4.
В ГОРОДЕ ИРКУТСКЕ
САМЫЕ ДОРОГИЕ В МИРЕ РАСКЛАДУШКИ

Более дерзкого притона, чем гостиница «Ангара» в городе Иркутске, я еще не видал. Администраторша, выяснив, что я из Москвы, и окинув меня хищным взором, бессовестно заявила:
- Одноместных нет, но можете оплатить обе койки в двухместном.
Пришлось звонить в областную администрацию, и одноместный нашелся. За 250 тысяч мне дали такую конуру собачью, с вонью и насекомыми, после которой hotel "Vladivostok" вдруг вспомнился пятизвездочным раем. Не прошло и часа, как в номер стали названивать иркутские проститутки. Уж которые сутки томимый жень-шенем, я ответил, что согласен подумать, но только бартером - за рекламу вашей фирмы в «Комсомольской правде».
- Не-е, мы девушки скромные, известность нам ни к чему, - отвечали путаны.
- А насколько скромны ваши потребности?
- Триста пятьдесят тысяч - первый час, за последующие часы большая скидка.
Интересно, проститутки звонят всем подряд, или по наводке администраторши? В соседних номерах проживали дамы, и я спросил их наутро о своем интересе, - никаких звонков дамам не было. Значит по наводке. Ну, это ж надо: за такой свинарник два на три метра с прогнившим матрацем лупят такие деньги, да еще и проституток стригут!
- Сколько вы имеете с проституток? - полюбопытствовал я у генерального директора гостиницы «Ангара» Постригалова Владимира Витальевича.*
- Совсем ничего, - побожился директор.
- То есть, я запросто через ряды охраны могу провести проститутку и
никому не платить?
- Здесь проституток нет, - стал уточнять Владимир Витальевич, - но если к вам в номер приходит гостья...
- Проститутка...
Владимир Витальевич поморщил щеки от моей невоспитанности:
* Фамилии некоторых персонажей искажены по этическим соображениям

- Если к вам в номер приходит гостья, - настаивал он, - пусть даже на час, то вы обязаны взять для нее раскладушку и оплатить аренду раскладушки по цене номера. Таков порядок!
- А если ко мне придет гость?
- Для гостя раскладушка не предусмотрена, - успокоил меня директор, - а вот для гостьи... У нас, поймите, большие расходы, заполняемость только на 50 процентов.
- А вы цены убавьте, матрацы грязные поменяйте, народ к вам потянется.
- Это не выход, у народа все равно денег нет.
Вот такой содержательный состоялся у нас разговор.
Тем же утром выяснилось, что губернатор иркутский Борис Говорин и его первые замы еще вчера в день моего приезда покинули город. Нет, я не связываю этот факт напрямую со своим визитом, мало ли какие дела у губернского начальства за пределами области.
Что делать? Отправился к генералам здешней военно-воздушной дивизии с мечтой прокатиться на истребителе.
- Керосина нет, личный состав овладевает теоретическими навыками, - грустно доложили генералы.
- Давно овладевает?
- А как бардак начался...
Тогда за взятку - не писать о военных летчиках чернуху и вообще не поминать фамилии иркутских генералов в прессе - меня пообещали завтра отправить в Москву на каком-то резервном бомбардировщике.
Я принял то предложение. Надо малость передохнуть, очистить тело и душу от гостиничных паразитов, а после вернуться назад.

ЕСЛИ Б НЕ СЕКС ОКАЯННЫЙ,
ЛУЧШЕ Б ЖИЛОСЬ НА РУСИ...

Случилась сия сексуальная драма в небольшом прибайкальском поселке, и если бы я услышал о ней не из первых уст виновницы происшествия, то никогда бы в подобное не поверил. Хотя, должен заметить, что выдумать этакий факт не смог бы ни великий Шекспир, ни даже пресс-служба кремлевская, - а лишь сама Жизнь способна такое выдать.
* * *
Ох и прозрачно в погожий день Байкал-озеро! Аки полно оно не водой, а светлыми слезами здешних сибирских писателей. Пучину посохом мерил - дна не достать! Если верить ученым, глубина Байкала аж полтора километра будет!
В приозерном поселке Листвянка, где я снял номер, народ бытует приветливый, говорливый. По преданию - трудолюбивый, но по року судьбы - безработный, а посему в большинстве своем горько пьющий и судьбу хающий. В Листвянке, как и в любой российской деревне, бытует красивая легенда о японцах, которые желали вложить сюда миллиард долларов, чтобы построить мировой курорт и осчастливить всех здешних жителей, да только злая Москва это дело не разрешила.
