У меня есть рефлекс, связанный с красотой – это слёзы.

Когда после «Jesu, meine Freude» орган на десяток секунд замолчал – я закрыл глаза и нервно откинулся на скамейке. Следующая прелюдия – «O Mensch, bewein dein Suende gross». Сейчас я услышу её вживую…
Ещё секунда…
ещё секунда…
ещё секунда…
ещё…
И вот!
Сверху и сзади, чуть извивающимся голубым мягким потоком поплыл звук, и за секунду заполнил всё пространство вокруг – нежный и грустный. Лёгкая дрожь пробежала по спине, и из-под отчаянно – в ожидании чуда – стиснутых век покатилась слеза. Через полторы минуты докатилась до улыбающихся губ, оставляя на щеке длинную тонкую полосочку щекочущей свежести, а на кончике языка приятный солоноватый привкус.

Тому, кто никогда не слышал минорные произведения Баха или даже никогда не видел «Солярис» я не знаю, как описать это состояние. Темнота под опущенными веками превращается в море, в реку, в сменяющие друг друга потоки всех оттенков синего, которые, медленно извиваясь, расходятся во всех направлениях, уходят вверх, вниз, влево и направо, обгоняют друг друга, сливаются. Я не чувствую тела, я чувствую вокруг ,как воду – когда ныряешь в море – только музыку, она обтекает меня со всех сторон, мягкая приятная на ощупь, и качает и несёт своим течением куда-то, и из-под век скатывается ещё одна слеза, и кажется, что ты умрёшь от этой невыносимой красоты, но она заканчивается, и открывая глаза, так удивляешь обыкновенным вещам: резной позолоченный канделябр, карниз с лепными ангелочками, невысокая женщина с карими глазами и острым еврейским носом слева от тебя. Свет лампочек распадается на звёздочки, как в фонари в мокром от вечернего дождя стекле окна. Ты всё же вернулся в этот мир. Или он вернулся обратно. И как странно, что он остался точно таким же…

Ещё в это вечер в храме Святого Людовика (католический костёл на Малой Лубянке) Исполнялись произведения совершенно незнакомых мне авторов: Ляйдинг, Торелли, Рейнберг. Особенно понравилась сложная красивая органная соната последнего. Не хватало внимательности следить за развитием мелодии, и мысли начинали убегать куда-то по своим делам - чаще к М.Д.– потом возвращались, а ушедшая далеко вперёд мелодия накатывалась огромным валуном, и я едва успевал выскочить, чтобы не быть раздавленным.