С одним потертым чемоданом с разболтанными ручками, в сером пальто и в маминых сапогах - единственных теплых, мне было одиннадцать, я захожу в отцовскую библиотеку - эти огромные шкафы и стеллажи - с юриспруденцией и философией, библией на немецком и английской классикой, сажусь на жесткую кушетку (военные - аскеты), и пытаюсь узнатьв этом высоком незнакомом человеке своего отца с фотографий.

Обживаюсь, забиваю ватой рамы на зиму, просыпаюсь от стрельб в военной части - за окном, просыпаюсь, когда отец уходит она службу, гремит чайником на газовой плите, закрывает дверь. Вечерами он рассказывает мне про свою работу, про радиус поражения и "ступени", про пусковые установки и основы баллистики. Слово Бай-ко-нур становится для меня из названия промежуточной станции в душном поезде через всю страну, и "там живет мой папа", в что-то домашнее, вон там - бункер, чтобы не словить радиацию при запуске, а у нас в котельной - бомбоубежище.

И нам звонит мама, её голос прорывается в черный эбонитовый телефон, единственный "межгород" в части, у радистов, "а откуда мама?" спрашивают радисты, "мама из Москвы". «Ты тепло одета?» постоянно переспрашивает мама, не давая мне сказать ни слова. «Нет, ты точно тепло одета?»

Отец забирает из школы-интерната навсегда, просто говорит матери в телефон "у ребенка запущена математика". И я узнаю про Декарта раньше чем учусь решать какие-то уравнения, знаю Гауссову "Теорию движения небесных тел" гораздо лучше чем школьную геометрию, зачитываюсь письмами Ферма и решаю шахматные задачи на спор - на скорость, на изящность и на число ходов.

У нас кое-как ловит "Дойче Велле"и "Голос Америки", танки въезжают в Москву, и нас начинает бросать по всей необъятной - я запоминаю вереницу коричневых от старости и сырости ванн, протекающих потолков и разной мебели, открытой проводки, газовых плит с огромными черными баллонами, разной степени обозленности тараканов и школ, в которых я никогда не попадаю на общие фотографии. Постоянные поезда, заплеванные вагоны с настежь открытыми окнами "здесь курят", промерзлые купе и наши неподъемные книги, водка и сигареты, сахар, соль, спички.

Наконец мы возвращаемся в Москву, в осеннюю серость и дожди, мне четырнадцать — мама в ужасе от того что я ругаюсь, ем с ножа, пытаюсь разобрать пианино, курю в форточку, пока никто не видит и цитирую по памяти постатейные комментарии к уголовному кодексу. Где-то в это время я бросаю школу.

Ведь чем меньше тебя любят, тем быстрее ты взрослеешь.