Хочу, чтобы было здесь. Писано для девушки Олеси.



Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Бродский

You'll find in time
The brightest flame will slowly die
And bear the darkest night to rise
When everything that's meant to shine
Burns out before your eyes
Story Of The Year

Я сижу в аэропорту и смотрю на людей. Мне никуда не надо ехать, никуда не надо лететь. Я никого не встречаю. Я прихожу сюда смотреть на людей вот уже много лет. Когда я была маленькой, меня сюда брал отец, но затем так вышло, что наши дороги разошлись. Теперь я прихожу сюда одна. Я беру с собой маленький чемодан, чтобы не вызывать подозрений, но он пуст. Как пуста моя жизнь. Я живу эмоциями этих людей, их страхами и переживаниями. Я в фонтане, в водовороте, в той точке, где эмоции через край. Я живу их встречами и расставаниями, радостями и горестями. Я живу... Хотя, возможно, давно не живу вовсе.

Эмоция первая:

Они стоят, обнявшись, неспособные разорвать объятия. Около них чемодан. Они прощаются. Я невзначай подхожу ближе, стараясь не выдать ничем свой интерес. Встаю рядом, будто кого-то жду. Они молчат. Просто так вот, молча, мы стоим очень долгое время. Мне уже начинает казаться, что они никогда не заговорят, я жажду услышать их слова, их прощание, в которое вложена вся боль мира, вся боль расставаний, вся боль потери. Иногда девушка тянется в мою сторону и нащупывает чемодан - проверяет, на месте ли. Может, от меня проверяет, может, от других. Через несколько минут она, наконец, отходит от него. Они снова смотрят друг на друга, пытаясь, будто, насмотреться на прощанье. Я устаю ждать. Нет эмоций. Не вижу их, не ощущаю.

- Тебе пора, - слова будто ножом врезаются в меня. Они обмениваются быстрыми взглядами и расходятся в разные стороны. Она - к выходу, он, с чемоданом, - на посадку.

Я еще долго смотрю на них, неспособная пошевелиться, и думаю, как же можно так, без слов, прощаться. Я бы такого никогда. Но мне не с кем прощаться. Со всеми, с кем могла, я уже это давно сделала.

Эмоция вторая:

Он выходит из своего терминала и останавливается. Он красив, насколько у меня еще осталось понимание о красоте. Он золотоволос, высок и статен. Я не вижу, какого цвета его глаза - стою далеко, но вижу, как они притягивают всех окрестных девушек. Он оглядывается по сторонам, ставит тяжелый чемодан на землю. Я подхожу ближе и вижу волшебную картину - его глаза синие - как море, как небо, как темно-синие платья, которые привез мне папа из далеких стран. Я вспоминаю о платьях, но не могу плакать от счастья. У меня нет слез. Поэтому я подхожу ближе к нему. В нем есть какой-то свет внутренний, жизнь бьется в этих глазах, в этом теле, в нем всем. Я хочу сказать ему, как благодарна я за воспоминания, но молчу, тихо катая свой маленький чемодан по полу. Молчу, но нахожусь с ним рядом.

Он выуживает из кармана куртки телефон. Звонит кому-то. Затем набирает номер снова. И снова. "Пожалуйста, ответь, я же ради тебя приехал", - шепчет он в телефон, но на том конце не поднимают трубку. Внезапно я понимаю, насколько близко я подошла - совершенно не в моих правилах. И склоняю голову, и немного отдаляюсь, и вдруг слышу: "Девушка, простите, вы не видели...она такая темноволосая, может, она где-то здесь, может, терминалы перепутала, я покажу вам ее фотографию". Мое сердце замирает от предвкушения, я хочу снова видеть его глаза, хочу, чтобы он улыбнулся, чтобы посмотрел на меня. Я оборачиваюсь. Он подходит к пожилой женщине, стоящей рядом со мной, и вытаскивает из кармана фотографию. На ней - девочка лет десяти-двенадцати. "Это моя сестра, они с отцом должны были меня встретить, я приехал издалека и так хочу их увидеть", - говорит он. Говорит, говорит и не может остановиться.

Я отхожу еще дальше. Сажусь, не выпуская его из виду. Женщина качает головой, а он снова звонит. На какую-то секунду мне кажется, что по моему телу проходит холодный электрический разряд. "Наконец-то! Где же вы были! Я же вас так жду!" Он кидает телефон в карман, забыв даже, кажется, нажать на отбой, и бежит, оставив чемодан. Бежит к маленькой темноволосой девочке и большому, почти седому уже, мужчине.

Эмоция третья:

Я ухожу от синеглазого парня. Меня переполняет его счастье. Это хрупкое ожидание какого-то чуда, за которым следует разочарование, а потом высшая точка. Я прочувствовала все. Каждую секунду его сомнения, каждую частичку его тревоги, каждый миллиграмм его счастья. Я бреду по залу, молча, никого не видя, никого не слыша. Я упиваюсь этими ощущениями, его ощущениями.

- Мама, ты больше не приедешь? Ты насовсем?

Я поднимаю глаза. Они стоят около входа на таможенный досмотр. Маленький мальчик, среднего возраста женщина и молодая девушка. На лицах женщин выражение такое, будто они сейчас расплачутся, но изо всех сил сдерживают слезы. Такая изящная ложь, которой мы пользуемся, чтобы скрыть свои чувства. Мы же всегда думаем, что нельзя плакать при детях. Мы даже не представляем себе, насколько взрослые такие дети. Или не хотим представлять.

