Надежда – самообман, но это все, что у нас есть,
И она ходит по рукам, продавая свою честь.
Эта лживая тварь пыль пускает в глаза,
Исчезая в тот момент, когда она так нужна.
Она будет уходить, и возвращаться много раз,
Всегда держа на расстоянии заветный алмаз.
Я без надежды убит, тоской навылет прострелен,
Потому что я надеялся, а не был уверен.

Дельфин



Ночь разливалась над одурманенным миром, и город впитывал в себя мрак. Кусочек луны, походившей на желтый глаз чеширского кота, повис над заснувшими улицами, отбрасывая серебристый оттенок, отчего крыша соседнего дома стала похожа на заледеневшую от холода горку.

Кошка сидела на подоконнике, прислонившись к холодному стеклу, и смотрела сквозь его неровные очертания на вход в другой мир. Иногда, когда сиреневое облако проскальзывало рядом с луной, ей казалось, что чья-то блуждающая душа, зацепившись за край темноты, растворялась, найдя покой в магнетических объятьях ночного солнца.

Она опустила глаза, ей стало жаль, что кто-то всегда уходит. И этот «кто-то» обычно бывает очень-очень дорог, а иначе и не замечаешь закрывающейся двери в другое измерение, как не замечаешь, как готовится обед, если не принимаешь в самом процессе участия.

* * *

На кровати, внутри комнаты, заерзал человек, переворачиваясь и натягивая край одеяла на себя, но она, не отвлекаясь от своих мыслей, лишь дернула ухом, прислушиваясь, как взлетевшая муха зажужжала, словно ворча, что потревожили ее сон, и все равно села на прежнее место.

Прищурившись, Кошка представила, как человек лежит на смятой постели, открыв глаза, и неподвижно смотрит туда, где по идее должен быть потолок с темным пятном…

* * *

Иногда кажется, что люди смотрят на мир не так как ты, а совсем, совсем по-другому… не так как нужно.

Поддаешься этому ощущению, и смысл жизни накрывает тебя полностью – с головы до пят, как байковое одеяло… И ты начинаешь видеть то, что раньше не замечал… Человек, что расправляет крылья, слон, что загорает на соседней крыше, кит, что прыгает с рюкзаком по аллее, кошка, что смотрит на звезды… бред, как говорится…

И ты ходишь, улыбаясь всему миру.

Но тут обязательно что-то трескается, и все выходит за рамки гармонии: скрежет тормозов… или плач ребенка… или звук разбивающегося стекла… или даже банальный телефонный звонок. И волшебство исчезает, рассыпаясь мозаикой на тысячи кусочков… И человек, и слон, и кит… Или… Или…

* * *

Потревоженная муха вновь взлетела, размахивая своими крыльями. Человек выполз из-под одеяла и подошел к окну. На подоконнике сидела Кошка, рассматривая, как ему показалось, звезды. Он положил свою ладонь ей на спину, почувствовав маленькие выпирающие лопатки и неглубокую ямочку между ними.

* * *

Или… или сидеть вечером под жёлтыми фонарями, которые специально подсвечивают деревья. Фонари для декора, а не для пользы, хотя красота для меня самая-самая что ни на есть польза… И считайте меня сумасшедшим, всё равно «это» не исчезнет… Поддаваться – теперь не по мне. Чувствовать эмоциональный настрой собеседника?! Зачем?! – Если его нет? А подстраиваться под кого-то – это значит предавать свою душу, а она ведь и обидеться может. И вообще, притворяться, натягивая сотни и сотни масок, которых с детства и так накопилось предостаточно – противно. Да может, этого и не нужно?

Вот хорошо бы было… так сразу… сквозь все маски до другой души, чтобы было понятно, твоя она или нет, видит ли она загорающего слона на соседней крыше или нет.

Вот я сижу сейчас и разговариваю с Кошкой, а она смотрит на меня своим всепонимающим взглядом. Странно, но я, похоже, нашел «свою» душу… Душу, которая чувствует мое странное настроение...

А, в общем-то, что такое настроение? Из чего оно состоит? Да, я знаю, что мальчишки состоят из рогаток, камней и еще какой-то фигни… Я с полной уверенностью могу сказать, что девчонки, в отличие от мальчишек, состоят из конфет, бантов и финтифлюшек...

