На курсах со мной занимается чудо-ребенок. Даже не знаю, что в ней (а это она) более чудесно: то, что она владеет тремя языками и учит четвертый, или то, что она всего в седьмом классе?
Как-то, ожидая преподавателя, она мне выпалила: "Моя подруга хотчет стать журналисткой!". Чувствуя, что сейчас на меня свалят ответственность за судьбы будующих поколений, я чисто по-психологически ответила: "А чего она от этого ждет?". "Ну, это же здорово! Рискушешь своей жизнью, но при этом не используешь оружие!".
Меня просто пробило. Как-то в седьмом классе я дала зарок брату, сидя перед телевизором, по которому шел какой-то сюжет с поля боя: "Я хочу быть журналистом: рискуешь, но при этом никого не убиваешь!"
И стала ведь. Только вот за всю свою неделгую журналистскую карьеру ни разу не рисковала своей жизнью - всегда как-то распоряжалась чужими. Да, слава богу, всегда старалась обходиться без риска: слишком многое бывает поставлено на карту. А уступая в малом потом слишком велик соблазн перестать различать большее.
Бедному чудо-ребенку досталось: и за занкомую, и за ожидания, и за сюжеты про войну, и за риск... Объясняя ей, скорее объяснила себе, что вот за это и остерегаюсь журналистики, за то, что в ней мне встречались две категории людей. Те, кто не рискует чужими судьбами, какими бы гнилостными ему они ни казались, и теми, кто делает вид (а может, правда глубоко-противно верит), что его слово важнее тех, кому оно посвящается.
Сейчас я знаю, что, попади я на поле брани, где стреляют друг в друга, с камерой в руках, я бы бросила камеру, и взяла руки в оружие. Не уважаю журналистов, которые остались бы с камерой. Вот поэтому не уважаю себя, как журналиста. Вот поэтому я не журналист.