[256x243]
Проснуться по будильнику удалось безболезненно, ехать с утра в театр – непривычно, пропускать конференцию с Мариной Давыдовой – немножко обидно. Кто-то наверняка уже догадался, поэтому не стану долго интриговать: ехала на Театральную, в РАМТ, на «Берег Утопии». На входе надорвали все три билета сразу, потом я сдалась в гардероб, купила программку, в сувенирной лавке отдала 200 рублей за фарфорового осьминога. Не успела я почитать программку, как прозвенел первый звонок, я вошла в зал; большая сцена стала ещё больше, заняв середину половины партера подмостками, уложенными прямо на спинки кресел. Занимались, соответственно, только боковые места передних рядов, самые неудобные – из-за высоты подмостков невозможно было бы что-то толком разглядеть, сидя вплотную к краю сцены. У меня тоже было такое место, но я сразу же посягнула на девятый ряд, оказавшийся на положении первого, а потом переместилась на десятый, уступив милейшей группе испанцев, где и осталась. Зал был достаточно заполнен, причём на первой и последней частях явно больше, нежели на второй. Мне предстоял беспрецедентный опыт – три спектакля подряд по два с половиной часа каждый, с двумя часовыми перерывами, так что я захватила нетбук, чтобы записывать мелочи, могущие забыться, и еду. В первом антракте я погрызла шоколадку, с которой меня выгнали из зала, а первый перерыв длился явно меньше часа из-за задержек – я даже об одном действии еле успела законспектировать. Во втором антракте я дописала и вышла съесть банан, а второй перерыв вышел поистине длинным – я и построчила, и оладьи свои поела, и сушки, и подремала на диване в холле. Ну да начнём лучше об увиденном.
«Путешествие» начинается в тридцатые годы XIX века: обсуждают гибель Пушкина, читают Гоголя, ставят Кукольника. В подмосковной усадьбе Прямухино бездельничает молодой Михаил Бакунин (Морозов), бросивший армейскую службу ради увлечения немецкой идеалистической философией. Легкомысленный и самоуверенный, он не сомневается, что за ним будущее отечественной мысли, а окружающие должны только не стеснять его свободу и поддерживать деньгами. Отец, владелец пятисот душ Александр Бакунин (Цымбал), из последних сил пытается образумить просвещённого отпрыска и наставить его на истинный путь сельского хозяйства, а сёстры, так или иначе, прислушиваются к брату и гостящим у него друзьям. Вареньку (Ковалёва) он убеждает порвать с мужем-кавалеристом Дьяковым (Пахомов) и остаться с маленьким ребёнком на руках, невинная и наивная Любовь (Таранник), начитавшись романов Жорж Санд, караулит на скамейке красавца Станкевича (Доронин), а в наиболее близкую к нему Татьяну (Семёнова) влюблён сам Михаил и ревниво оберегает её как от брака с графом Соллогубом, так и от нервного, издёрганного Белинского (Редько), который ей интересен. Барышни, похожие друг на друга, так и мельтешат по сцене, публика с удовольствием смеётся над сентенциями, понадёрганными из контекста у Канта, Шеллинга, Фихте, Гегеля. Массовка выходит переставлять меблировку в виде крестьянского хора, с народными песнями, - казалось бы, царит сущая идиллия, Аркадия, да простят мне случайное напоминание о другом произведении Стоппарда. В конце первого действия четвёртая сестра, Саша (Морозова), качается на качелях с романтичным Тургеневым (Устюгов), но говорят они в этой пасторальной обстановке о смерти: Варя уехала в Европу, и на её руках в Италии от туберкулёза умер Станкевич, от той же болезни сгорела Люба, с которой он был уже фактически помолвлен. Во втором действии события развиваются параллельно с событиями первого, только в Москве, где дамы и кавалеры катаются на катке, а массовка превращается в расторопных официантов. Бакунин, ещё артиллерист, знакомится в доме госпожи Беер (Галибина) со Станкевичем, который вовлекает его в свой философский кружок, формально собравшийся вокруг дочери хозяйки, Натали (Рыщенкова), как своеобразный аристократический салон. Пока юные философы занимаются демагогией, погружаясь в мир абстракций и фантазий и меняя кумиров, как перчатки, а Натали играет чувствами Станкевича и Бакунина попеременно, будущие революционеры от пишущей машинки сражаются с цензурой: вокруг Герцена (Исаев) собирается кружок, закрывают журнал Полевого (Хотченков) «Московский Телеграф» и «Телескоп» - за публикацию «Писем» Чаадаева (Маслов). Белинский, всё более принципиальный, вдохновенный и социально ангажированный, работает не покладая рук в своей каморке над кузницей. В финале Бакунин, одолжившись у Герцена, уезжает в Берлин, где «открывает для себя революцию». Татьяна, заняв у Тургенева, следует за ним, и со старым, слепнущим отцом остаётся одна Саша. Россия, которую вот-вот покинут многие заинтересованные в её судьбе, кружится в карнавале, где появляется некая зловещая маска – Рыжий (Красный?) кот (Степенский), «Молох, пожирающий своих детей», метафора грядущего бунта, бессмысленного и беспощадного в представлении авторов.
