В колонках играет - Наутилус Помпилиус

"Nota notae est nota rei ipsius"
Если вдуматься между падением и полетом много общего. В лицо бил холодный ветер вперемешку с алмазной крошкой снега. Полы плаща хлопали как беспомощные сломанные крылья.
«Интересно, а какого цвета у меня глаза?» - подумала она.
Внизу горели огоньки. Множество разноцветных огоньков и пульсирующих линий. Свет и темнота слились в страстных объятиях. Она слышала, как внизу гулко и мерно бьется их сердце, одно на двоих. Она расправила руки и улыбнулась.
Есть существа, которые умеют летать, но она явно не относилась к их числу. Когда ее этому учили, но она видимо проспала эту лекцию. Люди так легко пропускают мимо ушей самое главное. Теперь не оставалось иного выбора, как только положиться на земную гравитацию. Она не боялась. Лететь или падать. Какая, в сущности разница…
Черная тень камнем упала в сугроб, подняв переливчатую волну снежинок. Крошечные ледяные иглы впились в обнаженную кожу лица и ладоней. Она вылезла из сугроба и прислонившись спиной к столбу посмотрела наверх. Там слегка покачиваясь на ветру, висела на проводах желтая луна. Лампочка внутри нее мигала, словно собиралась вот-вот перегореть или просто посылала кому-то сигналы азбукой Морзе. Вокруг нее танцевали свои инфернальные танцы острые как лезвие бритвы снежинки. Она никогда не видела более странного и прекрасного зрелища.
Вырвавшись, наконец, из гипнотического плена луны она достала из кармана сигарету и закурила. Воздух здесь был слишком густой и сильно пах болотом, дышать им было почти больно. Сигаретный дым теплой волной накрыл легкие и ее глаза закрылись от наслаждения. Она пошла по засыпанной свежим снегом улице, вглядываясь в мозаику окон. За каждым из светящихся квадратиков прятались люди, сросшиеся мозгом с экранами своих телевизоров. Электроны бомбардировали их нервные клетки, создавая в них иллюзию окружающего мира. Эти люди свято верили в то, что решают свои проблемы, наблюдая за чужой смертью.
Под ее черными сапогами хрустел снег. Читать их мысли было совершенно не интересно. Наблюдать за их жизнью скучно. Они бросают пищу в свои бездонные глотки, считают бумагу, а, ложась в постель со своими благоверными, представляют на их месте звезд экрана.
-- Неужели ты надеялась увидеть здесь что-то другое? - вслух спросила она, сделала глубокую затяжку и посмотрела сквозь стену внутрь одного из подъездов.
В подъезде двое парней схватили девушку и прижали ее к грязной, обросшей мхом стене. Им нужно было от нее совсем немного: мобильник, деньги и ее тело и если первое и второе насовсем, то третье только на время. Жертва кричала и отбивалась, но не потому, что хотела избежать насилия над собой, а потому, что так было положено в ее мире.
Мимо них по осклизлой лестнице спускалась старуха с кашелкой. Перекрестившись, она пробубнила: «Срамота!» и тихо матерясь, продолжила свой путь. Девушка ревела, давясь соплями и слезами, но упорно не желала признаваться, что ей это нравится, что она видела это в своих снах.
У одного из парней в кармане лежал нож. Удовлетворив свою жертву, они убьют ее. Что ж, за удовольствие нужно платить.
Докурив первую сигарету, она автоматически достала вторую. В груди что-то предательски заныло. Навстречу ей из подъезда вышла та самая старуха с кашелкой. Ее маленькие глазки горели красным светом.
-- Курить вредно, - сказала она, проходя мимо.
-- А я не в затяг, - соврала она и улыбнулась, а про себя подумала: «Нужно срочно раздобыть зеркало. Сдохну от любопытства, если не узнаю какого цвета у меня глаза».
