МаскБук обновляется, а я по-прежнему приглашаю всех туда, а сюда сбрасываю отзывы, которые, судя по хронологическому порядку, туда уже не попадут.

…Теперь мы вместе – это плюс

«Плюс-минус двадцать» - это не погода, как было в спектакле «Малыш». Это возрастной «разброс» респондентов, отловленных создателями спектакля едва ли не по всему Узбекистану. Ближний восток для отечественного зрителя – дело тонкое, некоторые обыватели даже точно не знают, что Дагестан, например, - часть России, а Узбекистан – независимое государство и с Россией даже не граничит. Спектакль, правда, начинается с рассказа о Дне независимости, но вскоре выясняется, что при всех прочих сходствах и различиях по обе стороны этой воображаемой границы verbatim практически одинаков. Он приносит несомненную пользу и опрашиваемым, получающим возможность излить душу. И драматургам, находящим богатый материал для обработки и использования. И актёрам, учащимся читать нехудожественный текст по бумажке с определённой интонацией. Но для чего это нужно зрителю?..
На фоне назойливо симметричного узора из ёлочек чтецы время от времени выходят к авансцене, а оживляж вносится короткими диалоговыми скетчами более или менее юмористического содержания. Всё это сильно напоминает команду КВН, а не театральную труппу: то же переигрывание для наиболее доходчивой подачи шутки, тот же минимальный реквизит, быстро появляющийся и исчезающий за ширмами задника, те же вопросы в зал с остроумным реагированием на реплики из него. А в промежутках от анекдота до анекдота – «серьёзные» монологи, на которых публика зевает и поглядывает на часы. И впрямь казалось, что не будет конца бытовухе, сводящейся к нескольким ключевым темам: выживание в мире дикого капитализма, трудности межнациональных браков, воспоминания о гражданской войне, «раньше было лучше» и желание уехать или вернуться. И если с множеством «ценной» информации о способах добывания денег всё понятно, то второй мотив несколько противоречит старательно педалируемой в спектакле «дружбе народов»: труппа в качестве знакомства с залом сходу доказывает свою многонациональность и потом регулярно упоминает о «толерантности» и веротерпимости, царящих в Узбекистане.
Не знаю, как обстоят дела на самом деле, и потому поверю на слово. Вот только расходится представленная нам картина современного Узбекистана как райского местечка с последним пунктом общих тем! Если прислушаться, замечаешь, что остаться в стране намерены преимущественно пожилые герои, которым перемены в жизни уже не под силу, которых устраивает скромное, зато стабильное существование. Их мечты устремлены не в будущее – в плюс, а в прошлое, в минус: они ностальгируют по советскому времени в духе «Ах, как хочется ворваться в городок», просто потому, что это время связано с их молодостью. А остальные персонажи нацелены на большой мир с широкими возможностями, причём Москва для них – только «перевалочный пункт» между Азией и Европой, пределом чаяний пресловутой «трудовой миграции». Думаю, вполне справедливо будет возразить, что «работать гастарбайтером» в Москве далеко не так перспективно, как утверждается в спектакле. Впрочем, с аналогичным легкомыслием он живописует и симпатию торговцев на рынке к милиционерам, и далее в том же духе…
Никаких социальных проблем, да и личные – где-то позади. Даже драматические истории заканчиваются на приподнятой оптимистической ноте, полной надежды на светлое будущее. Прямая противоположность беспросветному прокопьевскому «Горько!» - хоть противоположность наверняка обманчивая, ведь если прототипы героев спектакля говорят о чём-то, - значит, это их по-настоящему волнует. Новый жанр – verbatim-лубок?.. Или, скорее, verbatim-тост в лучших традициях ближнего востока: пока одним «горько», другим – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». «Плюс-минус двадцать» нежным языком плаката изобразил людей различных культур, возрастов, профессий взявшимися за руки… и дружно шагающими за границу. Как говорится, - «зато честно!».

В защиту Послера

Если для театра достаточно одного играющего человека, то лекция, которая к тому же подразумевает ещё и зрителя, является спектаклем. Если искусством считать любое оригинальное творческое самовыражение, то и ничто может быть искусством. Если некоторых художников не существует, то их, несомненно, стоило бы выдумать.
Во время обсуждения крайне возбуждённые – агрессивные или восторженные – специалисты негласно сошлись на том, что в содержании лекции нет смысла, а её герой-мистификация Послер (заведомо можно понять, что эта фамилия образована от слова «после») профанирует искусство, и сосредоточились на достоинствах актёрского исполнения Александра Фукалова. Отдам ему должное: обаяние бесспорно, контакт с публикой, что особенно ценно, налаживается с пол-оборота; но, когда мы говорим о спектакле, мы говорим и о материале – не только с технической точки зрения, но и так, как если бы персонажи были реальны, будь то «Три сестры» или «В ожидании Годо». Потому и меня, по правде сказать, переполняют эмоции: я не хочу отказывать Послеру в таланте. Устанавливая рамки и критерии, согласно которым нечто непривычное, нетрадиционное, не вписывающееся в систему лишается права называться искусством, мы поставили бы под сомнение существование фестивалей, ориентированных на развитие, а не консервацию этого искусства.
Послер, в лице драматурга Жака Мужено и художника Екатерины Соколковой, первым сделал объектом внимания в произведении не наличие, а отсутствие. Пририсовать Моне Лизе усы – это мы уже проходили, но – убрать Мону Лизу с холста?.. Со времён знакомства с философией Арто я верю, что акт разрушения равноценен акту созидания, но Послер едва ли задумывался об этом, как и о том, что ничто для восточного мира важнее, чем что-то, тогда как для западного – наоборот. Художник просто фиксировал в первую очередь собственное отсутствие, как человек, который скоро умрёт: кто-то стремится оставить после себя след на песке, а он оставил нам нетронутый песок. «После всего» стало перформансом всей его жизни – и смерти: ни «Чёрный квадрат», ни пустой холст, ни просто пустота, перемещаемая и заполняемая, не могли изобразить ничто так, как смогло последнее (sic!) произведение Послера. О какой профанации или корысти может идти речь, когда умерший художник не имеет никакой выгоды со своего высказывания?.. Ничто не ставило себе целью (и не смогло бы) похоронить искусство как таковое. Оно только показало, что «после Послера» ничего не может быть. И заставило задуматься, действительно ли после ухода художников остаётся их искусство, или это самообман – и искусство уходит вместе с ними?..
«После всего» стало поводом к забавным парадоксам: невозможно думать «ни о чём», говорить «ни о чём», особенно – говорить всерьёз… Но оказалось, что даже ничто можно купить и продать. Как только в сферу искусства вторгаются деньги и документы, то есть «слова», та самая пресловутая «ложь», обращающая ничто в что-то, - смешное стремительно становится грустным. В пьесе комиссия приходит к выводу: искусство – то, у чего есть цена и правообладатель. И публика, которая, боясь быть обвинённой в дурновкусии, открещивается от Послера, тем самым поддерживает этот вывод. А как же громкие слова о том, что искусство бесценно и принадлежит всем?.. Впрочем, я зря кидаюсь риторическими вопросами. В век копирайта искусство стало товаром, а недавние аресты в очередной раз доказали, что о том, что искусством не является, теперь судит закон. Когда-то мой знакомый англичанин пророчески сказал (или кого-то процитировал): только когда посадят последнего художника, мы поймём, что юристы не умеют рисовать.
Обратимся же к классике, господа. Дело не в старых или новых формах. Дело в том, достаточно ли мы свободны от форм, чтобы понять и принять искусство во всех его проявлениях.