Во время фестиваля мне было не до покупок, но сегодня я решила наконец немного потратиться в Кантате. «Хочу что-нибудь с апельсинкой», - подумала я и в итоге выбрала «Долгожданную встречу». Наклейки кончились, но сорт не новый, и мне, хоть и не без труда, удалось нагуглить состав: это китайский зелёный и белый чай, цукаты манго, красная смородина, кусочки лимона, апельсина и клубники. Запах меня сразу покорил яркой и сочной фруктовой свежестью, в которой есть и кислинка, и сладость, и горьковатые нотки – напоминает манго в окружении цитрусов и нежного сливочного крема. В общем, многогранный, интересный и возбуждающий аппетит аромат. Заварка пахнет тяжелее, насыщенно-густым и вяжущим ароматом мокрого лесного полога из трав и ягод, но сладкая нотка манго – если поднести ложку к самому носу - неистребима. Пробуем, пока не простыла. Вкус оказывается неожиданно мягким, невесомым, с чуть терпким послевкусием, которое, накапливаясь, приятно обволакивает и создаёт настоящую мультифруктовую мелодию для вкусовых рецепторов. Можно представить себе и ананас, и папайю, и прочую экзотику, но она ни капельки не агрессивна, а очень обаятельна, ненавязчива и пьётся легко. Удачный выбор для начала фруктового сезона, когда вяжущее свойство чая можно заедать, например, клубникой и медовой сливой, как я.
А для чтения за чаем – последний текст, не попавший на МаскБук, торжественно закрывшийся до следующего фестиваля. Чуть не забыла об этом отзыве) всё-таки опера – не мой конёк.

Люди и искушения

Есть оперная классика. А есть классика в опере – например, две одноактные оперы по повестям Гоголя. Объединив их, режиссёр Александр Петров, с одной стороны, сыграл на контрасте, а с другой – ярко выделил общую для таких разных произведений тему: власть, которую вещь приобретает над человеком.
Департамент изображён им предельно просто и ясно: вместо живых чиновников за столами сидят картонные фигурки, механически водящие руками с перьями по бумаге, а живой человек работает кукушкой в часах. Седовласый Акакий Акакиевич, больше похожий на смиренного Фирса, чем на футлярного человека, сидит за своим столом прямо на лестнице, без зелёной формы, пока троица служащих предаётся всяческому безделью – травит анекдоты, выуживает деньги у просителей и танцует захожих дам. Здесь Акакию Акакиевичу грех было бы жаловаться на равнодушие коллег: о нём говорят, не забывают о его именинах, живо реагируют на новую шинель и закатывают в честь неё праздник с шампанским. Сам виновник торжества смущается, конечно, от повышенного внимания, - но он доволен, улыбается, пытается плясать… похоже, для того и нужна была ему новая шинель: почувствовать себя важным, значимым, чтобы завидовали, пусть это и карандышевская иллюзия, ведь морщат чиновники нос от наивного признания в том, что воротник – не из куницы, а из кошки.
Когда Акакий Акакиевич, не одержимый шинелью, а так по-человечески желающий оказаться центром коллектива, лишается тех функций мелкого беса, каковыми наделил его Гоголь, - демонизируется сама Шинель. Прежде, чем быть пошитой одноглазым Петровичем, таскающим, как колдун, одну из несчастных пушных кошек на плече, она является Акакию Акакиевичу безголовым призраком, которого он обнимает. А когда эта нелепая одежда с похожей на старинное атласное одеяло подкладкой оказывается на хозяйских плечах, вокруг неё вьются маски: дух шёлка, дух сукна и даже дух пуговиц. Не приходится сомневаться, что именно Шинель заставила припозднившегося с корпоратива Акакия Акакиевича заблудиться в ночном Петербурге, где воет ветер, валит снег и выползает из углов густой туман: его сослуживцам такая привычная питерская погода нипочём.
Так по-пушкински, в метель, бесы закружили, запутали – и привели в руки грабителей. Акакий Акакиевич защищал свою шинель едва ли не до последнего вздоха – но умер не от простуды, не от побоев и даже не от гнева генерала, пред лицом которого подставил хлопотавших за него товарищей, назвав «неблагонадёжными». Он попросту сошёл с ума, и его бред об идеальной шинели напоминает «Записки сумасшедшего». Когда его фигура в длинной белой рубахе-саване вытягивается на кровати-ящике, а выражение лица за долю секунды меняется с жалобно-просительного («Простите, Ваше превосходительство!») на яростное («Сволочи! Чего смотрите?»), раскрывается талант Андрея Матвеева не только как оперного певца, но и как драматического актёра. Этот Акакий Акакиевич не будет неупокоенным призраком снимать шинели с генералов. Он, наконец, поднимется по лестнице – пусть не в небо, но хотя бы социальной.
После антракта мы переносимся в пасторальный Миргород, где в подсолнуховом поле прогуливаются под ручку Иван Иваныч с Иваном Никифоровичем. Стоит одному в разговоре помянуть чёрта, как он тут как тут: висит на бельевой верёвке бекешей со смушками да новеньким ружьём. Пантомима подкрадывания очарованного Ивана Иваныча к ружью – просто песня: «лисицу сыр пленил». Но сосед его на свинью не променяет: торгуется, а сам нет-нет да и глянет на бекешу, ведь именно её он надеется заполучить. Что и говорить, бекеша и ружьё просто созданы друг для друга, но как быть, если «комплект» один?.. Разругавшиеся приятели делят поле пополам, но судебные тяжбы в оперу уже не входят. Ведь этот Миргород – не мир-город, город-мир, и даже не реальный городок из гоголевской юности, а мирный город, в котором поссориться на всю жизнь никак невозможно. Это в Питере, как учит нас литература, нечисть всегда была сильна, а на гоголевской Украине на чёрте однажды даже верхом катались. Ружьё традиционно выстрелит в последнем акте, но на сей раз обойдётся без жертв.