*
Сворачивая в один проулок за другим, она миновала несколько арок и, наконец, вошла в маленький внутренний дворик. Серые облупленные стены, исписанные отборным матом и сопровождающими его пояснительными рисунками, занавешенные простынями окна, над которыми висят коробки кондиционеров и вывернутые на изнанку зонты спутниковых антенн - типичный для этого мира пейзаж. Одно из окон было заклеено белым скотчем крест накрест, за озерами стекол трепетали свечи. Она долго смотрела в это окно, там происходило великое таинство. Таинство творения. В той квартире жил художник и сейчас он писал новую картину. Она видела, как капелька пота скатилась по его лбу, чувствовала, как напряглись все струны его души. Перед ним не было ничего, кроме пламени свечи и он рисовал это пламя. Изломанные мазки, словно превозмогая боль. Рождение – это боль. Боль, воспоминания о которой стирает только смерть. Она даже слегка позавидовала этому нищему человеку, ведь сама она творить не могла. Творить могут только люди.
Ее отвлекло копошение в одном из дырявых мусорных контейнеров. Существо, искавшее пропитание в чужом мусоре внешне еще напоминало человека, но внутри у него все уже безвозвратно сгнило. Заметив, что оно обнаружено, существо расплылось в подобострастной улыбке, выставившей напоказ остатки гнилых зубов, и просящее протянуло руку. Она нахмурилась и полезла в карман за очередной сигаретой. Широким шагом она пересекла двор и вошла в тяжелую, обитую проржавевшими листами железа дверь. Вывеска над дверью гласила:
«Трактир: «Три слепые мышки»
мы готовим только из натуральных продуктов
Она оказалась в длинном выкрашенном в казенный зеленый цвет коридоре. По обе стороны располагались ряды абсолютно одинаковых тяжелых металлических дверей. Подойдя к одной из них, она заглянула в маленькое зарешеченное окошко. На черном земляном полу маленькой камеры сидел человек, лишенный обеих рук. Он ритмично качался взад вперед и бормотал что-то нечленораздельное. Она прислушалась повнимательнее и смогла различить отдельные слова:
-- Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку, - повторял он снова и снова, как будто был всего лишь испорченным патефоном, выполненным в форме человека.
Эти слова были ей знакомы. Цитата из Ницше.
Ее тяжелые шаги эхом разносились по коридору, смешиваясь с бормотанием, доносящимся из-за дверей. Одни и те слова, как молитва, как заклинание. Она заглянула в их мысли и увидела там животный страх и тупую покорность судьбе.
Когда тяжелая дверь хлопнула за спиной, она оказалась в просторном зале с низким потолком. Здесь не было окон, только блестящие от влаги кирпичные стены. Она села за столик в самом углу, на его грубо обработанной деревянной крышке кто-то вырезал ножом: «Спаси свою душу, убив свое тело».
Мгновенно, словно из-под земли появился официант в забрызганном кровью белом фартуке. Он смотрел на нее холодными, пустыми глазами. Эти глаза были абсолютно черные и она вновь вспомнила о том что не знает цвет своих глаз. Она горько усмехнулась, глядя на эту малоправдоподобную симуляцию человека, неужели этим еще кого-то можно обмануть. Хотя, разве может уличить подделку тот, кто никогда не видел оригинал. Симуляция замерла рядом с ее столиком. Она ждала, когда ей дадут команду.
-- Принесите дежурное блюдо и чего-нибудь выпить, - скомандовала она, и симуляция с готовностью растаяла в воздухе.
В другом конце зала сидели трое мужчин в одинаковых деловых костюмах. Они более всего походили на ксерокопии, в одинаковых золотистых галстуках и в одинаковых очках в проволочной оправе. На столе перед ними стояло огромное блюдо, на котором была навалена куча костей. Мужчины жадно обгладывали кости и бросали их куда-то в угол. Там, в сырой темноте брошенные кости подбирал кто-то маленький. Ее глаза могли видеть сквозь мрак и она разглядела в существе ребенка. Его так учат. Учат жить в мире, где все подчинено строгой иерархии, где существо не может выйти из той ниши в которую его поместили. Наверное, это в какой-то мере оправдано, ведь иной жизни у этого ребенка уже никогда не будет.
