34.
ДОРОГА НА ПРИШТИНУ
8-го утром военные обещали повезти журналистов в Приштину. Но из-за сильной бомбежки отменили поездку. Пришлось ехать рейсовым автобусом. Мне продали билет на место номер 13. Накануне очень стращали в российском посольстве: мол, стоит вырваться за город без специального разрешения - сразу тюрьма. Все оказалось чепухой. В том же автобусе ехали полицейские. Мы мило познакомились. И опять эти вопросы про «С-300»! Миновали несколько патрулей, которые не поимели ко мне никаких вопросов.
Много мостов разбито и где возможно - брошены вдоль речки две-три трубы, сверху завалены грунтом, вот и переправа. Но большей частью автобус тащится по всяким кривым объездным дорогам. Самое страшное, когда на узкой горной тропе встречаются два автобуса. Встречный жмется к скале, а наш впритирку прижимается к встречному. Колеса нашего идут по самой-самой кромочке пропасти. Это куда страшнее бомбежки.
Часа через три женщины развязывают узелки с едой. Каждая молча приносит мне какие-то продукты: сыр, помидоры, пироги, фрукты... Мои вежливые отказы не принимаются. В результате сумка набита всяческой снедью. Есть совершенно не хочется, и я с трудом из вежливости пережевываю пирожок.
Проезжаем совершенно разрушенный город Косово Митровица. Но впереди большой и почему-то уцелевший мост. На нем останки сгоревших машин, почти посредине распластанный труп и еще какие-то нагромождения. Труп, по счастью, оказывается муляжом-чучелом. Наверное, с высоты мост видится разбомбленным?
Скоро полицейские просят женщин и меня пересесть на левую сторону, а сами садятся справа, потому что в этом месте с правой стороны из леса стреляют албанские снайперы. Пересаживаюсь.
- Эй, толстый, сядь рядом с русским! Тебя и «томагавком» не прошибешь! – приказывают полицейские одному чернявому толстяку.
Так в моей жизни появился первый телохранитель, по национальности цыган. Ну и как мне на это смотреть? Не знаю...
Спустя восемь часов утомительного пути автобус подъезжал к Приштине, в воздухе кружили самолеты, в городе рвались бомбы.
Я не люблю глагола «потрясен», который у нас лепят везде, где ни попадя. Но то, что увидел я и почувствовал в Приштине, другим словом обозначить нельзя. Наполовину разрушенный город. Всюду мусор, аж лезет в ботинки. На скверах сорная трава по пояс. Кругом пепелища, а кое-где живые пожары. Буквально на каждом дереве, на каждом столбе, на уцелевших заборах траурные листовки с фотографиями недавно убитых сербов.
Неподалеку кафе, пошел снять стресс. Просто спросил вина, и это было поводом собрать вокруг себя большую компанию. Вынимать портмоне мне категорически запретили. «Выбрось эти американские деньги! Будем пить так. У нас ныне денег нет, но мы гуляем в долг. Закончится война, будет работа, тогда и расплатимся с барменом!».
Много было в тот вечер мне рассказано. Особо запомнился один инженер-строитель Любиша Выколыч - мужик лет 60: «Вот прожили мы со своей старухой много лет, сын женатый, а таких откровений не было. Как начали бомбить, она собралась к сестре уехать на север. И я за то же - пусть едет, зачем ей здесь помирать. А однажды начали падать бомбы рядом с нашим домом. Я схватил ее за косу, повалил на пол и накрыл своим телом. Она после расплакалась, говорит: «Жизнь с тобой прожила, а никогда не думала, что ты готов так за меня помереть. Никуда я теперь от тебя, старик, не уеду». И вот ту ночь мы с ней поговорили. Так хорошо поговорили! Первый раз в жизни».

«Война все чувства наши обострила»
Приштину в эту ночь приступили бомбить еще сильней, чем вчера Белград. Гостиничный люд стал спускаться в бомбоубежище. Электричество погасили. У меня же, как и вчера, взыграло не знакомое ранее чувство страха смешанное с превосходящим восторгом. Оно понесло меня на крышу высотного отеля. Внизу, в кромешных потемках ни одного живого огонька, только зарева пожарищ. Никаких звуков, ни даже сирены, - только вой летящих над головой ракет, обозначенных ярким выхлопным пламенем, и резкие, ослепительные вспышки на земле, потом разрывы. И что особенно странно: когда неподалеку все это ухает, вспыхивает и снова ухает, - испытываешь острое, как никогда раньше, желание стиснуть в объятиях женщину. Теперь я понимаю, откуда взялись в военное лихолетье эти классические, чувственные песни: «Землянка», «Синий платочек», «Жди меня»... Вот бы сюда под бомбежку пару наших поэтов-песенников! Возможно, получилось бы что-то толковое?
Один из российских добровольцев в Югославии мне потом честно признался, что приехал воевать не столько за славянскую идею, сколько движимый острым желанием поиграть со смертью. «Представь, мы идем брать село: нас пять-семь десантников, а там в окопах до сорока шептаров (так называют албанских боевиков, - Н.В.). Заходим со стороны солнца, разбиваемся веером и лупим, лупим! Семь-десять минут и шептары не выдерживают психически. Бегут, бросая оружие, убитых и раненых... Но это было увлекательно лишь поначалу. Теперь же воевать с неопытными шептарами совсем не интересно. Вот бы натовцев нам сюда...».
Добровольцы - воинственная порода людей, специально рожденная для войны. Равно как люди искусства - рождены для музыки и картин. Вот из этих воинственных и надо ковать профессиональную армию. А у нас призывают кого попало: лириков-очкариков, алкоголиков-недоносков... и прочий балласт, который кроме вреда ничего армии не дает. Прирожденные бойцы могли бы служить до пенсии, законно тешить свою потребность - стрелять по мишеням, бить друг дружке морды на ринге, но их выбрасывают на гражданку, где они в силу натуры своей идут в криминал.

Здесь детей рожают по приказу
- За что вы так ненавидите албанцев? - спросил я сербов все в том же приштинском кабачке.
Мужики удивились, велели привести сюда хозяина кабачка.
- Вот перед вами коренной наш албанец. Пусть скажет, кто и за что его ненавидит?
Не могу поручиться, что речь хозяина была откровенной, но говорил он примерно так.
- Я не уехал из Приштины, как и многие албанцы, потому что не хочу жить по указке албанских националистов. А с соседями сербами у нас проблем никогда не было. И я бы хотел жить по-сербски, потому что они люди вольные, делают что хотят, детей рожают сколько хотят. А нами руководит клан. Приказывают родить не менее шести сыновей: трое должны расселиться по Косово, а трое отправятся, например, в Германию зарабатывать деньги. Там клан их устроит, и они будут делать то, что им прикажут. Получается, что я не отец своим детям. Если моего сына заставят перевозить наркотик, он будет обязан им подчиниться. Я знаю, что многие албанцы ушли из Косово не по своей воле, им было приказано. Многих, кто отказались уходить, расстреляли албанские боевики. Теперь вот, когда вместе с НАТО вернутся националисты, мне тоже придется убежать заодно с нашими сербами.