Приклеился ко мне один малый лет сорока:
- Дядя! Купи изумруд за бутыль водки, трубы горять! (в Сибири почти все «ТЬякают»)
Купил. Тот опять увязался: давай, да давай вместе выпьем. Водка оказалась дюже паршивой, и я предложил отдать мою долю проходившей мимо бомжихе.
- То не бомжиха, - обиделся малый, - учительница наша, Татьяна Ивановна! Непьюша она. Денег не дають, вот и поистерлась малёхо. Для мужиков вооще все производства закрыли, окромя кладбища. А там своя мафия - просто так могильщиком не устроиша. У нас только черные хорошо живут, рестораны, гады, пооткрывали, туристов кормять, а нашим детям жрать неча!
* * *
Самый богатый человек в Листвянке на пять тысяч здешних душ - новый русский - чеченец Дунаев. Сорока семи лет отроду. Он же, по словам посельчан, крестный отец иркутской мафии, вся власть и пресса Дунаевым куплены, и, якобы сам прокурор иркутский трепещет, услышав его фамилию! Здешнее население Дунаев также подкупает подарками щедрыми да строительством дорог, чтобы, стало быть, через то население в мэры выбраться. А население, конечно же, тихо ненавидит Дунаева за его размах и богатство.
Хоромы Дунаева супротив халупок листвянской бедноты радуют глаз роскошью и размерами. Подобный дворец только в соседней Крестовке у начальника милиции. При парадном входе в хоромы Дунаева медведи в клетках сидят рычащие да бультерьеры цепные клыками лязгают. Понятно, что не только иркутский, но даже прокурор генеральный вряд ли войдет в этот дом без ропоту. Зато, по словам соседей, областные власти любят к Дунаеву на рюмашку заехать. Хозяин, что и говорить, человек гостеприимный. Правда, пресс-секретарь Дунаевской мафии долго не подпускал меня к телу хозяина, но причина оказалась прозаичной.
- Ты уж извини, братан, - объяснился при встрече хозяин, - башка с похмела гудит, - мы тут с вечера с полковником из областной милиции как дали за встречу...
- Почему тебя, Дунаев, местные так не любят?
- Это кто же меня не любит?
- Тебе укажи, ты всех в Байкале утопишь.
- Да я добрейшей души человек! Поехали, докажу!
Похмелившись дорогим коньячком, Дунаев садится за руль своего японского джипа, и мы едем с ним по Листвянке. Каждый встречный с Дунаевым любезно раскланивается, шапку ломает, - даже те, кто втихую вчера злобно роптал мне на пахана. У причала кучка малолетних оборванцев. Дунаев притормозил:
- Чего глядим? Быстро в машину!
Ребятня в миг понабилась и притихла.
- Беспризорники, - пояснил хозяин, - язва перестройки, сироты никому не нужные, а кто ж их кормить, воспитывать будет, если не я?! Ну-ка, дети, скажите дяде московскому: хороший или плохой дядя Дунаев?
- Хороший! Хороший! - заголосили беспризорники, - он нас кормит, одежду дает, спорту учит!
- Жрать хотите? - заулыбался Дунаев.
- Хотим! Хотим!
- Сейчас ко мне поедем. Меня тут за мафиози считают, а я человек честный и пацанов в честности воспитую!
В доме дяди Дунаева огромный спортзал с боксерскими грушами, штангами, кольцами, и беспризорная шпана с удовольствием качает здесь пока еще хилые мускуленки, чтобы в будущем достойно добывать свой кусок хлеба. Сам дядя Дунаев с колыбели не был судьбою обласкан: детство без отца, тюрьма, проблемы с Советской властью... обычная биография честного человека.
В этот вечер хозяин ждал из Иркутска в гости друзей-журналистов, писателя и высоких чинов в погонах, но по причине разыгравшейся снежной бури прибыли только два адвоката, которые были тут же обласканы, усажены за большой шикарный стол вместе со мной и чумазыми беспризорниками. Стол накрыли в просторной каминной на первом этаже и он, как говорится, ломился от даров Байкала и Бахуса. Хозяин, несмотря на пятую графу, шпарил водку, закусывал свининой, а на его волосатой открытой груди нарочито блистал большой золотой крест.
- Да какой я чеченец? Русский я, раз тут живу. Пошто здесь? Люблю Байкал и хочу Листвянку в цивилизованный край превратить! Вот там я уже гостиницу начал строить, там воскресная школа будет, верфи судоремонтные расконсервирую, все работу получат, открою бесплатную столовую для бедноты и приют для стариков... А ну давай еще по стопарику!
- А на хрена тебе, Дунаев, все это надо? - вопросил я, порядком закосевши с усталости.