Но иногда, когда приходит полная гармония, ты понимаешь, что Настроение – это печатный лист размером А4, с сорока восемью маленькими тонкими ножками, которые тянут все в разные стороны… и какая пара ножек сильнее в данный момент, в ту сторону и ползет зверек-настроение…

И когда ты стоишь, зажмурившись, в квадрате окна, обнимая кошку в полной тишине, и тебе абсолютно плевать на то, что такое «настроение», ты просто его ощущаешь всеми своими 25 чувствами...

* * *

И тогда можно представить себя утренней прохладой, обхватившей город своими шестипалыми руками. Представить, как в легком тумане скользят тени, убежавшие от хозяев, а дома стоят сонные и смотрят сотнями глаз на улицу…

Если представить себя Городом, собирающим осколки цивилизации в кучку, то можно пожаловаться ворону о том, что в газетах все врут о какой-то войне, посетовать на свою бедную судьбу, на утренний туман и холодный ветер, от которого никуда не деться. Если же совсем отчетливо представить себя Городом, то можно открыть свои глаза на проспекты, улицы, закоулки, подворотни и, притворяясь глухонемым, подслушать разговоры деревьев. Проследить, как ветер пытается вырвать лежащую на скамье газету, придавленную камушком, как на листьях травы появляется роса, и бумажный самолетик плавно скользит, разрезая воздух.

Если представить себя Бумажным Самолетиком, то можно опуститься почти до самой земли и понаблюдать, как на траве очень-очень медленно собираются крошечные пуговки воды. Так зарождаются капли росы, а можно подняться выше, взвиться на небывалую высоту, благодаря весеннему ветру, и влететь в открытое окно мимо кошки, лежащей на подоконнике.

* * *

Бумажный самолетик, подхваченный легкой струей воздуха, взлетал и опускался почти до земли. Наверно, игравшие вчера дети забыли его здесь. Вдруг он взвился до высоты четвертого этажа и пропал в оконном проеме.

Кошка, утонувшая в ворохе старых, уже желтых, газет, растянулась на подоконнике, наслаждаясь утренним теплом и запахом варенья, стоявшего без крышки рядом, отрешенным взглядом скользнула в глубь комнаты, куда залетела бумажка, стукнувшись об пол.

* * *

Если представить себя мухой, сидящей на потолке, то можно почистить свои почти прозрачные крылышки, а затем, взмахнув ими, полететь к подоконнику, где, пригревшись на солнце, лежит кошка. Можно приземлиться на край стеклянной банки с клубничным вареньем, испачкать свои крошечные лапки и вдоволь пооблизывать их.

Если представить себя Человеком, лежащим на полу, то вместо экрана потолка с только что улетевшей мухой, можно увидеть этого самого человека, пытающегося остановить листопад своими руками. «Как?!» – недоуменно восклицает ворон, пролетающий мимо, а человек вновь подкидывает листья вверх.

Ангел, сидящий на ветке дерева, наблюдает за человеком и, выжигая новые слова молитвы тлеющей сигаретой на своем теле, решает вписать и имя этого смертного…

* * *

Человек вздрогнул, вернувшись в реальность, с улыбкой посмотрел на влетевший бумажный самолетик, чье приземление сопровождалось еле уловимым стуком об пол и, нащупав правой рукой карандаш, лежавший неподалеку, нарисовал на правом крыле звезду. Прицелившись в квадрат окна, прошептал: «Удачи…».

Вылетев из квартиры, самолетик на секунду замер в пространстве Вселенной, а затем, чуть вздрогнув бумажными крыльями, потерял управление и стал падать перпендикулярно земле, носом вперед… «Как?!» – выразил свое мнение пролетавший мимо ворон.

* * *

Если представить себя черным Вороном, пролетавшим над серым городом, можно увидеть пыль чувств, ложь взглядов, тени людей…. Но это сбежавшие тени, они радуются мгновениям свободы. А город спит, видя сотый, черно-белый предутренний сон и даже не подозревает, что происходит на его истоптанных улицах, он вдыхает запах табака и чужих духов… и спит… спит… спит, свернувшись под вздрагивающем светом фонаря.

Если представить себя Кошкой, сидящей на подоконнике четвертого этажа, то можно вспомнить что-то забытое и сразу же снова забыть. И это «что-то» больше всего походит на тысячу раз данную себе и уже девятьсот девяносто девять раз нарушенную клятву.

