Был день как день. С трудом проснулись, с трудом умылись, натянули одежду, покурили. Сидели, грели руки друг у друга в карманах, когда пришла Она…
Она никогда не стучит. Просто открывает двери и входит, ее походка как шорох листьев. Входит и, натоптав грязными сапогами на немытом полу, усаживается за стол и устроившись поудобнее внимательно разглядывает нас, хитро прищуриваясь. Ее волосы – нечесаная копна ивовых прутьев и паутины. Ее одежда – некогда яркие, но потемневшие от времени торжественные лохмотья, вырывающиеся из-под вечно мокрого плаща. Ее глаза – медные блюда, а в ушах серебряные бубенчики. Она – Осень.
-- Выпьем! – хрипловатым грудным голосом заявляет она.
-- Повод? – осторожно интересуемся мы, усаживаясь за стол.
-- Первый Снег!
И к нам приходят звуки. Комната наполняется блюзом, а наши стаканы горячим глинтвейном. Скрипка смеется сквозь слезы, плохо настроенное пианино иногда мажет по нотам, но музыка, даже спотыкаясь и падая, не останавливается, а лишь больше раззадоривается, поднимается все выше и выше, гремит в вентиляционных трубах.
Он там, за окном. Самоубийца в белом – Первый Снег. Он танцует на мертвых листьях, целует прицельно в сердце, убаюкивает Страсть и укладывает ее спать до весны.
А мы сидим на крыше и мешаем загустевшее небо алюминиевыми ложками. Осень звенит своими бубенцами, и наши стаканы не опустеют сегодня. Мы будем петь, пока не охрипнем, сидя в пальто и перчатках и стряхивая с ресниц талую воду.
-- Повод?
-- Первый Снег…