Снова появился официант. Он поставил на стол тарелку со стейком и бокал вина. Она отрезала от стейка кусок, он был полусырой. Вкус показался ей смутно знакомым. Покончив с полусырым мясом, она взяла в руку бокал, который быстро нагрелся под ее тонкими пальцами. Жидкость больше не была вином. Вино обратилось в кровь. Она сделала глоток, теплая жидкость обволокла горло. Она не знала, кто превратил вино в кровь, быть может она сама сделала это. По телу прокатилась тяжелая теплая волна.
«Чтобы жить самому, придется кого-нибудь убить, - подумала она, - значит, мы живем, питаясь чужой болью и смерть? Интересно где здесь туалет, там должно быть зеркало, я должна узнать какого цвета у меня глаза.»
*
Потревоженная хлопком двери крыса шмыгнула в отверстие на полу. Первым, что бросилось в глаза, была надпись на стене: «Спаси свою душу, убив свое тело». Она уже видела эту надпись, накарябанную на столе в обеденном зале. На сей раз надпись была сделана кровью на старом, покрытом бурыми разводами кафеле. Когда-то этот кафель был белоснежным, но это было очень давно. Над надписью с трубы свисала петля, под которой стояло проржавевшее ведро. Возле этой странной композиции стоял стол, за которым сидела грузная женщина и читала, судя по обложке, любовный роман, один из тех, что продаются в подземных переходах. Перед ней стоял кассовый аппарат. Она долго смотрела на эту инстоляцию, перед тем как подойти ближе. Кассирша сонно опустила книгу и скептически посмотрела на посетительницу сквозь зеленоватые стекла очков.
-- Желаете воспользоваться? – сказала она неожиданно красивым, грудным голосом.
-- Не сейчас, - она снова покосилась на надпись, - где у вас тут зеркало?
Кассирша сделала очень недовольное лицо и указала пальцем на небольшую дверь в дальнем конце помещения.
Уже в дверях она резко остановилась и, оглянувшись, весело спросила:
-- Ну и как, спросом-то хоть пользуется?
-- А то, - гордо ответила кассирша, - хотя, если бы в мире было больше, таких как ты, мне пришлось бы искать другую работу.
«Наверное, это надпись была накарябана там на каждом столе» - подумала она и потянула на себя ручку.
За маленькой дверью прятался вполне обычный туалет. Выложенные кафелем стены и пол, кабинки с покосившимися дверями и удушливый запах хлорки. Рядом с дверью находилась маленькая железная раковина, а над ней столь вожделенный предмет. Предмет, который мгновенно вытеснил из головы все мысли, кроме одной, той, что неотрывно преследовала ее с самого начала, похожая на бормашину, при малейшем движении возобновляющую свою работу и все глубже вгрызающуюся в податливую ткань мозга. «Какого цвета у меня глаза?». Почему это так важно? А почему бы и нет. Узнать цвет своих глаз, чем не цель жизни.
Зеркало, висящее над раковиной, было маленьким и необычайно грязным. Толстый слой пыли, засохшего мыла и зеленые разводы делали отражение мутным, нечетким, словно на старой фотографии. И что еще хуже отражение было черно-белым. Она долго смотрела в зазеркальную Вселенную, искореженную плесенью и разделенную на две половины черной трещиной. Смотрела в глаза своего зазеркального двойника и не видела их. Лишь мутные невразумительные пятна. Глаза – зеркало души. А если зеркало смотрит в зеркало, что оно видит? Двойник криво усмехнулся, потом отвернулся и пошел прочь, постепенно исчезая в дебрях своего мира.
За дверью послышались шаги, потом голоса. Один из них явно принадлежал кассирше, но второй, мужской голос был ей не знаком. Эхо и закрытая дверь сделали слова неразборчивыми, но когда послышался характерный звук, печатающего чек кассового аппарата она поняла, в чем дело.
