Ещё подростком, когда налаживались отношения со сверстниками, мы очень сильно подружились с девочкой, с рождения больной ДЦП. Она была младшей сестрой моего друга. И в то время, когда остальные дети старались избегать этого общения, я была с ней рядом. Мы рисовали, сочиняли смешные стишки, придумывали сказки, читали весёлые книжки. А потом... Потом я выросла, стала часто уезжать из города, друзья детства отошли на задний план, у меня появлялись новые знакомства. А Надюшка подрастала, переживала за меня, иногда забегала ко мне в гости, радовалась тому, что я хоть пять минут, но только с ней - и старалась не навязываться, оставалась в тени. У неё всегда было много такта и достоинства. За что она меня так любит - совершенно непонятно. Может, оттого, что я никогда не сюсюкала с ней, не подлизывалась, а относилась, как к равной?
До сих пор помню, как десятилетняя девочка, нервничая, стискивала мою ладонь холодными пальцами и спрашивала: "Оля, почему я не такая, как все?За что мне это?"..
А я тогда мямлила что-то невразумительное из серии "Так решил Господь" и старалась перевести разговор на что-нибудь другое. А после ухода Надюшки плакала в колени маме, сквозь слёзы спрашивая - "мамочка, ну что мне ей сказать? Как обьяснить такую несправедливость?"
В этот раз, когда приехала домой, мама сразу сказала - к нам столько раз Надя заходила, спрашивала, когда ты приедешь...В этот же вечер Надюшка спустилась ко мне, мы крепко-крепко обнялись - и три часа сидели у нас на кухне, пили чай и разговаривали обо всём на свете.
Надюшка очень вытянулась, у неё уже совсем девичья фигурка и потрясающие серые глазищи, которые, кажется, видят тебя насквозь. Несмотря на несколько нечёткое произношение слов, (язык почти на половину парализованный), у неё потрясающе правильная речь, с просто невероятной образностью и логичностью. Тщательная артикуляция только подчёркивает нежность голоса. Она сменила причёску, вместо помнящихся мне двух серых хвостиков теперь она подстригла чёлочку и носит волосы распущенными. Роскошные пепельные прядки взлетают от малейшего порыва воздуха.
Я держу её за руки, перебирая и согревая своим теплом тоненькие холодные пальчики - Надюшка волнуется и радуется, она стискивает мои ладони, она цепляется за меня, как вьюнок за ветки, она очень-очень рада мне.
-Оля, я так рада, что ты приехала...
-Надюшка, я тоже очень рада, что я дома. Как ты выросла, Надюшка! У тебя такие красивые глаза, а волосы какие стали!
-Я-то что, а вот ты... ты такая взрослая стала...
-Ну и что, Надюш! Знаешь, у кого-то в книжке я прочитала, что только из того получится хороший взрослый, кто сохранит в своей душе ребёнка. И, знаешь, я этому верю.
-А ты сохранила его в себе?
-Конечно, Надюшка. Быть просто взрослым скучно.
-И одиноко...- и, помолчав, опустив глазищи вниз, - Знаешь, Оль, я очень тебя ждала. Я не хотела взрослеть. - Надя поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза своими потрясающими серыми глазищами. Голос спокоен, но в глазах - застарелая боль и грусть. -Я - одинокий человек. Я никому не нужна здесь. Я ведь больная. Инвалид. Заметно, наверное. -грустная усмешка, пальчики сильнее стискивают мою ладонь. - ДЦП, знаешь ведь?
-Знаю, Наденька. Но для меня это не играет никакой роли. (На меня смотрят в упор, глаза просто вспыхивают, прожигают насквозь. Требуют ответа, умоляют о продолжении. Как же сложно не опустить глаза в ответ на такой взгляд! Но я смотрю, смотрю как раньше - потому что мне нечего стыдиться и не о чем лгать. Я говорю правду, необходимую моей девочке). - Ты для меня - в первую очередь - моя любимая Надюшка, такая, какая ты есть. Наденька, понимаешь, я всегда ненавидела ярлыки. И вот это вот "инвалид", "больной", "не такой, как все" - не играют никакой роли для меня. Я тебя люблю такой, какая ты есть - со всеми твоими болячками и проблемами, страхами и увлечениями, понимаешь? Каждый человек - это личность, и не важно, как он выглядит снаружи. Главное - это внутренний мир. Ты, Наденька - это только ты, ты сама.
Надюшка начинает плакать. Беззвучно. Просто личико сморщивается, и по щекам начинают катиться слёзы. Крупные и горькие. Я вытираю их своей ладонью. Надюшка второй рукой продолжает сжимать мои пальцы, рука дрожит. Хрипло, прерывисто Патиныч шепчет:
-Оля, так больно терять... Ты ведь снова уедешь, а здесь только ты меня понимала. Знаешь, моя мама не любит меня, хотя я ведь не виновата, что я такая. Оля, ты ведь не потеряешься больше, правда?
-Правда, Наденька. Мы с тобой обменяемся телефонами, будем писать друг другу, звонить, разговаривать...
-Но ведь тебя рядом не будет?..