Если же представить себя Ангелом, сидящим на дереве, то можно увидеть всё так, как оно выше описано: портится настроение у ворона, вырывается на ветру газета, лежащая на скамейке и придавленная камушком, тает утренний туман… Нужно только уметь следить. Если представить себя этим Ангелом совсем отчётливо, можно перочинным ножичком нацарапать на ветке «Аминь» и, взяв в уголок рта веточку с маленьким листочком, посмотреть на тот самый дом, где в квадрате окна стоит человек, обнимая кошку. Можно сесть на карниз того окна рядом с открытым клубничным вареньем и, улыбаясь, шепнуть «проснись» тому существу, что спит уже много суток. Много месяцев. Много лет. Много жизней… Можно дотронуться до его холодной руки, только аккуратно, чтобы не спугнуть, и подарить ему новую надежду на лучшее…

* * *

Что-то безмерно ласковое только что дотронулось до руки, и от ощущения подаренного этим прикосновением спокойствие стало разливаться внутри, как будто ты только что вбежал с мороза в теплую квартиру.

Человек оглянулся вокруг, будто вспоминая, где он. За день ничего не изменилось: он все так же стоял у раскрытого окна, только солнце уже давно перекатилось за середину безупречно голубого неба и уже начинало облизывать своими оранжевыми лучами крышу близлежащего дома, отчего приходилось жмуриться, как кошке, всматриваясь в вечерний пейзаж.

Жара, разинув рот в зевоте, сонно смотрела на захваченный и взятый в оккупацию город. Ее тонкие пальцы сжимали воздух, пропитанный запахом поджаренного асфальта. Черные волосы электросетей изредка подрагивали от одурманенного ветра. Деревья молча стояли, застыв в неподвижном танце жизни. Их листья, покрытые тонким слоем пыли, дотрагивались друг до друга только для того, чтобы передать последние новости азбукой Морзе.

Пыль, жара и сон поработили всех жителей, заставив поклоняться кранам, изрыгающим холодную воду.

Время обретало форму и заполняло своей пустотой все подвалы, квартиры, улицы. Человеку казалось, что, делая шаг, он наступает на что-то нестерпимо липкое, как растаявшая на солнце жвачка, и это делало его шаги медленными, мысли сонными, а сознание рассеянным.

* * *

Время... Такая непостижимая материя, правда? Можно лишь сочинять о нем...

Движется, торопится, летит или спит, видя разноцветные сны о загорающем слоне на крыше, прыгающем по аллее ките или расправляющем крылья человеке...

Секунды, минуты, часы, дни садятся у ног и смотрят глазами виноватых собачек, молча падая в копилку прошлого, так и не дождавшись ни слова, ни жеста, ни даже взгляда порой.

Никто не скажет им: «Здравствуй, с тобой приятно быть, останься еще на минутку... Уже уходишь... Жаль, я буду вспоминать о тебе». Интересно, ушедшие дни рассказывают ли дням завтрашним о том, что с ними сделали, или, скорее, не сделали? Что их не заметили, не оценили, не захотели, не любили и не будут помнить? Может ли время обидеться, оскорбиться или захотеть отомстить? Может ли время не прийти завтра, зная, что его не ждут? Или обернуться растянутым до неузнаваемости демоном, где каждая незамеченная раньше минута заставит бесконечно долго жалеть и страдать?.. И будет поздно, поздно, поздно, поздно...

* * *

Но постепенно небо стало мутнеть, то ли от красного вина заката, выпитого за победу, то ли от назойливых крупиц пыли взлетевших вверх, то ли оттого, что просто устало быть безукоризненно голубым.

Потянувшись, прогнув спинку и вытянув передние лапки с острыми когтями вперед, на секунду от удовольствия Кошка зажмурилась, отчего ее маленький носик чуть сморщился и стал похож на крохотную морковку. Затем, усевшись на одну из прошлогодних газет, на обложке которой был изображен огромный усач, улыбающийся всеми своими золотыми коронками, она посмотрела на ожидающий дождя город.

Автомобильные сигнализации молчали, предвкушая сегодняшний ливень, когда наорутся они по-настоящему, вдоволь. Уличная пыль совершала прощальный облёт принадлежащих ей территорий. Ветер шебуршал мусором и приклеенными на двери подъездов объявлениями. Дребезжали стёкла в рамах, кто-то плотно закрывал окна. Понесло сквозняком по ногам деревьев, кутавшихся в зелень своих листьев. Деревья поскуливали и сетовали на свою судьбу.