Она продолжала смотреть в опустевшее зеркало. На ее губах играла нервная изломанная улыбка. Со звонким хрустом кулак вонзился в стекло, и в раковину упали окровавленные осколки. Она подняла один из них и зажала в руке. Крепче. Стекло раскрошилось. На пожелтевшее дно раковины упали капельки крови. Кап, кап, кап. За дверью послышался звук катящего по полу ведра и хрип. Она засмеялась. Этот смех прокатился тяжелой удушающей волной по обеденному залу, затем по коридору с железными дверями. Он заставил существа сидящие в клетках перестать цитировать Ницше.
Она упала на колени. Правая ладонь вся была в крови. Квадратный глаз мертвого бога смотрел со стены холодно и осуждающе. На полу распускался красный цветок боли. Но боль заставила ее вспомнить. Понять, зачем она пришла в этот мир.
-- Нужно найти ее, пока не поздно.
Вода из крана текла ржавая, но это не пугало. Она смыла кровь и осколки стекла, перевязала ладонь черным платком, который нашла в кармане. Достала из кармана сигарету и затянулась.
Возвращаться назад через комнату с кассовым аппаратом не хотелось, и она подошла к маленькой дверце возле кабинок. Дверь оказалась закрыта, но она вышибла ее ногой и оказалась в узком коридоре, вдоль которого шли толстые, обвернутые тряпьем трубы, по которым, не обращая внимание на человека, деловито шныряли толстые серые крысы. Это их город. Коридор как маленький ручей впадает в реку, впадал в широкую подземную улицу. Света здесь не было, но ей он был и не нужен, чтобы видеть. По обе стороны дороги она видела старые, ржавые железные двери на которых было масляной краской написано: «Дом 375», «Дом 376», номера уходили в черную глотку. По обочинам дороги стояли скелеты автомобилей: мерседесы, тойоты, даже запорожцы. Посередине подземной улицы шли в темноту блестящие, словно отполированные рельсы. Хлюпая сапогами по густым маслянистым лужам, она шла по лабиринту подземного города и мысли ее тонули в безмолвной грандиозности этого места. С потолка свешивались шторы пыльных паутин, подобные занавесу, скрывающему сцену давно погибшего театра. Она заглянула в приоткрытую дверь одного из домов. Посредине просторной комнаты стояло стоматологическое кресло, снабженное толстыми ремнями, предназначенными для фиксации рук, ног и головы. Вокруг него тележки с разным медицинским оборудованием, все еще острым и блестящим, словно его вымыли и наточили за пару минут до ее прихода. Она обошла кресло и вошла в дверь позади него.
Над ее головой затрещали галогенное лампы. Их обманчивый голубоватый свет заскользил по кафельным стенам комнаты, единственным предметом мебели в которой был железный столик на колесиках. На столике в кювете лежало сердце. Глянцевые бока его переливались в мертвом свете ламп. Стоило ей приблизится, как орган ожил и начал сокращаться в уверенном бодром ритме, на соседней стене ожили круглые кварцевые часы. Удары сердца, движение механизмов в часах, она чувствовала кожей как внутри стен возвращаются к жизни какие-то механизмы. Словно ее вторжение в это царство летаргии запустило обратный отсчет. Когда на невидимом таймере цифры дошли до ноля, лежащее перед ней сердце открылось как бутон розы, в его теплых влажных глубинах поблескивало что-то металлическое. Она склонилась над диковинным цветком, пальцы скользнули внутрь и достали находившийся там ключ. Что-то внутри нее точно знало, что делать дальше. Возможно, это был древний инстинкт, которому она повиновалась теперь как высшей истине.
Удар кулака в кафель и плитка осыпалась на пол как листва с мертвого дерева. За слоем кафеля скрывалась раздвижная дверь. Дверь от ключа. Она открыла ее и вошла в кабину лифта, настолько тесную, что двоим в ней было бы не поместиться. На стенке была одна единственная кнопка с многозначительной надписью: «Тебе сюда» и она нажала ее не колеблясь.
