Хоть давеча я и уползла спать как обычно поздно, встать в районе десяти утра по будильнику мне таки удалось без жертв, и, позавтракав, я набила торбу порезанными яблоками и морковкой и вывалилась на свежий воздух. В Трамплине, преодолевая расстояние от маршрутки до метро, встретила Ушастую и Аню со товарищи, ожидавших кворума всей компании для отправления на каток в парке Горького, потом спустилась в подземку и с пересадкой на Киевской доехала до Пресни. В зоопарке шёл густой снегопад, посетителей было мало и звери по большей части попрятались по помещениям, даже японские макаки, которым теоретически холод должен был быть нипочём. Решив сперва избавиться от своего груза, я сразу перешла на вторую территорию и пошла вдоль пруда, где на льду оранжевыми пятнами выделялись угрюмые огари, до клеток горных копытных, которым, как первым вставшим на моём пути, полагалось первыми получить праздничные гостинцы. Однако бараны, позволявшие себя гладить, при этом отказывались брать яблоки из рук – подходили осторожно, нюхали и снова отходили, и так по нескольку раз, а бросать им так, чтобы они заметили и подобрали, мне было впадлу. Оставив их позировать другим посетителям и даже пытаться размножаться (и это в такой-то мороз), я переместилась к козлам, вернее, к козам, которые с энтузиазмом восприняли мою благотворительность и даже вставали на задние ноги, передними опираясь на решётку и всем своим видом показывая, какие они бедные родственники. Впрочем, я успела одарить своим вниманием далеко не всех коз прежде, чем подошли козлы, включая однорогого старейшину, которые отогнали своих самочек подальше и выпросили у меня по нескольку кусков, сопровождая меня всё время, пока я шла вдоль периметра клетки. Следующими на очереди были два верблюда, к которым ещё приблудился какой-то пятнистый безрогий олешек, вот только тёмный верблюд успел со времени моего прошлого визита вымуштровать светлого так, что тот не подходил вообще, зато сам тёмный обнаглел до крайности – как можно дальше вытягивал шею из вольера и разевал свою беззубую пасть, в которую и целое яблоко поместилось бы. Пришлось его немного побаловать за настойчивость, а светлому и олешку, которые кучковались поодаль, кинуть те кусочки, что им причитались. И вот, наконец, я добралась до лошадей и сперва увидела открытые ворота служебной территории, за которыми в загоне стоял мой старый добрый друг саврасый, и к нему уже направлялась какая-то детвора в родительском сопровождении. Надеясь, что они не кататься пришли и не погонят меня оттудова, я сунулась туда же; надежды оправдались – дети с интересом наблюдали за тем, как радостно я поприветствовала коня, и никого из рабочего персонала поблизости не было. Саврасый был каким-то нервным сегодня – прижимал уши, в первый раз шарахнулся от руки, а потом узнал, принялся лизать мне руки, как собака, и я даже не поцеловала его в морду, чтобы он мне лицо не облизал. Двинувшись дальше, на открытом манеже я заприметила рыжего, который как всегда усердно выпрашивал лакомства, ударяя копытом по решётке; оделив яблоками и морковкой и его, я подошла к маленькой клетке, куда иногда непонятно зачем замуровывали лошадей, и где на сей раз маячило трое пони – чёрный, соловый и пёстрый – и пара пацанов лет шести в шлемах и с хлыстами, которые деловито, как с ковров, стряхивали с пони снег. Завидев меня, пони дружно направились в мою сторону и ткнулись носами в решётку, но она была слишком мелкая – только палец просунешь, и я пошла к последнему загону, где тут же была атакована двумя гнедыми жеребцами, видимо, братьями. Они высовывали шеи из-за решёток по самую грудь, тянулись к моей торбе, огрызались друг на друга и жадно выхватывали у меня из рук яблоки и морковку, а я с удовольствием грела быстро замерзающие пальцы в их слюнявых пастях, и несильно прикусили мне их только один раз. И только тогда, когда гнедые отвлеклись на других посетителей, совавших им хлеб или булку, я смогла покормить соседствовавшего с ними смирного буланого, которого они ко мне не подпускали, и двинуться по второму кругу. Пони уже выпустили в загон по соседству с рыжим, и я