вот, сон сегодня приснился, написала по нему рассказик. зачем-то от мужского лица. но как вышло.


первый раз я встретил ее в поезде когда ехал на отдых к морю. я смутно помню ее лицо. волосы были довольно темные, матовые, немного растрепанные, видимо она уже ехала в этом поезде одну ночь.
она сидела, поправляя вырез своей серой кофты, потому что он постоянно съезжал куда-то вниз и красный лифчик, который видимо был ей немного великоват, выглядывал, иногда очень явно.
но это было точно не специально, я заметил как ей самой осточертело подтягивать край кофты.
она сказала что едет к подруге матери, что будет там жить больше половины лета, одна, только с лошадью и питаться одной клубникой, пока мамина подруга куда-то сама тоже уедет.
и что свои волосы у нее светлые, и они ей больше идут, но надоели. и что она накрутила дома ванильных и обычных самокруток, на случай если ей попадется курящий попутчик. она достала небольшую деревянную коробку со стеклом в крышке. там их лежало наверное больше полусотни, тонко завернутых и аккуратно сложенных.
мы ехали и курили.
у нее были очень острые локти. она показала мне свой шрам на ноге – ее брат сошел с ума и несколько лет назад выстрелил ей в ногу. все замялось. брат не приходил к ней в больницу, но как она вышла, находился в ужасном состоянии, постоянно просил у нее прощения, ползал, и хотя она на него нисколько не сердилась, через неделю его нашли мертвым – он залез на большой недостроенный дом, то ли спортивный центр, который не хватило денег закончить, то ли кинотеатр, привязал себя к какой-то горизонтальной выпирающей балке за ноги, внизу подготовил натянутую проволоку и прыжком кинулся вниз, у земли отрезав себе голову.
она сказала что он был очень хорошим братом. таких не бывает. был на девять лет старше ее.
и что она наверное виновата, что сразу его простила. молча. может ему хотелась, чтобы она сделала это как-то более ощущаемо, как-нибудь внезапно, по-настоящему. «они же, психи, только о себе думают. им надо все пережевывать и то не факт что…»
она сделала растерянное лицо, еще что-то говорила, было странно, я и не слышал ничего, и по кускам вспоминал что-то уже потом.
наутро, часов в девять я проснулся, но она уже исчезла.
жаль, что она меня не разбудила, чтобы попрощаться. мне бы хотелось. и еще спросить много. оставила коробку.
моя остановка должна была быть только к 11 вечера. ехать эти пол дня было скучно, иногда совсем невыносимо, я несколько раз пытался позвонить кому-нибудь, но связи не было совсем, да и смысла тоже. мысли не собирались, из узкого верхнего окошка веяло прохладой и запахами мокрой глины, есть не хотелось, спать тоже, плеер зарядить было невозможно, поэтому я почти все время просто сидел и смотрел в окно.
часам к восьми-девяти начало темнеть, пассажиры сидели как будто тихо, и я вышел в тамбур, взяв несколько самокруток и пачку красных бумажных салфеток со стола. свет там перегорел и не ощущалось стены между поездом и ветреным синим вечером снаружи. поезд ехал медленно и своей мистической неровной монотонностью стуков утаскивал меня в знакомый ступор. воздух становился соленым. я стоял и рвал эти бумажки, выпуская их в окно.

последний раз я встретил ее где-то через год. этот город был ни мой, ни ее. я оказался там по одному важному делу. вечерело. дома, фигуры людей и каменистая дорога у набережной становились голубоватыми, контуры темными, в воде плавали еще незажженные конусы буев. я увидел толпу людей у проезжей части и пошел полюбопытствовать. там я и увидел ее. она лежала на дороге лицом вбок на животе. была кровь. много крови. волосы были распущенными и закрывали его полностью. но я узнал ее. может по шраму на ноге, или…просто узнал. недалеко от нее лежала чудом не разбившаяся большая банка и много клубники рассыпанной на дороге.
какая-то женщина с воплями уводила за руку своих детей. кто-то фотографировал. кто-то просто стоял, смотрел и переговаривался.
мне хотелось дотронутся до нее, унести отсюда в другое место, но что-то в голове помутилось я и не мог шевелиться. я стоял и был готов себя убить, но ничего не мог сделать.
ее увезли. толпа рассосалась.
я поднял стеклянную банку и стал собирать туда окровавленные ягоды.

я медленно шел к своей гостинице и ел их. кровь и сок были на руках, на губах , во рту, кровь и сок капали мне на одежду.
сердце то выворачивалось, то замирало. все мешалось. мгновениями я погружался в какую-то волшебную бесконечную мерцающую дымку, она была влажная и пар словно просачивался из глаз на темно-синюю улицу и шипел, обжигал рот и щеки, мгновениями я ненавидел себя – и это, последнее, повторялось все чаще.
обрывки каких-то ее фраз крутились и стеклянными пластинами давили на подсозниние-
"а знаешь, у меня будто не хватает частей тела, я стою и напротив меня кто-то есть. а у меня будто нет рук. они конечно есть, но чего-то не хватает, то ли какого-то отростка в спине, то ли на груди. и вот я стою и не знаю чем дотронуться. все жду когда повится эта фигня"...

не знаю с каким лицом я прошел мимо портье и поднялся к себе в номер. его лица я тоже не видел, он лишь что-то встревожено меня спросил.
я не слушал, не думал и шел мимо.
запершись, я сразу пошел в ванную и осторожно, придерживая ягоды клубники руками, стал переливать кровь в стеклянную бутылочку. я поставил ее в маленький холодильник в комнате и сел в кресло.
я плакал и ел. я не сдерживал себя. я чувствовал теперь и свои слезы.
клубника, ее кровь и мои слезы – юность, одиночество и что-то еще - вот что, я пока не знал. но это было очень важно. узнать.
я порылся в своей сумке с вещами и достал деревянную коробочку. там оставалось две ее самокрутки и хранились кое-какие мои нужные мелочи. высыпав все на столик я рассматривал коробку и вертел в руках, как вдруг заметил маленький винтик в дне.
листок, который я там нашел, был сложен. и он был точно адресован мне.

мои руки были в крови и тряслись.

я знал, что сейчас либо произойдет что-то важное, либо завтра утром я уже не проснусь.