*
Как приятно было вновь увидеть над головой небо. Она вышла из лифта на крыше какого-то здания. Город снова оказался где-то внизу и даже отвратительный запах его почти не ощущался. Она вдохнула всей грудью, и волна наслаждения прошла по ее телу. Конечная цель ее пути была совсем рядом. О да, это электрическое чувство близящейся развязки наполнило все ее существо, когда она спустилась с крыши в подъезд по скрипучим ступенькам и открыла одну из дверей тем ключом, что достала из сердца. Она прошла в темную прихожую. Затем в зал и там увидела лежащую на диване девушку. Девушка открыла в глаза и ужаснулась, увидев на пороге комнаты… себя. Они выглядели как близнецы, хотя конечно таковыми не являлись.
-- Кто ты? – шепотом спросила она.
-- Я чудовище, порожденное сном твоего разума. – последовал незамедлительный ответ. Гостья достала из кармана сигарету и закурила. Она осмотрелась по сторонам. На стенах висели картины, мрачные, но в то же время прекрасные. Картины и полки с книгами, ведь человеку, если он человек больше ничего не нужно.
-- Ты моя смерть…, - хозяйка посмотрела на журнальный столик рядом с диваном, где все еще стоял почти пустой стакан с водой и баночка из-под мощного снотворного. Пустая.
-- А разве Смерть – чудовище? – удивленно спросила она, подойдя к окну. По всему полу были разбросаны клочья мятой бумаги, исписанной мелким затейливым почерком, она шла по ним, и в голове ее вспыхивали строки. Те строки, по которым ступали ее ботинки.
-- Не знаю…, но тогда кто ты? – девушка разглядывала в профиль свое лицо. Ее одетое в черное отражение с ледяной отрешенностью смотрело в окно.
-- Почему ты хочешь бросить меня? – вдруг спросила она, резко переведя взгляд на хозяйку квартиры, - разве я что-то сделала тебе?
-- Но я… я больше не могу… не выходит.
-- Это никудышное оправдание, ты просто струсила, - в ее голосе не было ни намека на эмоции, - ты обязана вернуться и закончить начатое.
-- Но если…, - девушка не закончила мысль, встретившись взглядом со своим чудовищем. Эти глаза. Холодные и сильные. Их воля стала и ее волей. Она поняла, что иного выхода просто нет. Что судьба ее не может быть иной. Хотя она не могла с уверенностью сказать, откуда исходит эта уверенность, от нее самой или от этого чудовища в черном.
Дымя сигаретой она подошла к телефону, под ее сапогами хрустели смятые листы бумаги. Рука, перевязанная черным платком, набрала номер, и мир погрузился в непроглядную густую темноту, похожую по консистенции на нефть, но сухую и теплую.
Она стояла на крыше, наблюдая, как скорая отъезжает от подъезда.
-- Карие. Мои глаза карие, - тихо шептала она сама себе. Она заглянула в глаза своей создательницы и эти глаза были карие. Она будет жить. Теперь они обе будут жить.
*
Она очнулась в больнице. Рядом на стуле клевал носом Макс. Но почувствовав ее движения он моментально очнулся.
-- Как ты? Черт, я так переживал. Чего это ради ты сначала наглоталась таблеток, а потом сама скорую вызвала?
-- Это была не я, - тихо ответила она, заглядывая в его большие серые глаза. Поймет, или нет. Раньше всегда понимал.
-- Не ты? Но кто тогда?
-- Макс, там была девушка. Она выглядела в точности как я, кроме глаз. У нее были такие красивые голубые глаза. Как небо. Макс, ты представляешь?
-- Конечно представляю, - сказал он, ласково гладя ее по голове, - ну и как ты думаешь, кем она была?
-- Она…, - девушка на секунду задумалась, но потом лицо ее озарилось детской, непосредственной улыбкой, - она моя муза.