«Кораблекрушение» уже всех ключевых героев застаёт за границей – сначала в Германии, затем в Париже, где массовка в красных платках на шеях строит из мебели баррикады. Герцен и Огарёв, ещё в 13-летнем возрасте поклявшиеся друг другу в вечной дружбе и совместной мести за декабристов, с супругами и товарищами живут как богатые буржуа – костюмы то белые, то бордовые, то лиловые, синие, роскошная люстра, и особенно карикатурно на этом фоне смотрится их размолвка с Аксаковым (Пахомов), заявившимся в костюме полумифического крестьянина. Тургенев гоняется за Полиной Виардо, у Натали Герцен (Соколовская) роман с Натали Тучковой (Искандер). Обрусевшая мать Герцена, мадам Гааг (Галибина), учит говорить по-русски его глухого сына Колю (Баразнаускас), отец же учит его немецкому. Один лишь Белинский, полечившись на минеральных водах от чахотки, стремится назад, в Россию, где студенты с жадностью ищут намёки из его покромсанных цензурой статей. Бакунин тоже хочет вернуться – но только во главе русской революции. Пока остальные «радикалы» размахивают французским флагом, горячо приветствуют буржуазно-демократическую революцию, а затем разочаровываются в ней, он носится с красным знаменем и сердитым Марксом (Хотченков), уже написавшим «Коммунистический манифест». Первое действие завершается известием о смерти Белинского. Его слова о том, что он променял бы сотню утопий на одно практическое действие, ранее потерявшиеся неуслышанными во всеобщем шуме, звучат снова – в тишине, словно играющий с волчком Коля вдруг услышал его одного. Второе действие всецело посвящено Герцену – обманувшись в своих надеждах насчёт Франции, он обосновался в Ницце (массовка изображает жгучих итальянцев и итальянок), где узнал о связи своей жены с опальным немецким поэтом-революционером Георгом Гервегом (Веселкин). За разрывом с четой Гервег следует трагедия куда как более страшная: его мать и Коля погибли на море при столкновении кораблей, Натали не вынесла этого и умерла. Потеряв всё, включая иллюзии о светлом будущем и веру в революцию, он отбывает в Лондон. На причале его провожает призрак Бакунина в белой рубахе, как раньше Герцен провожал его в Берлин: неугомонный мятежник, пройдя суды Саксонии и Австрии, даже перед своим адвокатом (Хотченков) отказываясь отрицать своё участие в восстаниях, в это время как раз был выдан царскому правительству и заключён в Петропавловскую крепость.
«Выброшенные на берег» Туманного Альбиона, земли полицаев и зонтиков, – настоящая кунсткамера: немцы в изгнании, французские социалисты в изгнании, польские и венгерские националисты в изгнании, русские и польские эмигранты… «Герои погибли на баррикадах, остались одни болтуны», нелепые осколки, которые отмечают годовщины французской революции, распевая Марсельезу, спорят, с какой страны начнётся мировая революция, хоронят «принёсших себя в жертву» закосневшим идеалам. Герцен обитает сначала в Лондоне, потом в Ричмонде, открывает Вольную русско-польскую типографию, издаёт сначала альманах «Полярная звезда», затем газету «Колокол», нянчит детей; дух Бакунина является ему в очередной раз перед смертью царя Николая. Когда к нему прибывает Огарёв со своей второй женой Натали, в девичестве Тучковой, у неё с Герценом незамедлительно начинается роман, выливающийся в полноценное сожительство с наживанием детей по случаю раскрепощения крестьян. Но и сам Огарёв не промах – обзаводится любовницей, барышней лёгкого поведения Мэри (Соколовская), поселяющейся в доме Герцена вместе со своим сыном Генри (Хохловкин). Появляются Тургенев, встретивший на пляже Базарова, и его (Тургенева) новый соратник – Чернышевский; наконец, как снег на голову, из сибирской ссылки сбегает Бакунин, отрастивший бороду и брюшко. Вокруг него сразу же начинает бурлить застоявшаяся было жизнь оппозиционного зарубежья, чьи чаяния не оправдала Крестьянская реформа Александра, на три года вспыхивает деятельность «Земли и воли», которую Герцен поддерживает со скрипом. Его конец очень напоминает Александра Бакунина: молодой революционер Слепцов (Печенкин) советует устаревшему предшественнику убраться с дороги, и ему остаётся только получать удовольствие от общения с дочерьми – Татой (Семёнова) и Ольгой (Тараторкина), которые предпочитают ему свою бывшую гувернантку Мальвиду (Гребенщикова). В последние годы в Женеве ему мерещится Маркс, мечтающий о красной от крови Неве и трупах на проспектах. Видимо, нам предлагается ужаснуться вместе с ним.