Раскинув руки в разные стороны и выбивая ритм кончиками пальцев об истершийся линолеум, человек лежит на полу, потому что в такую жару кровать кажется большой сковородкой. Жутко хочется научиться ходить по потолку так, как делает это сейчас муха в его комнате. Вот так: переставляешь переднюю правую лапку вперед вместе с задней левой, а затем наоборот.

* * *

Хорошо быть мухой, во-первых, потому что можно наплевать на закон тяготения и походить вверх тормашками по потолку. Во-вторых, можно взмахнуть крыльями и полететь, допустим, за город, побалдеть на берегу реки. В-третьих, мухам не надо мыть пол, посуду и унитаз. В-четвертых, наверняка нет мух-убийц или мух-маньяков, и можно знакомиться с любым, и полететь потом на речку, но, по-моему, я уже об этом говорил…

* * *

И вдруг что-то шлепнулось на пыльный карниз окна, оставив после себя потемневший кружок. Кошка, чуть прищурясь, подалась вперед, разглядывая след, и тут что-то мокрое упало ей на ухо. Вздрогнув, она посмотрела вверх, увидя там фиолетовые ватообразные облака.

«Дождь», – подумала Кошка…

Иногда кажется, что разноцветные бусины дождя имеют безграничные, почти вселенские, чувства. И эти чувства совсем не похожи на те, которые испытывают кошки… ну, или, человек, например…

У этих чувств даже нет имен: их жизнь настолько мала, что придумывать названия не имеет никакого смысла – столкнувшись с землей… домом… стеклом… скамейкой… они умирают.

Они… Они рождаются с каплями дождя и погибают в тот момент, когда капли, встречая преграду своему падению, разбиваются на тысячи осколков.

Наверно, эти чувства – смесь свободы и любви… А разрываясь на части, как осколочные бомбы, капли дождя несут с собой жизнь и разлетаются не сотней гвоздей, а стаей пушистых зонтиков одуванчика…

* * *

Серая тень повисла между небом и землёй. Шептал дождь на бегу. Как шепчут люди на пробежке. Чтобы не сбить дыхание, но чтобы не забыть обо всём на свете. Например – песню. И дождь шептал. Шёпотом подхватывала песню трава. А маленькие лужицы шлёпали губами и пускали пузыри слюней.

И смеялся город, освободившийся от пыли.

* * *

Видно было, как в комнате набухла штукатурка и стала вместо привычного желтого – цвета мокрого снега. Влага медленно собиралась в толстые капли на потолке и так, зависнув, тихонько подрагивала то ли от легкого сквозняка, то ли от жизнерадостного мужского голоса, доносившегося из старенького, посеревшего от времени радиоприемника. А кое-где, располнев до неприличия, капли стали внаглую падать на пол или скатываться по окрашенной стене вниз.

Муха, сидя на стене, подозрительно приглядывалась на вздутые, как от ожога, волдыри. Страх медленно овладевал ее крошечным тельцем, забираясь под самую «корку» сознания. А крылышки, обычно готовые в любой момент поймать волну воздуха, с трепетом прижимались к взмокшей от волнения спинке. Было страшно даже представить, что будет, если…

* * *

Город вдыхал чистый воздух, так беззаботно оставленный после себя дождем.

В проеме окна, на четвертом этаже, там, где лежат пожелтевшие старые мокрые газеты, там, где банка клубничного варенья наполнилась до краев дождевой водой, виден силуэт человека, смотрящего в небо.

Наступая пушистыми лапами на еще мокрый карниз с мелкими лужицами, Кошка аккуратно подошла к левому краю и посмотрела вниз – туда, где на вымытом небом асфальте гордо стоял черный ворон, рассматривая себя в блестящем от выглянувшего солнца дождевом зеркале. Отражение получалось чуть скошенным вправо – оттого, что птица наступила в лужу, и по зыбкой глади шли круги.

«Как!?» – недовольно воскликнул ворон и, взмахнув черными крыльями, взлетел вверх. Кошка проследила за ним, пока тот не скрылся за крышами домов, и, вздохнув, облизнула подушечку своей левой лапки.

* * *

Сегодня в оранжевом небе плавают медузы, а это значит, что плохое уйдёт, а хорошее… Хорошее оно и так – всегда рядом…