После слов мальчика, слезинка скатывается по щеке девушки, но она быстро проводит рукой, и следа от капельки воды больше не видно.

- Нет, конечно, нет, дорогой. Я скоро вернусь, вот увидишь, не успеешь даже оглянуться, а я уже буду здесь.

Мальчик оглядывается и радостно вскрикивает: "Мама! Ты здесь! Ты уже вернулась! Не оставишь меня больше?"

Обе женщины начинают плакать. Будто таинство совершается на моих глазах. Но мальчик не понимает слез, он растерян, до него начинает доходить мысль о том, что мама все же едет, она скоро будет уже не здесь. Не с ним. Он гордо отворачивается, берет бабушку за руку и идет к выходу.

Эмоция четвертая:

- Ты уверена, что хочешь лечиться именно там? - застает меня в пути вопрос молодого человека. Я замедляю шаг, а затем и вовсе останавливаюсь, предвкушая новые эмоции.

Эти двое не такие, как все. Они собранны, серьезны и как-то по-деловому вежливы друг с другом. Нет объятий, поцелуев, нежных взглядов. Холод в головах, холод в словах, их холод пронизывает меня изнутри. Но я остаюсь.

- Ты же знаешь, у меня нет выбора, - она произносит слова дежурным тоном, будто читает по бумажке.

- Выбор всегда есть, - произносит он, копируя ее манеру.

- Умереть здесь или получить шанс? - я поражаюсь тому, с какой будничностью она произносит такие страшные слова. Но люди вокруг, будто, не замечают их двоих.

- Лечиться здесь! - он немного повышает тон, и его глаза загораются, я смотрю на нее, ожидая ответного огня, но она молчит.

- Все решено, извини, - произносит она холодно, забирает свой чемодан и идет к воротам.

Он остается на месте, садится на пол и прячет лицо в ладони. Я сажусь рядом, неспособная его утешить, нежелающая влезать в его жизнь, которая внезапно перестала быть их общей жизнью. Я смотрю ей вслед. Она не чувствует моего взгляда, не оборачивается. Внезапно он вскакивает на ноги и бежит к ней. Я спокойно иду за ним, будто прогуливаясь в ожидании рейса. Он обнимает ее и говорит, что все будет хорошо. Чтобы она не боялась, говорит. Обещает, что завтра же прилетит за ней, стоит только купить билет. А она наконец-то оттаивает, так как понимает, что теперь она не одна. Теперь они вместе, что бы ни случилось.

Эмоция пятая, заключительная:

Я устала и хочу домой. Я уже направляюсь к выходу, когда мое внимание привлекает худенькая, прозрачная совсем, девушка. Она выходит из своего терминала с сумочкой наперевес. Больше ничего, только эта сумка и бесконечное тепло в глазах. Будто она сидит дома, пьет теплое какао с печеньем, которое испекла мама. Печенье совсем горячее, жжется немного, когда берешь, но ей все равно. Она берет его аккуратно, двумя пальцами, и с наслаждением откусывает. От печенья, от какао или от этой домашней теплоты, ей хорошо и уютно. Хорошо и уютно мне от теплоты ее глаз. Я не решаюсь подойти близко, боясь спугнуть ее. Она как лесная нимфа, которая прибыла из неведомых краев и должна скоро исчезнуть, чуть ветер колыхнет ее золотые волосы.

Она идет в мою сторону и садится рядом. Проверяет телефон. Так странно, нимфа и телефон. Ни одного сообщения, ни одного звонка. Она откидывается на спинку кресла так сильно, насколько может. Ее прекрасные волосы оказываются зажатыми между нею и креслом. Она замирает. Я оглядываю ее и замечаю, что она впивается ногтями в свою ладонь. Эта боль отрезвляет ее, она садится ровно и снова смотрит на телефон. Ничего. Мы сидим совсем рядом, но я не могу понять, что заставляет ее ногти снова и снова царапать кожу, снова и снова доставлять ей физическую боль. Помню только, что папа когда-то говорил, что боль физическая отвлекает от боли душевной. Смотрю в ее теплые глаза и не понимаю, что с ней.

Через какое-то время я начинаю за нее бояться. Она, такая хрупкая, и боль, такая страшная, стеной стоящая, не дающая ей спокойно жить, не дающая ее глазам излучать тепло, не дающая ей чувствовать вкус тех маминых печенек и какао. Почему-то факт потери какао кажется мне самым страшным в череде ее горестей. Но она не плачет. Она просто молча вдавливает свои ногти в ладонь и смотрит на телефон. Ничего.

Внезапно она встает с кресла и направляется к выходу. Я следую за ней, как тень, в страхе, что с ней что-то случится. Что-то плохое. Или страшное. Это страшное висит над ней, как туча, неосязаемое, но ощутимое так ясно, словно день вдруг гаснет в ее душе, а на смену ему приходит черная ночь. Не доходя до выхода, она разворачивается и идет обратно, к выходу из терминала. Прислоняется к стене и снова вытаскивает телефон. Потому, что она нажимает на какие-то кнопки, я понимаю, что ей пришло сообщение.

Я не вижу, что в нем, но она вдруг сползает на пол и начинает плакать.

Я сажусь на кресло в самом центре аэропорта. Я устала. Мне больно от их эмоций. Мне радостно от их эмоций. Я боюсь уходить отсюда. Боюсь возвращаться. Я чувствую миллионы их слов, миллионы их взглядов во мне. Я живу.