те, не утешат тебя, не сотрут ни одной слезы. Ну и на кой хер, спрашивается, они нужны?! Я знаю несколько молитв, но все красивые какие-то, злые, корявые, не настоящие, выдуманные. Я очень хорошо знаю красоту. Я знаю Ее как 5 пальцев своих. Но я бы все их отрезал, отрубил, сожрал, свиньям бы выкинул, они сожрали бы, только б не плакала ты больше, не стонала, не страдала. Красота – это мир целый. Там все есть. И мир кабаре красив, и мир Ницше, и мир декаданса очень даже. Да все не то, родная моя, все не то. Больно мне и холодно от Нее иногда, ничего больше нет, знаю, а все равно руки на этом холодном огне греть пытаюсь, сжигаю Красоту, и все не помогает. Много шума из ничего. Слишком много шума. Я в ярость впадаю от него. Спалите все декорации, пусть останется только выжженное поле! Черная степь. Воронкой внутрь.

Наверное, так кому-то когда-то приходит вера в Бога, да? Не ко мне, не так и не сейчас. Это просто фантастическое состояние гипервлюбленности и бесконечной доброты. Внутренней тишины. Вся мерзость вышла (вон там, наверху, «Блядь 2.0», это она и есть). Из меня. Вне – осталась. С ней, с девочкой, в городе там – осталась. С ними со всеми – осталась. А тут, внутри меня, только выжженное поле. Дышать легко, когда обиду с кровью сплюнешь. В текст, не в текст – не важно. Все эстетство сблюёшь. Все красивое в капусту порубишь [ничего бы не оставил с конца апреля – все бесам скормил бы, свиньям скормил бы все тексты, только даже они жрать, наверное, их не станут]. И вернешься на круги своя. Закроешь глаза. Покачивая головой. Прибрался в душе. Чисто. Не до блеска красивого прибрался. А до матового оттенка серебряной доброты. Сострадание тоже серебряное, только поярче горит. Ровная…ровненькая гладь озер во мне. Как зрачки они. Такие же зеркальные и гла-а-а-адкие. Ни слезинкой не подернется эта гладь. Выплакал боль и горе текстом выше. Выстрадал.

[148x240]Мне все время, постоянно, день за днем, каждый час и каждую минуту кажется, что я умру. Вот-вот умру. Ощущение смерти рядом постоянно. Ни от негатива, ни от боли, ни от злости к миру стремление это к ней, как раньше было. Теперь – от любви, всепоглощающей любви. Ни к ней, ни к Нему (я не верю в Него, наверное, хотя и пишу с большой буквы). А просто Любви. У вас такого никогда не бывало? Состояние продолжительной гипервлюбленности. Кажется, что длится оно будет вечно. Любовь сама по себе. Поди пойми ее. Поди поймай ее! Подлинно прекрасное произведение искусства неизвестного художника. Перламутровая любовь тончайшей отделки. Живая красота, за которую нижайший поклон тому ювелиру, кто создал ее когда-то кому-то на заказ. Все, чего хочу я ныне, присно и во веки веков – любви и смерти, смерти и любви. Не быть. Не болеть больше болью горькой и желчной. Не ненавидеть. Не ревновать. Не злиться. Не блевать….

/Шумно, шумно, шумно. Выключайте все! Слишком шумно./

Любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви, любви и смерти, смерти и любви….