- А чтобы японцы приехали и подавились от зависти! А то все орут: «Япония! Япония!». А мы в Листвянке задолбаем эту Японию, етиямать!
Уже надравшись до чертиков, мы вышли с Дунаевым на крыльцо помочиться и едва не залетели в клетку к медведям. Спасибо охранникам, - дело свое знают туго.
- А как тут у вас насчет культурной программы? - спросил я.
- Щас, берем автоматчиков и едем... - он задумался, - ...к цыганам! Ха!
- Едем!
- Только тс! Чтобы жена не узнала! Жди здесь.
Но пока я лаялся с бультерьерами и учил медведей плясать, кто-то настучал хозяйской жене о наших культурных планах, и мероприятие сорвалось.
Жена Инна родом из сибирской деревни. На двадцать лет моложе Дунаева, но держит мужа в клещах. Захочет и в дом не пустит.
- Бывает и в джипе ночую, - пожаловался он после.
Инна объясняет свой гнев:
- Каждый день наезжают тут всякие гости высокие: прокуроры с бандитами, беспризорники по всему дому бегают... Надоело!
Вот такие присутствуют нравы в среде провинциальных новых русских.
* * *
А теперь о той самой истории. В листвянской гостинице, где сыскал я приют, проживали также две молодые творческие дамы с черной собакой заморских пород по кличке Герта. Одна из дам была поэтесса - очень, похожая на певицу Анастасию. Так и будем именовать ее впредь в силу некоторых обстоятельств. Другая, подруга первой, худая, бледно-рыжая, под два метра ростом, являлась художницей из Иркутска. В конспирации она не нуждается, потому скажем: творческий псевдоним - Лозанна (по паспорту просто - Зина). Глядеть на эту пару было чудно. В погожий день дамы садились на берегу и писАли: одна пейзажи, другая стихи про «... ты ушел, как последний трамвай…». Мое интеллигентное чело и большой посох, конечно же, возбудили в женщинах интерес к моей скромной персоне, и скоро мы подружились.
- А что там сейчас на московских вернисажах? - спрашивала Лозанна, - какие направления доминируют?
Во, деревня! Такое спросят…
- Да так, халтура…, - отвечал я.
- Примета трудного времени, - размышляла Лозанна. Ныне художникам, чтобы выжить, приходится ублажать безвкусицей обывателя. Творить для народа, так сказать! Мне жаль наш народ, особенно здешний, - продолжала художница философствовать. - Живя среди таких красот, он ни красоты, ни поэзии этой земли вовсе не понимает. И Байкал, и тайга для него не более чем источники пропитания.
- А что же ты хочешь, милая, - возразила Анастасия, - если они все превратятся в художников и поэтов, то кто ж нас с тобой кормить будет?
- Ой, что я слышу! Ушки мои! Им бы себя-то, дай Бог, прокормить! Да у нас вся интеллигенция, даже московская, собственноручно картошку выращивает, кур разводит! Разве в нормальных странах такое бывает? Скажите, Николь. (Николь - это я).
- Наверное, мы, - отвечаю, - интеллигенты, недостаточно влияем на этот народ глаголом и кистью, чтобы пробудить его к великим деяниям.
- Из всех искусств, любезный Николь, - рассуждала Лозанна, - народ выбирает худшее: кино про Санта-Барбару и песню «Зайка моя». То есть, то, так называемое, искусство, которое, во-первых, пробуждает инстинкт продолжения рода, во-вторых, инстинкт добытчика, охотника - возьмите всякие там детективы, и, в-третьих, инстинкт самоутверждения в стаде методом яростной борьбы - это американские боевики. Собственно все три инстинкта, присущие нашей Герточке, целиком отражены в народном искусстве. Правильно я говорю, Герточка?
Собака согласно вся возбудилась, загарцевала вокруг Лозанны.
- Ой ты ла-апочка, девочка моя ла-асковая, - засюсюкала Лозанна и вдруг, - Герта, блядь! Пошла вон! ...ну вот, опять колготку испачкала, дрянь такая. Простите, Николь.
- Зря ты так про народ, - встрепенулась Анастасия, - вот мой Макар тоже был из народа, а мог и баню срубить, и стихи писать, а какие изобретения изобретал...
- Аномальный случай, - отвечала Лозанна.
- Почему, извините, был? - спросил я.
Женщины подозрительно смолкли.
- Аномальная история, - отмахнулась Анастасия и нервно закурила. Долго я уговаривал Анастасию рассказать ту аномальную историю. Спасибо Лозанне:
- Да расскажи, пусть он в своей газете напишет, может и откликнется твой Макар после этого. Анастасия сдалась.
Я же перескажу ту историю в своем изложении.