-Надюша, но я же приеду!
-Но это будет потом... И это так больно...
Несколько минут мы молчим. Я глажу её руки, её тоненькие холодные пальцы, она постепенно успокаивается, отпивает чая. Слёзы проходят. Я рассказываю Надюшке про детей из РДКБ, про то, как Светланка любит свою кошку, про то, как Серёжка сам себе умеет ставить уколы, про то, как им там грустно и больно... Надюшка понимает. Она отлично понимает, как это - по нескольку месяцев лежать в больницах. Она все первые годы жизни провела в больницах. Врачи говорили, что она не выживет, а если и выживет - то никогда не будет ни разговаривать, ни ходить. А она всем прогнозам вопреки растёт, живёт, и если бы не несколько нарушенная координация движений и проблемы с языком - это совершенно нормальный, умный человечек. Только очень одинокий и озлобленный.
Мы разговариваем о книгах, о рисунках, о душе...И вот разговор заходит про внутренний мир человека. И Надюшка своим хрипловатым нежным голоском говорит, глядя мне прямо в глаза:
-Знаешь, Оль...У меня внутри - старый сад, в котором растут только угольно-чёрные розовые кусты с кроваво-алыми цветами. Чёрные-чёрные шипы - это мои страхи, а кроваво-алые розы - это моя боль... А у тебя внутри, как мне кажется - большой-большой луг с полевыми цветами и бабочками... И синее-синее небо. Поделись этим со мной, пожалуйста?
Я несколько поражена такой образностью и этой беззащитной просьбой (вспоминается не к месту, а может, и к месту, четыре шипа Розы Маленького принца), поэтому с полминуты молчу, держа её за руку. Мы с самого начала почти не разнимаем рук - только на несколько минут, чтобы я подлила нам чаю или достала ещё варенья. Но теперь я отпускаю её руку, встаю со своего места, Надюшка поднимается мне навстречу. Я обнимаю её хрупкие плечи, прижимаю её к себе, и шепчу ей на ухо:
-Наденька, милая, если тебе будет легче - расскажи мне и о страхах, и о боли, я очень-очень постараюсь помочь. Я возьму в свои ладони твои розы страхов, и пусть я наколю ладони о шипы твоей боли - они обломятся в них, и не будут колоть тебя так сильно, как раньше. Хочешь, Наденька? А потом я расскажу тебе о небе, о цветах, о бабочках - и твои колючие кусты покроются зелёными листочками, спрятав шипы. А потом появится солнце...
Надюшка стоит, крепко обхватив меня за талию, спрятав лицо у меня на плече, и я чувствую, как вздрагивает её худенькая спина под моей ладонью, и как ткань свитера пропитывается горячей влагой её слёз. Сквозь всхлипывания я разбираю её шёпот - "Оля, я не хочу, чтобы из-за меня тебе было больно"...
-Нет, Надюш, мне не будет больно. Я просто помогу тебе выкорчевать эти колючие кусты из твоей души. Чтобы они не кололись. И не делали больно тебе.
В этот момент за стенкой звонит телефон, к трубке зовут Надюшку, звонит Надина мама и требует, чтобы дочь поднималась домой - к ней пришла учительница. Надюшка уходит к себе (мы живём в одном подьезде, просто она на пятом, а я на первом), но мы с ней договариваемся о том, что на следующий день она придёт ко мне снова. Уже в коридоре, надевая курточку, Надюшка с болью в голосе говорит:
-Оля, понимаешь, вот все эти учителя, всё это надомное обучение - как будто попытки меня спрятать под толстым слоем серой паутины, как будто связать меня. Мне так это надоело!
А я ей, в ответ, помогая справиться с молнией, говорю заговорщическим тоном:
-Надюшка, а ты помнишь, как появляются бабочки? Сначала гусеница обматывает себя толстым-толстым слоем паутинки, коконом, и превращается в куколку. А потом этот кокон лопается - и из него вылетает бабочка. Представь себе, что тебя превращают в куколку. Притворись, что ты - будущая бабочка. Чем больше слоёв паутинки на тебя намотают, тем красивее будет вылетевшая из кокона бабочка. Образование нужно всем, Надюш. Честное слово. Притворишься?
Надюшка как будто прислушивается к себе, и, видимо, представив себе эту картинку "опутывания паутиной" уже в свете моих слов, довольно кивает.
-А потом я стану бабочкой. Сильной и самостоятельной. И наконец-то смогу работать. Так?
-Конечно, Наденька. Так.
-Спасибо за разговор, Оля. Я не надоела тебе?
-Конечно нет, милая. Давай, до завтра. И не плачь, хорошо? Я целую неделю буду с тобой.
Надюшка ещё раз крепко меня обнимает и выходит за дверь. Она передвигается хоть и с трудом, но даже со своеобразной грацией. Уже на середине лестницы она оборачивается и машет мне ладошкой. Я машу ей в ответ и закрываю дверь.
А потом иду на кухню мыть посуду и плакать. Плакать от невыносимой жалости к моему милому 18-ти летнему ребёнку и от невозможности что-то изменить.