Программка справедливо сообщает: театральная трилогия, 68 актёров, 70 персонажей, 8 часов сценического действия, 35 лет жизни героев. Всё это так, однако эпического исторического полотна не ждите: это, скорее, серия мелодраматических, и зачастую вполне смешных, историй из жизни героев, которым от их великих прототипов досталось только по нескольку особо ярких узнаваемых черт. Вряд ли Бакунин был политическим профаном, с детской наивностью играющим в сопротивление, как в солдатиков, не умеющим держать язык за зубами хвастуном, только и проповедующим, что разрушение и уничтожение (тогда как слова «анархия» в спектакле вообще не прозвучало ни разу, да и просто «свобода» - не особо), и клянчащим у всех денег. Вряд ли и Герцен был пассивным интеллигентом-конформистом, рефлектирующим от либерализма к социализму, от социализма к демократии и обратно по кругу, но не совершающим никаких реальных действий. Вечно подвыпивший простак и душа компании Огарёв и вовсе нарисован нашим соседом по лестничной клетке, Тургенев без устали толкует о своём мочевом пузыре и охоте. Чертовски симпатичен здесь Белинский, но это опять-таки не тот интеллектуал, литературовед и театрал, которого мы читали, а недоучившийся пролетарий-буревестник, непонятый пророк, такой же типический символ, как и прочие. Конечно, в определённой степени (если не переходит в запанибратство) это приятно, когда силами замечательных талантливых актёров, искренних и естественных, перевоплощающихся из образа в образ с отменным мастерством и так же достоверно передающих старение, люди, представляющиеся нам бородатыми мудрыми старцами, запоминаются нам молодыми, зрелыми, чувствующими, без пиетета – живыми. Но позиция драматурга ли, режиссёра ли, озвученная через резонёра-Герцена: «пером, а не топором» - не может быть принята всеми читавшими историю, которая подтверждает, что реформы «сверху» всегда несут половинчатый характер подачки, ещё и с выгодой для подающего. Не хотелось бы и идеализировать помещичий досуг «дворянского гнезда» Бакунина-старшего – «прямухинской гармонии» с птичьим щебетом, рыбалкой и закатами, о чём мы ничего не знаем, а сэр Томас знает и того меньше. С эстетической точки зрения спектакль хорош: задник заменяют подвижные панели, свисающие с колосников, напоминающие гигантские тетрадные листы и линейки. К последнему действию темнота на арьерсцене рассеется, и мы увидим голую заднюю стену, к которой прислонены какие-то стройматериалы, а вышеупомянутая люстра окажется валяющейся на полу. Однако на этом «авангард» заканчивается: костюмы и прочие детали аутентично стилизованы, оставляя от «Берега» ощущение как от классической, традиционной постановки. Такое изящное зрелище безусловно адекватно тексту Стоппарда – насыщенному цитатами, выдающими эрудицию автора и проверяющими эрудицию зрителя, постмодернистскому до мозга костей; но его слишком много. Хоть спектакль и не успевает ни утомить, ни наскучить закалённому театралу своей выдающейся продолжительностью, его можно было бы сократить как минимум вдвое, не потеряв ничего, а только прибавив внутренней энергии и динамики. Идеальный пример временного отрезка, за который можно наесться и не переесть подобной эстетики, - «Аркадия» в театре на Малой Бронной (три с половиной часа). А в своём неторопливом, затянутом ритме «Берег» тонет в бытоподобии, уютных, но бессмысленных деталях и мелочах, излишествах в обилии действующих лиц, скрывающих всё подразумевавшееся глобальное – за деревьями не видно леса. По сцене бегают, вереща и лопоча, избалованные дети, туда-сюда возят нескончаемые коляски… берег мещанской утопии, имеющий мало общего с реальностью.
После спектакля – домой, домой! А завтра ещё в кино бы, а на вторник написать бы реферат по истории на 8-10 страниц, а материалов нет… до встречи)