Любовь между Анастасией и Макаром вспыхнула еще на первом курсе. Причем любовь настоящая, мощная, как в самом яростном женском романе. К концу пятого поженились, и распределили их молодых специалистов учительствовать в глухое прибайкальское селение. Он вел чертежное дело, она русский, литературу. Колхозное правление молодым и дом неплохой выдало, и дровами на зиму обеспечило, и прочей заботой окружило. С год прожили педагоги - душа в душу, горя не мыкали, но Жизнь, она ведь счастливых не любит. Напала напасть и на эту семью. В начале девяностых хлынула на прилавки мутным потоком всякая там сексуально-просветительская литература. Молодые, понятно, этим делом заинтересовались, так как в ранние годы должного образования по данной программе не получили. И вот, измерив кое-какие детали на картинках и перенеся штангенциркуль на себя, Макар со страхом обнаружил, что основная деталь его тела не отвечает мировому стандарту! Анастасия про этот факт еще не знала, не ведала, а Макар уже мучительно искал какое-либо техническое решение. Как человек творческий, он подошел к задаче с такой новаторской идеей, которая наверное может родиться только в российской глупой башке. Со своим изобретением Макар уходил в тайгу, подальше от посторонних глаз, проводил опыты. И все бы оно ничего, но однажды местный мужик-грибник прибежал из лесу с выпученными глазами и такое поведал односельчанам, что те потом ночью уснуть не могли. Иду, говорит грибник, лесом, - что такое?! Вроде стонет кто-то в ольховнике. Вроде как человек раненый, а может бандиты кого пытают? Подкрадываюсь тихонько, сердце колотится, и вдруг... вижу, это... учитель-то наш, Макар Палыч, без штанов стоит! Пригляделся: веревка! Один конец веревки к ольхе привязан, а другой конец... к его концу! Не пойму - в чем дело-то? А потом дошло: это он так удлиняет, значит.
Ну, мужики потом навалились: давай, Макар Палыч, делись опытом! Так, чтобы на пользу всей общине! А Макар-то Павлович так сконфузился, что в тот же день - утопиться хотел. Ну, насилу его вытащили, откачали, водкой отпоили, к жене привели, так, мол, и так, береги его.
Два дня лежал молодой супруг, не пил, не ел, с Анастасией не разговаривал, а на третьи сутки из дому убег, прихватив кой-какие свои вещички, да записку оставил: не ищи, мол, жизнь наша - чаша разбитая и теперь уже ничего не склеишь...
Поскольку Макар пожиточки прихватил, из сего Анастасия радостно заключила, что порешить он себя больше не собирается. Сколько лет уж прошло, а брошенная супруга все пытается разыскать сбежавшего муженька и дала обет: никого, кроме его до конца жизни к себе не подпускать, потому что духовный фактор Макара Павловича (имя его, естественно, я изменил) ей куда важнее физического.
Вот такое влияние западная порнопропаганда оказывает порой на наш непорочный народ.
* * *
Иркутск - город богатый. В магазинах товару полно и харчей самых изысканных. Но народ иркутский из продуктов - равно, как из искусств - выбирает худшее. С осетрины морду воротит, а за хеком дешевым аж в очередь давится. Ладно, у нас на диком российском западе, где балом правит хищное мурло капиталистов-рецидивистов и попраны все права простого труженика, но почему здесь в Сибири, где - согласно поэм и романов великих местных писателей - количество честных людей на душу населения превышает все допустимые нормы, - простой трудяга так же питается скудными объедками с барского стола?! Именно этот вопрос и хотел я задать самому Валентину Григорьевичу Распутину.
- Алло, кто? "Комсомольская правда"? Нет, я не желаю с вами встречаться. Ваша газета напоминает мне ту женщину с панели!
Вот те раз! Еще одна сексуальная драма, судя по ноткам в голосе. Но причем тут наша газета, - Валентин Григорьевич так и не объяснил. Остается гадать: то ли она зашуршала внезапно в самый напряженный момент, спугнув хрупкого мотылька любви, то ли огненный заголовок вдруг напомнил даме о невыключенном утюге...
Эх, если б не секс, окаянный, лучше б жилось на Руси.
Народ Листвянки, который знает все, сказывал, что, мол, и сам Распутин у Дунаева столовался. Но Валентин Григорьевич этот факт отрицает категорически:
- У дома стоял, но внутрь не бывал!
Ну и зря. Какую бы повесть страна могла получить, типа "Живи и помни! 2."
Я прощаюсь с Байкалом, с Иркутском и держу свой путь далее - в град Красноярск. Там сейчас хорошо, там, как рассказывают СМИ, красная икра бесплатно из водопровода течет. А красную икру я очень даже уважаю.