кормила их троих (пёстрый пони общаться со мной не захотел, будучи занятым сеном) одновременно, хоть соловый и пытался отогнать чёрного, а рыжий строил такие умильные мордашки, что не отдать ему преимущество было невозможно. Последние кусочки были поделены между гнедыми и буланым, и я пошла своей дорогой, согревая пальцы, которые таки одеревенели на морозе и что-либо чувствовать перестали, в карманах. Впрочем, когда я зашла в обезьянник, пальцы уже оттаяли, но когда я хотела пофотографировать мартышек, фотик сообщил, что почти разряжен (после огарей, коз, верблюдов и лошадей), и я решила поберечь его до лучших времён. Времена настали, когда я покинула обезьянник и добралась до белых медведей – пожалуй, единственных обитателях зверинца, кому снежная погода была в кайф, посему один из них вовсю катался в сугробе, что я и запечатлела в фотографии. Больше на второй территории ловить было нечего, и я вернулась на первую, где юркнула в павильон «Ночной мир» и, благо народу было немного, увидела немало мелкой живности, которая обычно прячется от глаз людских – в частности, очаровательных полосатых мышей. Но главное – в этом павильоне я впервые за всю свою жизнь увидела бобров! Причём сразу двух, тогда как раньше, вглядываясь в пруд с немаленькой хаткой посерёдке, я иногда была склонна думать, что всё это фэйк и никаких бобров на самом деле в зоопарке не водится. И, скажу я вам, бобры – это редкостный кавай, этакие огромные пушистые хомяки, только с кожаными хвостами, и которые не только постоянно что-то уплетают, перебирая в передних лапках, но и периодически ныряют и уплывают в неизвестном направлении, предварительно задумчиво попробовав воду лапой. Пройдя мимо волков, сменивших летний короткошёрстный рыжеватый прикид на зимний – мохнатый и серый, и мимо жалобно пыхтящего сивуча, в вольере которого замёрз пруд, я, согреваясь горячими пончиками путём употребления внутрь, дошла до птичника и скрылась от мороза там. Птицы меня не особо интересовали, хотя любопытно было, куда делись какаду и тем паче такие крупные существа, как страусы (не иначе как на гамбургеры продали), в основном мне хотелось что-то добавить к пончикам, но в буфете ничего съедобного не было, кроме пачки сухариков с зеленью и горячего чая, коими я и ограничилась. С новыми силами я смогла посетить диких кошек, где больше всего народу столпилось у четы белых тигров и их подросшего мохнатого тигрёнка, хоть тигрицу это весьма злило и она почти ни на секунду не закрывала пасти, демонстрируя – впрочем, бесплодно – впечатляющих размеров клыки. Прошлась мимо диких ослов и лошадей Пржевальского, о которых совсем забыла и не оставила им ни кусочка гостинцев, обошла клетки хищных птиц, которые расселись по самой верхотуре и сварливо перекрикивались, и только пара грифов позировала посетителям. Зашла в жирафник, где валялись раскормленные дикие свиньи, тосковал в тесноте и полумраке вечно одинокий жираф и бродила толстая чёрно-белая кошка, которую я уже который год вижу именно в этом павильоне. А там потихоньку и стемнело, остался час до закрытия зоопарка, и уже несколько раз по громкоговорителю попросили заблаговременно покинуть территорию – ну, я и не стала лишний раз мёрзнуть и потопала к выходу. Покинув зоопарк, я на этом свой выгул не закончила – надо было позаботиться о подарке Ане, и я от Пресни по кольцу доехала до Курской, перешла на Арбатско-Покровскую ветку, поднялась на поверхность и зашла в Атриум, где в одном из магазинчиков подарок благополучно нашла. Вернувшись в метро, я, жалея, что не захватила журнала, доехала до родной Молодёги, в Трамплине приобрела открытку и подарочный пакет (или мешок, или как эту хреновину с ручками обозвать) и приехала домой. Сейчас мне предстоит постирать хаир, а завтра у меня, если кто не помнит, театр – Человек из Ламанчи в театре Советской армии, вернусь естественно с рецензией. А ещё, может, с утреца сообчество создам какое-нибудь, а может и не одно, и хотя я уже поняла, что от него в принципе ничего не зависит, не забывайте таки про опрос, что несколькими постами ниже, мне чисто любопытно) Засим прощаюсь, фотки ждите)
[600x450]