[185x234]
Проснулась раньше мамы; серость за окном заставляла думать, что ещё очень рано, но снова не засыпалось, пока в районе 12ти не пришёл с работы папа. С утра пострадала той ерундой, какой страдалось, пораньше вышла из дому, доехала до ЦентрОбуви, что у кинотеатра Брест, пошла искать новые туфли. Не нашла, там были либо каблуки, либо балетки, либо кожа, но время терпело, и я перешла дорогу к ЦентрОбуви напротив, пользующуюся меньшим спросом, где выбор всегда больше. Там я даже нашла такие же туфли, как те, которые я посеяла, но не было подходящего размера, и я взяла другие, с ними и поехала на Таганку и пошла к театру Женовача. Шёл снегодождь, таял, всё было сплошной лужей. В СТИ я не была давно, соскучилась; она снова встретила меня халявной программкой, в холле играл оркестр, кофе не хотелось, поэтому я купила пятидесятирублёвый пресный процеженный чай и села его пить с халявным яблоком – особенно зелёным, хрустящим и сочным, как всегда у Женовача. С первым звонком я поднялась в зал, убедилась, что моё законное место едва ли не в последнем ряду, и скромно приткнулась с краю пятого или шестого; со вторым обнаглела на второй ряд, но была согнана и, наконец, благополучно осела в середине четвёртого. В антракте кто-то вернулся и снова согнал меня, и даже к лучшему – второе действие я смотрела на ряд ближе, сиречь из середины третьего.
Очередную дань СТИ минувшему чеховскому сезону, «Записные книжки», иначе как цитатником не назовёшь. Текст спектакля составлен из вырванных из контекста отдельных фраз, афористических заметок на манжетах, сюжетных заготовок, монологов и кратких диалогов, принадлежащих перу Чехова или других авторов (копирайт проговаривается), не стыкующихся между собой в нечто целое. Их бросают друг другу и в зал условные персонажи, обозначенные в программке, например, как «вумная дама», «дама-драма», «коллежский асессор», в которых узнаются чеховские типажи из «Чайки», «Сестёр», «Сада». Почти вся труппа с удовольствием играет в «мерлехлюндию», как обозначен жанр винегрета, заставляя зрителя, как всегда, чувствовать себя вовлечённым в их симпатичную дружную компанию. Действие, а точнее, чтение происходит в тесной деревянной беседке со светлыми занавесками, старомодной лампой и венскими стульями, выдвинутой на авансцену. Когда публика начинает входить в зал, актёры, человек двадцать, уже сидят в ней за длинным столом – едят, пьют, негромко переговариваются. Банкет – одновременно и празднование дня рождения актёра Василиска Африканыча, и поминки по чьему-то дяде, и свадьба юных новобрачных. Собравшиеся произносят тосты, напиваются, уходят танцевать в тёмную глубину сцены, поют романсы под гитару – и развлекают друг друга короткими анекдотическими байками и сентенциозными заявлениями. Темы для обмена репликами самые разные – женщины, актёры, любовь, брак, дети, иногда их разбавляют философией посерьёзней – о будущем, счастье, вере, загадочной русской душе. Мимо говорунов время от времени проходит путник, не задерживаясь надолго – видимо, ходит кругами, но хотя бы не занимается праздной болтовнёй. В конце первого действия герои уходят из зала есть мороженое, зовут за собой и развлекают в антракте – из холла слышатся аплодисменты и пение. Со стола исчезают тарелки и бокалы, теперь он весь усыпан красными яблоками, с потолка время от времени живописно капает, чтобы начать второе действие роскошным дождём. Спасаясь от него в беседке и решая выпить чаю, уже знакомые лица возобновляют беседу, словно никогда её и не прерывали. Так за три часа сценического времени ничего и не происходит, и хоть иногда становится смешно, а местами – даже очень смешно, к концу спектакля постепенно назревает не скука даже, а нетерпение: когда закончится эта словесная игра, которую можно продолжать бесконечно? Под занавес беседка плавно опускается под сцену, её крыша оказывается на том же уровне, на котором ранее был пол; на ней спит, свернувшись калачиком на голых досках, юноша в длинной белой сорочке. Проснувшись, он с пафосом, как проповедь, прочитал рассказ «Студент» целиком, после чего беседка поднимается на прежнее место – и эстетическое удовольствие от качественного актёрского исполнения мешается с лёгким недоумением: Чехов – не религиозный автор! Разыграть под живую музыку не произведение, а фактически черновик – конечно, интересно, но что наш Антон Павлович – это больше, чем тот самый востребованный драматург, к которому все привыкли, – уже давно не новость для театрального мира, к тому же получилось наоборот: узнавание кусочков прозы может заставить думать, будто в Чехове не осталось ничего неизведанного. Хочется острее почувствовать, почему эти записные книжки нам нужны (а они нужны безусловно), почему жизненные реалии, замечаемые и используемые Чеховым, связаны с нашей современностью, как костёр, у которого грел руки апостол Пётр, связан неразрывно с тем костром, у которого грелись деревенские вдовы.
После спектакля я добралась до дома, теперь вот досидела до трёх, отвлекаясь на что попало. Завтра надо бы сводить маму на «Гарри Поттера», так что всем чао до завтра.)